Карл Вольф д’Эсте, пятый император этого имени, завершил свое многолетнее царствование, и теперь его тело, облаченное в парадные доспехи, покоилось в дворцовой часовне, окруженное мерцающими лампадками и цветочными гирляндами. Любой придворный мог прийти под эти сумрачные своды, чтобы помолиться за усопшего государя, однако за долгие часы, что благочестивые сестры святой Годивы провели здесь, отдать Его Величеству последние почести явилось едва ли три дюжины человек. Мать Маргарита посулила Доре возможность посмотреть вблизи  на императрицу и ее братьев, на тарийского принца и его сестру, шазийских посланников и других важных лиц, которых дочь купца  прежде могла разве что воображать. Однако, к великому разочарованию девушки, колени у гроба преклоняли преимущественно какие-то невнятные старики и старухи, по виду – ровесники покойного. Если они когда-нибудь  представляли собой нечто особенное, было это в дни, когда сеньориты Эвора  и на свете не было, а сплетни о них давно утратили всякую занятность, обратившись скупыми строчками летописей.

Поначалу Доротея искренне и не без пылкости просила Создателя принять в лоно Его душу императора и даровать чаду своему новую жизнь, достойную уже прожитых. Бусины на ее четках щелкали в унисон с соседскими, сестры Гунилла и Аркадия по обе стороны от нее тоже усердно взывали ко Всевышнему, и девушке отрадно было думать, что все  их мысли сейчас тоже составляют прекрасноголосый хор. Когда надлежащие молитвы были прочитаны и начались снова в четвертый раз, ей подумалось, что Творца должна удручать подобная настойчивость – разве не слышит Он неотложно тех, кто воистину нуждается в этом? Снова и снова твердить одно и то же казалось попросту невежливым, но монахини, стаей черных птиц окружающие гроб, не отвлекались от своей почетной миссии ни на миг, заставив юную послушницу устыдиться недостойных мыслей и снова возвратиться к молитве.       

Но все же ни прежней радости, ни глубокого сосредоточения Дора теперь достичь не могла. Мать-настоятельница объясняла ей, что бдение у гроба государя является не только долгом, но и привилегией, которую обитель получила в те времена, когда аббатисой была принцесса из правящего дома. На этом чувстве собственной важности девушка одолела еще четыре круга, надеясь, что с минуты на минуту случится что-нибудь интересное – увы, надежды ее оказались тщетными.

По мере того, как послушницу одолевала скука, все отчетливей начинали делаться и телесные неудобства. Бархатная подушечка под коленями не слишком спасала от холода и жесткости каменного пола, потом мало-помалу начало ломить от усталости спину и плечи, так что Дора начала потихоньку ерзать на месте, стараясь хоть как-то сменить позу. Месса в монастыре была в разы короче, и утомиться ею девушка не успевала – особенно находясь на хорах, сейчас же она с ужасом думала о том, что ей предстоит провести так, по меньшей мере, несколько часов, а то и вовсе остаться до утра, борясь с голодом, жаждой и естественными позывами. Она со смесью зависти и восхищения смотрела на окружающих монахинь: каждая держалась так, будто вместо позвоночника у нее был стальной штырь, а вместо молельной подушечки – теплая грелка.

Шаркание старческих шагов и неровный стук трости могли бы стать подлинной пыткой для любого обладателя музыкального слуха, но Дора приняла этот звук, нарушающий монотонный гул общей молитвы, едва ли не с радостью. К этому времени начало казаться, будто все бодрствующие придворные уже успели побывать у императорского гроба и больше до самого утра новых лиц не предвидится – от одной мысли об этом у девушки еще сильнее начинала ныть спина.

Послушница с плохо скрытым любопытством подняла глаза на человека, мучительно преодолевающего путь через центральный неф, такой прямой и короткий для молодых ног. Одетый в черно-золотое, мужчина напоминал помятую осу, которая тщетно перебирает лапками и трепещет крылышками, пытаясь снова подняться в воздух, но дело, конечно, было не столько в цвете его наряда, сколько в странной развинченности движений.

Доре оставалось бы лишь гадать, кем был этот вельможа, выглядевший в ее глазах таким же древним, как и усопший император, если бы кто-то сзади почтительно не прошептал: «Вот и Хоган явился….»
 
Для дочери купца, не так давно покинувшей стены детской, это имя могло бы остаться пустым звуком, теряясь в памяти между сказочными злодеями и выдуманными королями. Однако после сватовства Корбо канцлер Империи сделался в сознании сеньориты Эвора чуть более телесным, вроде троюродных дядюшек из Алацци, которых никогда не видел воочию даже дон Фермин, но чье существование подтверждалось косвенно, например, подарками на именины. Собственно, знание Доры и сейчас ограничивалось двумя понятиями – «лорд-канцлер» и «господин Эмери», притом она не представляла хорошенько, что кроется за этими словами.

Равно она не понимала разницы между сенешалем, камергером, шталмейстером и  прочими придворными должностями, смутно подозревая, что слуги императора, пусть и самых благородных кровей, должны разделяться по рангу и обязанностям так же, как челядь в любом приличном хозяйстве. С уверенностью она могла только предположить, что оруженосец занимает ступень, среднюю между посыльным и приказчиком. Лорд Хоган, в таком случае, находился где-то на уровне главного счетовода или даже младшего партнера, если уж кощунственно сравнивать его императорское величество с главой торгового дома.

В любом случае, канцлер заслуживал уважения за ту силу воли, которая помогала ему преодолевать телесную немощь, чтобы проводить в последний путь своего верховного повелителя. Дора с ужасом представляла, каким унижением может обернуться для благородного дона попытка преклонить колени – к счастью, старик тоже понимал это и ограничился поклоном. Однако облегченно вздыхать оказалось рано, даже это усилие оказалось для него непомерным, и девушка больше не смогла оставаться безучастной наблюдательницей.

Растолкав соседок, она устремилась на помощь канцлеру, торопясь стать его опорой прежде, чем случится постыдный конфуз с падением. Хоган был много выше (совсем как Эмери!), и потому подставить ему плечо в прямом смысле не получилось, но подпереть старика, словно покосившуюся башню, Дора вполне сумела.

- Позвольте помочь вам, - прошептала она. – Я провожу вашу милость в притвор.

То, что ее благородный порыв может показаться оскорбительным, сеньорите Эвора и в голову не пришло: в ее понимании дочь Создателя поддерживала Его сына, а вовсе не женщина – мужчину, простолюдинка – аристократа, юность – преклонные лета. У монахинь были определенные преимущества по части этикета.

Оставалось только сожалеть, что указанная канцлером скамья находится всего в нескольких шагах, и возвращение в ряды монастырских сестер произойдет намного скорее, чем хотелось бы Доре, только-только начавшей снова ощущать одеревеневшее тело. Она с охотой проводила бы лорда Хогана хоть до главной пресептории, совмещая приятное с полезным – при всем уважении к памяти императора и  молитвенному усердию сестер, девушка нуждалась в передышке, и, пожалуй, не только для тела, но и для души. В свои шестнадцать лет она не могла с неподдельной искренностью предаваться скорби, тем более – скорби, облеченной в строгие рамки ритуала, и с каждым повторением заупокойных молитв сеньорита Эвора вкладывала в свои слова все меньше живого чувства.

Как бы кощунственно это ни звучало, еще три-четыре литании повергли бы ее в полное уныние.  Его величество был стар, наверняка страдал от многих болезней, и смерть должна была стать для него освобождением от непосильного бремени, вратами в новую жизнь, потому провожать Карла Пятого в последний путь следовало более с радостью, чем с печалью. Сам Создатель признал, что в подлунном мире это Его дитя совершило свой путь, искупило предыдущие ошибки, совершило многие добрые дела и готово обрести достойную награду за свои духовные заслуги. Естественным образом мысли девушки перешли от императора к канцлеру: благородный дон Альбакант тоже был в преклонных годах и претерпевал страдания, от которых лишь сам Творец мог бы освободить  его.  Значит, этот почтенный муж все еще не исполнил своего предназначения, раз вынужден все еще бороться с телесными немощами, преданно служа своему сюзерену...

«Ладят ли они с Эмери?» После истории с побегом Дора намеревалась выбросить из головы Корбо-младшего, и до поры ей это даже удавалось, но сейчас, когда она ступила на совершенно чуждую ей территорию, знакомство с оруженосцем канцлера вспоминалось чуть ли не с приятностью. Это был его мир, не ее, и хотя баронету не суждено было стать проводником своей супруги в дворцовой чащобе, слова о том, что его нареченная могла бы украсить двор, теперь придавали ей сил, чтобы вступить в беседу с лордом Хоганом.
Дождавшись, пока старик устроит поудобнее сперва себя, а потом свою больную ногу, она присела в почтительном реверансе, хотя монастырское одеяние требовало соблюдения иного этикета, принятого среди тех, кто отринул мирское.

- Я всего лишь послушница, благородный дон. Мое имя – Доротея Эвора, - и неожиданно для самой себя уточнила: - Мой жених, Эмери Корбо,  состоит у вас на службе.   

Видит Создатель, она вовсе не собиралась возвращаться к этой неприятной историей с помолвкой, но Эмери мог стать поводом для светской беседы, которая позволит хотя бы четверть часа постоять во весь рост, распрямив спину и дыша полной грудью.

Конечно, мать Маргарита видела, как послушница покидала ряды молящихся и, скорее всего, не одобрила бы задержки, пусть даже и вызванной необходимостью соблюсти правила вежливости, однако свое недовольство, действительное или воображаемое, аббатиса вряд ли смогла бы высказать до завершения  поминальной службы. Подобные рассуждения заслуживали отдельного покаяния, и Дора пообещала своей совести, что непременно как-нибудь накажет себя за неподобающие помыслы. Например, отправится кормить кур на хозяйственный двор, вместо того, чтобы лишний час порепетировать в музыкальной комнате. От изобретения соразмерной проступку кары ее отвлекли слова канцлера, произнесенные с неким даже сочувствием, удивительным для второго человека в империи по отношению к купеческой дочке, виденной им впервые в жизни.

- Мы все еще помолвлены, благородный дон, - кротко отозвалась девушка, усаживаясь на указанное место и складывая руки на коленях. Посвящать лорда Хогана в тонкости договора, заключенного между ее отцом и бароном, казалось не слишком уместным, особенно учитывая дальнейшее замечание канцлера.

Эмери в бегах? На ум немедленно пришло собственное бегство Доротеи, впрочем, имевшее точное направление и конечную цель, уместней было бы назвать его... ммм... самостоятельным путешествием. В святцах встречались примеры, когда женихи святых дев, вдохновившись их благочестивым примером, также удалялись в обитель, посвящая себя служению ближним. Но сеньорита Эвора не льстила ни себе, ни Эмери - ее влияние на молодого Корбо явно было не настолько сильным, чтобы тот решился враз покончить с мирскими соблазнами, покинуть свое место в свите канцлера и для верности спешно уехать из столицы в какую-нибудь дикую глушь вроде Хестура, где никто не смог бы поколебать твердости его намерений.

Она вспомнила поцелуй, которого не ждала и не желала, горячее дыхание юноши, густую тень, нависшую над ней, и нервно облизнула губы. Нет. Эмери Корбо был слишком придворным, чтобы в одночасье обратиться в монаха. Он хотел добиться успеха, хотел ее приданого, хотел ее саму, что бы это ни означало в тех чужих разговорах, что ведутся полушепотом. 

- Боюсь, я не понимаю, о чем вы говорите, благородный дон, - Дора с искренним недоумением взглянула в неприятное лицо тарийца. - Моя семья не присылала мне никаких особенных  известий... Господина Корбо разыскивают? Что случилось?... Мне стыдно отнимать ваше драгоценное время, но я была бы нижайше благодарна вашей милости за объяснение. 

"Вино - причина многих безумств", - сказал назидательно внутренний голос сеньориты Эвора. "Почему бы Эмери во хмелю не совершить что-то... недозволенное?"

Отредактировано Доротея Эвора (2015-03-03 22:30:56)

«Эмери Корбо совершил покушение на наследника престола».

Слова были сплошь простые и знакомые, но смысл упорно ускользал, таял, растворяясь в звучании чужого голоса, контрапунктом вплетающего в монотонное гудение поминальной мессы. Глаза Доры, и без того большие, сделались в эту минуту похожими на круглые плошки с темной водой, в которых Хоган при желании мог бы полюбоваться собственным отражением.

Она никогда не любила сплетен, но то, что поведала святым сестрам – а заодно и Доротее – мать Маргарита, нельзя было назвать пустым слухом хотя бы потому, что исходили эти речи из уст аббатисы. Всем было известно, что у бедного старого императора не осталось сыновей, не было у него даже и дочери, чтобы устроить выгодный брак и передать бразды правления зятю, подобно тому, как намеревался поступить дон Фермин. Да, глава дома Эвора время от времени пускался в рассуждения о безначалии, которое постигнет Далар, едва Создатель призовет к себе Карла Пятого.

Всевышний сотворил чудо для Далара, говорила мать Маргарита, и ее яркие, полные губы дрожали от нахлынувших чувств. В час, когда держава нуждается в государе, Святая Люция привела к престолу нового императора, и Зеница благословил избранника, который станет Карлом Шестым, унаследовав имя предков. Однако силы зла не дремлют, и молодой принц едва не пал жертвой убийцы, который осмелился на глазах у всего двора попрать законы божеские и человеческие.

Нельзя ни в чем ручаться за особу, которую в общей сложности знаешь меньше двух часов, но весь облик Эмери Корбо, проникнутый странной смесью  высокомерия и меланхолии, внушал серьезные опасения в том, что он способен на хладнокровное убийство. «Находясь в здравом рассудке», - напомнила себе Дора, снова припомнив давешний поцелуй. Но ведь невозможно сравнивать такие вещи!

«А если бы я не упала в обморок? Как далеко все могло бы зайти?»   

Девушка покачала головой, в равной мере степени протестуя как против слов канцлера, так и своего внутреннего голоса.

- При всем уважении к вам, благородный дон… -  почти прошептала она, но с каждым словом начала говорить все увереннее, - … я уверена, что произошла какая-то чудовищная ошибка. Неважно, какие чувства я испытываю к господину Корбо, но мне кажется, он человек чести, человек веры и не стал бы.… Разве у него была причина для такого поступка? – Доротея пытливо всматривалась в лицо сановника, понимая, как беспомощно выглядят ее доводы. В конце концов, Эмери несколько лет служил ему, и лорд Хоган имел куда лучшее представление о характере и нравственности своего оруженосца, нежели его несостоявшаяся невеста.

Человек чести. Внезапная догадка заставила ее задрожать, словно в ознобе. Что, если баронет всего лишь выполнял приказ своего господина, который использовал верного слугу в собственных интересах? Канцлер был тарийцем, а все знакомые Доротеи единодушно утверждали, что жители Зеленого острова – через одного язычники. Такой человек мог бы преступить волю самого Создателя! Она судорожно схватилась за симболон на трепещущей от волнения груди, будто в этом священном месте ей могло угрожать что-то, от чего мог бы защитить символ веры.

Вопрос был хорош, вот только Дора и сама не знала, почему все еще слушает этого неприятного человека, а не бежит искать утешения и совета в надежных объятиях матери Маргариты, равно хорошо знакомой как с писаниями святых подвижников, так и с хитросплетениями придворных интриг. Наверное, так же чувствует себя муха в липких тенетах, наблюдая за приближением паука, не пытаясь упорхнуть, даже если крылышки не до конца увязли. Доротее не хватало собственного жизненного опыта, однако здравый смысл, унаследованный от нескольких поколений хватких лавочников, подсказывал, что не следует вот так просто верить на слово человеку вроде канцлера. Но все же ей казалось, что старый тариец сейчас страдает – от телесной боли ли, от душевных терзаний? – а значит, ее духовным долгом было не оставлять его наедине с собой.

- Допрашивать… меня? – озадаченно повторила девушка, пытаясь представить себе эту картину и решительно не понимая, что полезного могла бы поведать императорскому следствию. По какой-то непонятной причине сеньор Хоган, кажется, полагал, будто его оруженосец имел неосторожность откровенничать со своей невестой, а может быть, просто пытался ее напугать… В часословах было достаточно жутковатых картинок, изображающих пытки праведных неправедными и наоборот. Дора было достаточно усердной читательницей, чтобы колеса, клещи и прочие малосимпатичные предметы тут же возникли в ее памяти.

- Если вы полагаете, что все зайдет так далеко, - проговорила она, сама пугаясь своим рассуждениям, - в самом деле, необходимо предупредить близких дона Эмери.

Она припомнила манеру, в которой барон Корбо обращался со своим сыном, и до крайности усомнилась в том, что тот сможет найти поддержку у своего благородного родителя. Не мог ли дон Гай находиться в сговоре с кем-то, имеющим дурные намерения по отношению к молодому императору?.. Усилием воли Дора заставила себя перестать отзываться скверно о малознакомых людях, в конце концов, право судить принадлежало одному лишь Создателю и отчасти – помазанникам Его на земле. 

- Я думаю… - девушка чуть запнулась, вполне осознавая, сколь недостойно это занятие для особы ее возраста и положения, - … думаю, что нельзя считать человека виновным, пока его преступление не будет доказано. Конечно, дон Эмери вряд ли рискнет подвергать опасности вас или своего отца, но если он все же будет искать встречи с вами, прошу, сообщите ему, что обитель святой Годивы могла бы стать для него убежищем.
Доротея на мгновение закусила губу, сообразив, насколько самоуверенно прозвучало это приглашение, возможно, монахини, несмотря на все заветы милосердия, не будут счастливы принять под свой кров цареубийцу – хотя бы из-за его пола.

- Я постараюсь сделать для дона Эмери все, что в моих силах, если он обратится к мне. Если я не вышла за него замуж, то… то потому, что все произошло слишком быстро, и я не была готова. Мне нужно было просто собраться с мыслями. И если меня спросят, я скажу правду – что господин Корбо произвел на меня впечатление глубоко порядочного человека.

Всего несколько часов назад Дора не присягнула бы в этом, однако теперь с каждым словом все больше верила в то, что говорила. Явное раздражение канцлера побуждало ее выступить в пользу баронета, хотя в ее воображении по-прежнему никак не рисовалась картинка «Эмери убивает престолонаследника на глазах у изумленной публики», ведь это было, по меньшей мере, глупо. Полный дворец людей и, конечно, стража… Нет, если бы ей самой пришлось оказаться на месте молодого Корбо, Доротея устроила бы все совершенно иначе.

Отредактировано Доротея Эвора (2015-06-03 23:01:27)