>>>"Восстань, сгоревшая звезда!..."

Он гонялся за призраками и преследовал тени, а неведомая сила вновь и вновь ускользала от него, потешаясь над сломленным своим слугою.
В лесу близ Далара весь отряд, сопровождавший канцлера, окутал густой туман. Эмери всё ещё держался в стороне. Он так и не сумел понять, как и с чего началась битва. Воины рьяно сражались с неведомым противником. О да, до тех пор, пока не осознали, что враг и есть они сами. Благо, что матёрый северянин, предводитель отряда, сей факт обнаружил раньше, чем они сами себя перебили. Туман же понемногу рассеялся тем же таинственным образом, которым и возник. Беспрепятственно удалось им войти в заброшенную башню, где не было обнаружено ни единой живой души, как и ни одного умерщвлённого тела, даже следов тёмных ритуалов найдено не было, только пыль и паутина. Вояки слегка раздражились сим казусом, учитывая, что там, у стен развалины полегли их друзья от их же собственных мечей. Только их дело помалкивать, как и любым наёмникам, которым платятся деньги.
Невозможно передать ту пустоту, что разверзлась в душе оруженосца, стоявшего посередине мрачного, тускло освещённого факелом подземелья крепости. Из углов казались ему знакомые глаза, но стоило поднести свет ближе, как они растворялись и снова чудились уже из соседнего угла. Эмери чувствовал себя сумасшедшим ещё сильнее, чем тогда, когда увидел живого мертвеца в короне, ведущего под венец молодую северянку. Холод безысходности, окутывал его разум.
Оставив все заботы об умерших на их главу, которому были отданы обещанные деньги, Эмери поспешил прочь из леса. Поспешил так, как только мог со своей исколоченной ногой. Он забрался назад в гроб на колёсах, что вызывал у него сущее отвращение, и в сопровождении двух конников его коляска двинулась к городу. Шанс, быть может единственный, был упущен. Что ждало его дома? Умирающий канцлер, от чьего неподвижного лица веяло могильным хладом; Жак, который будет требовать ответы, которых у Эмери нет; Миад... Он не мог на неё смотреть более после того, что сотворил вчера. Она, та, кого Эмери любил всей своей жалкой душой, не должна была падать в пропасть, следуя за ним, но он неизбежно утягивал баронессу за собой.
Бежать? Куда? Одному? Нет, это невозможно. Он погибнет раньше, чем сможет устроить транспортировку своего нового немощного тела. Будь он молод, ещё мог бы надеяться на свою физическую силу, на семью, на случай, но не теперь.
Поднимаясь по ступеням крыльца, коих было всего пять, Эмери по-своему возненавидел каждую, но ещё больше он невзлюбил Жака, встретившего его в прихожей. Стоило двери чуть скрипнуть, как слуга выскочил из кухни и принялся пересказывать оруженосцу всё, что произошло в его отсутствие.  Эмери тупо смотрел на Жака, слова которого слышал наполовину, совершенно игнорируя его вопросы. По словам слуги лекарь пробыл у больного два часа, обещал прийти ещё раз вечером. Эмери кивнул. Тут же Жак добавил, что лекарь непременно будет молчать о том, что канцлер болен. После же он начал говорить, говорить, говорить... О баронессе, которая блуждает по их дому словно призрак. О том, что она несколько раз порывалась уйти, но Гийометта не позволяла ей. О том, что хозяин очень плох, а к нему было прислано несколько человек из дворца с посланиями. Тут Жак вернулся-было к своим вопросам, но Эмери его перебил:
- Какие послания? - спросил он хрипло.
Тот достал из-за пазухи и протянул ему несколько записок. Всё это время он старательно разглядывал оруженосца, который вовсе не был похож на себя прежнего. Честно говоря, слуга не знал, что ему делать, а с Жаком такое бывало не так уж часто. Стоило ли ему сохранять верность этому дому и его обитателям до последнего, как и требовал милорд, по повелению которого его слуги были немы и глухи ко всему, что бы то ни было? Или же пора прекратить эту диаболоновщину и стоит обратиться к Ордену, где уж наверняка найдут, что с этим всем делать? И всё же, пока был жив канцлер, Жак имел надежду на то, что всё ещё может обойтись. Тогда как Эмери задавался лишь тем вопросом, как долго протянет Хоган в таком состоянии.
Оруженосец взял записки и похромал к своей комнате. Жак последовал за ним. Он продолжал говорить и всё пытался получить хоть один ответ, но Эмери словно бы не слышал его. Войдя в комнату, он закрыл дверь перед носом слуги. Слава Создателю, Хогана перенесли наверх и он не увидит этого человека. Эмери ненавидел его всей душёй и всё же он чувствовал гложущую изнутри вину. Сын достойный своего отца.
Поспешив опуститься на кровать, Корбо устало протянул больную ногу, потирая бедро рукой. Боль после дороги только сейчас начинала утихать, а вот терзания духовные разгорались с каждым мгновением всё сильнее. Его, словно раскалённым куском метала, нестерпимо жгло изнутри чувство никакими словами невыразимой боли и отчаяния. Он хотел бы вырезать эту боль из своей груди. И, быть может, что это лучшее, на что он был способен — вонзить клинок себе в сердце. Окончить все страдания и духовные и телесные. О человек, ты слаб! Маловерный, помышляющий о смерти, но хватит ли духу покончить с дарованной тебе жизнью?... Эмери боялся, что в решающий момент им овладеет трусость...
В руке он всё ещё сжимал записки, переданные ему Жаком. Развернув первую, Эмери быстро пробежал её глазами. Хогана ожидали во дворце. Ну ещё бы, после вчерашнего, непременно ожидали. Он кинул бумагу в сторону. Раскрыл вторую — то же самое, и так же лист полетел в сторону. Третья оказалась от императрицы. Она хотела тайной встречи. Должно быть, что-то пошло не по ейному. Но Эмери не горел желанием видеть разъярённую женщину. У них с Хоганом были какие-то договорённости, а он понятия не имел, какие именно. Последняя записка оказалась от Александра IV. И этому подавай канцлера. Эмери тупо уставился в строку, которую перечёл дважды. Зеница собирался посетить императорский дворец и надеялся, что встреча с канцлером будет возможна. Отказать в аудиенции Зенице? Пожалуй, что и канцлер не имеет на то права... Не всё ли теперь равно ему, простому оруженосцу? Однако же... Зеница.
Эмери, который никогда не был склонен к особой набожности, как, допустим, его матушка, сестра или Миад, по пути в город неоднократно помышлял о том, что по приезде необходимо непременно посетить любую пресепторию, первую, которую встретит на пути. Однако он этого так и не сделал, желая как можно скорее освободиться от проклятой телеги, в которой он чувствовал себя невыносимо. Несколько раз Корбо пытался прочесть любую из молитв, но слова, словно по волшебству ускользали из его памяти. Быть может, что всё это ему кара за маловерие его, малодушие. Быть может, что он сам навлёк на себя беду многочисленными грехами. И разве стал бы демон искушать чистую душу, которая неподвластна его чарам? Он сам оказался слеп, наделил ангельскими чертами отродье бездны. Значит слаб, ничтожен и время ему вернуться к вере истинной, просить милости Создателя. Кто же, как не Зеница покажет ему путь к свету? 
И пусть, пусть он знал, сколь велика неприязнь канцлера к человеку, который имеет сильное влияние на корону, пусть он сам рискует своим разоблачением... Слабая искра надежды сверкнула сквозь бархатный мрак. Он чувствовал, что этот свет обманчив, что он может погибнуть, но разве можно потерять больше, чем он уже потерял?
В дверь постучали. Эмери вздрогнул и прочёл строку, что была перед его глазами вновь. Миад позвала оруженосца, но он продолжал молчать, увлечённый мыслями о раскаянии.

При помощи баронессы Эмери собрался довольно скоро. Он не заслуживал её. Преданность женщины, которую сам он предал, обременяла сердце оруженосца новыми обязательствами, от которых прежде он волен был бы освободить себя.
Через час Эмери вошёл в императорский дворец в сопровождении одного наёмника, который следовал за ним от самого дома. Доверял оруженосец ему лишь наполовину, но всё же какая-никакая защита. Раньше он был щитом для своего господина, ныне же и себя не мог оградить от опасности. Он понятия не имел, чем завершилась эта ночь во дворце и кто нынче правит империей, так что ему вдвойне стоило быть аккуратным в своём новом обличии.
О, немало ступеней пришлось преодолеть, прежде чем Эмери достиг кабинета канцлера. Да, многое в поведении Хогона становилось ему яснее, что лишь усиливало муки совести. Итак он оказался перед дверью, охраняемой двумя солдатами. Надо сказать, что вообще стражи по коридорам было расставлено куда больше, чем обычно.
Эмери всю дорогу думал, как ему придётся изворачиваться, что стоит говорить Зенице, чего не стоит и упоминать, и что же будет с ним, если его раскроют. Вина всегда влечёт за собой правосудие.
Он стоял перед дверью и пытался решить, в самом ли деле хочет оказаться там, откуда, быть может, уже не удастся выйти. На раздумья времени не было, так как страже стоящий перед своим кабинетом канцлер мог бы показаться несколько странным. Сделав над собой усилие Эмери открыл дверь и шагнул через порог. Он оказался один в этой комнате, освещённой несколькими светильниками. Это хорошо, что тут был свет. Он боялся темноты, боялся того, что она скрывала. Оглядев комнату, оруженосец не нашёл в ней ничего нового. Всё было так же, как и всегда, только вот он был другим. Сердце щемил страх. Сколь проницателен Зеница, и насколько он может поверить в подмену? Ещё не поздно было одуматься, но Эмери с каждой минутой терял драгоценное время, обрекая себя на новое испытание, которое вполне могло оказаться ему не по зубам.

Отредактировано Эмери Корбо (2014-09-16 07:53:32)

Всё самое необходимое и важное Хоган хранил дома и только дома, под своим непрестанным надзором. Дворцовый кабинет требовался лишь для приёма желающих аудиенции, не более. Работать канцлер предпочитал в домашней тишине и в строгой тайне, тогда как в замке повсюду были всё видящие очи и всё слышащие уши. Конечно, для видимости тут всегда водилась кипа бумаг с прошениями и приказами, но по-настоящему важные документы никогда не задерживалось надолго. И всё же бывали вечера, когда Хогану приходилось оставаться здесь подольше, дабы перебрать эти самые не особо важные, в масштабах всей империи, но жизненно необходимые для отдельных её подданных, бумаги.
Эмери довольно уютно устроился в кресле у письменного стола. Бывало, что он и при Хогане сидел в этом кресле, пока тот был занят многочисленными бумагами, некоторые из которых доверял и ему, чтобы разделаться с делами поскорее. Конечно же, оруженосцу не доверялось ничего серьёзного, но всё же, как был он рад приобщиться к делам более высоким, нежели уборка на конюшне. Сам канцлер по обыкновению сидел в кресле по другую сторону стола, откуда мог видеть любого вошедшего в комнату. Оруженосец не решился занять место господина, незримое присутствие которого не давало ему покоя.
После бурной ночи и столь недоброго утра, день казался сущим адом. Эмери гнался, но больше убегал, преследовал, надеясь, что сам останется нераскрытым. И это новое тело, к которому невозможно привыкнуть. Оно было бы крепким, если бы не нога. Даже боль в плече для Эмери казалась пустяком, не стоящим внимания, когда загоралось огнём бедро. Надо сказать, что болиголов неплохо помогал, но оруженосец помнил, что сам канцлер почти не пил лекарств в последнее время. Тому была причина - они затуманивали рассудок... Уставший телом и разбитый духовно, Эмери медленно погрузился в омут мыслей, позабыв о страсти и о ненависти, которым позволил управлять собой в последние сутки. Кто, как не Хоган знал о том, сколь податлив его сын приступам ярости? И не случись того, что случилось, он бы так же сильно желал этому человеку смерти, как и в тот миг, когда рука его сжала рукоять меча. Разве вернул он этим мечом честь матери или своё имя, чёрной неблагодарностью отплатив тому, кому стольким обязан. Да, именно, он был обязан Хогану не только лишь своим появлением на свет, хотя этого Эмери предпочёл бы не знать. И этот долг, которым он пренебрёг останется с ним навеки. К чему Хогану запонадобился во служение свой же собственный ублюдок? Прежде Эмери, задаваясь вопросом, зачем старику оруженосец, вполне логично отвечал на него, что для защиты и помощи в делах, но теперь... что он должен был ответить себе теперь?..
Из задумчивости оруженосца вывела скрипнувшая за спиной дверь. Он обернулся и уставился на лакея, который объявил о прибытии Зеницы. Ах да, вот зачем он здесь... Опомниться пришлось быстро.
Когда Александ вошёл в комнату, канцлер только-только поднялся из кресла, опираясь на трость, которую Хоган никогда не брал с собой, хотя дома имелось целых три таких. Он был слишком горд, чтобы показывать людям свой недуг, о котом, несомненно, знали и так. Заменой костылю служил оруженосец, а палки... что ж, их Эмери опробовал пару раз на своём собственном хребте. Как говориться, Хоган был не в духе, да и сам виноват, не ангел... Но Эмери уже уяснил, что ступени его злейший враг, а посему трость станет лучшим другом.

Зеницу оруженосец видел ни раз и ни два, но едва ли сам был замечен Александом. Эмери не обманывался иллюзиями на свой счёт, он уже давно научился получать выгоду из своего положения канцлеровской тени. Только теперь ему нужно было сыграть совсем иную роль. О чистосердечном признании оруженосец позабыл сразу же, как только встретился с холодным взглядом Его Святейшества. Конечно, сейчас серые, холодные глаза смотрели не на Эмери Корбо, а на Альбаканта Хогана и потому, были столь неприветливы, но вот как изменится этот взгляд, когда Зеница узнает истину? Покаяние было отложено до срока. Без сомненья, он и договорить не успеет, как уже будет гореть на главной площади под весёлое улюлюканье толпы. И с чего это он взял, что найдёт помощь со стороны Ордена и, особенно, со стороны главы Ока? Какой резон ему укрывать убийцу и еретика, знающегося с тёмной силой? Честное слово, Эмери уже проклял себя за глупость, но пути назад не было. Разве ни он совсем недавно хотел большей роли, чем ему отведена судьбой? Что же, оруженосец получил желаемое сполна...
- Ваше Святейшество, - канцлер ответил наклоном головы. Он медленно подошёл к гостю, стараясь хромать как можно незаметнее, тогда как Хогану удавалось и вовсе скрыть свою хромату. Эмери ещё ни разу не приходилось столь близко подходить к Зенице, так что он только теперь заметил разницу в росте, которую тут же скрыл в поклоне. Почтительно он коснулся губами холодного перстня на сухой руке. Быть может слишком почтительно для канцлера Хогана, но достаточно для любого верующего в Создателя. А в голове меж тем метались слова, которые Эмери старался собрать в нужном порядке. Мало было выглядеть, как Хоган, он должен был ещё и вести себя соответствующе.   
- Что же, так понимаю, что разговор наш займёт некоторое время. Присаживайтесь, - сам он не стал долго нависать над седой головой Александра и медленно вернулся к столу, который обошёл, оказавшись у кресла Хогана. Садиться канцлер не торопился, - Не сомневаюсь, что вас ко мне привели дела неотложные.
Голос его всё так же хрипел, и разобрать, похож ли он на голос канцлера или различен с ним было не так уж просто даже для самого Эмери. Да и станут ли искать подвоха там, где уж никак его не ожидают. Оруженосец знал, что не является полной копией канцлера, но Хоган не так уж часто ходил на свидания к Александру, а тот едва ли хранил при себе портрет тарийца и вряд ли сможет сходу распознать подмену, если только Эмери сам себя не выдаст. Неподдельная усталость и болезненный вид служили ему на рук. Во всяком случае у него есть наглядное оправдание отсутствию канцлера на венчании, на турнире и на самом празднестве, и Зеница наверняка был осведомлён об этом. Где в это время был Хоган, сам Эмери не имел ни малейшего понятия, но вряд ли и Зеница был столь всеведущ. Впрочем, Эмери понимал, что отсутствие Хогана на празднике не значит, что он не имеет понятия о главных происшествиях вечера. И тут ему повезло, что сам он был непосредственным свидетелем событий, пусть и не по своей воле. Самое главное Эмери знал. Император мёртв, как и должно трупу, Карим рисковал последовать за ним, но по слухам, он ещё жив, когда же пойдёт на поправку, вряд ли семейство Корбо тому обрадуется. Ну, и вдовствующая императрица, от которой можно было ожидать чего угодно. Хотел бы Эмери, чтобы она и придушила полуживого Карима, да вряд ли ей то позволят. Будущий император был под покровительством Святой, а стало быть и под защитой Ордена. Впрочем, об этом ему представлялась возможность узнать наверняка.
Только бы не оступиться. Пропасть, в которую он рискует упасть, уже готова принять его душу в свои объятья, а вот Эмери не готов проститься с этим бренным миром. Он слишком молод... был... вчера.

Отредактировано Эмери Корбо (2014-09-16 07:46:31)

Эмери опустился в кресло после того, как то же сделал и Александр. Не то чтобы от этого нога стала болеть меньше, но, по крайней мере, ему не приходилось удерживать равновесие, упираясь в трость больной рукой. Он посмотрел на протянутый ему свиток и медленно пододвинул его к себе длинными, высохшими пальцами, лишь кивнув на слова Зеницы. Создатель даровал человеку двое ушей и всего один рот, словно бы намекая, что стоит больше слушать, нежели говорить. Оруженосец понимал, что молчать ему долго не удастся, но разговор мог выдать его куда скорее, чем что бы то ни было.
- Охраны будет достаточно, - коротко ответил он. Хоган никогда не тратил силы там, где этого не требовалось, да и вообще не был человеком слишком многословным, хотя имел незаурядный дар красноречия, которым неплохо умел воспользоваться при случае. В себе подобного таланта Эмери не замечал. Но, помилуйте, в конце-концов, в его жилах текла та же проклятая тарийская кровь, тот же огонь бил в голову, как бы он тому не противился. Он куда больше был Хоганом, нежели Корбо.
Упоминание имени мёртвого императора не вызвало никаких эмоций. Честно говоря, для Эмери Карл что был, что нет, исключая последние дни, когда пришлось подивиться живучести мертвеца. Мёртвым должно лежать на три фута под землёй, и участи этой не избежать никому, будь то трубадур или монарх, даже Зеницу ждёт в свой срок уютное местечко. Пожалуй, что о смерти Карла мог погрустить Хоган, но что-то Эмери не заметил особой тоски на лице милорда, когда тот снимал перстень с руки усопшего.
Зеница же, сказав об императоре прежнем, тут же напомнил о том, что вскоре на престол должен взойти новый правитель. Случилось то, чего Эмери опасался более всего — политика. А точнее, тонкая игра двух азартных противников.
Самым забавным, пожалуй, оказалось то, что лично для Эмери оба претендента на трон были опасны. Казалось бы, всего лишь оруженосец, какая важность в нём? Но после того, как Чёрный рыцарь покушался на Карима, и он же вызвал неподдельный гнев императрицы, Эмери Корбо едва ли мог рассчитывать на место при дворе, разве что в дворцовых темницах. Более того, следовало ожидать, что и семья его окажется в опале, за что отец не скажет спасибо. Впрочем, пожалуй, что Эмери-то уже будет всё равно. Даже если шази не станет следующим императором, едва ли можно надеяться, что он не найдёт способ отомстить. Разве только... не было теперь оруженосца Эмери и появится ли такой в скором времени, сказать сложно, а, стало быть, и некому мстить. Ведьма превратила его жизнь в хаос, но не отобрала её, решив, видимо, позабавиться над жалким положением оруженосца. Если ему суждено остаться канцлером и занять место Хогана, который, к слову, ещё дышит, то Эмери предстоит дожить его дни, страдая от боли телесной и душевных терзаний. Или он может продолжить искать способ снять с себя тёмные чары, и когда он станет самим собой, то дорога ему на эшафот. Мало проку в пустой надежде, когда любой итог не многим лучше, чем тот, что уже есть.
Эмери заглянул прямо в глаза сидящему напротив, будто бы ища ответа. Он ничуть не сомневался в мудрости Александра, но мог ли он надеяться на справедливость... нет, не на справедливость, на милосердие. Он теперь внимательно слушал Зеницу, гораздо почтительнее, чем слушал его же на проповеди. И молчал, пожалуй, слишком долго. Можно было винить в такой медлительности лекарства, но, пожалуй, что большей причиной было осознание безысходности, которое весь день то подступало ближе, то удалялось. Присутствие же Его Святейшества напоминало о неотвратимости суда, как земного, так и небесного. 
- Я слышал, что Карл перед смертью признал Карима своим сыном, - Эмери заговорил со страху, вдруг почувствовав, что помедли он ещё, и суд земной станет слишком близок, - Ребёнок же императрицы, если только это будет мальчик, в любом случае станет лишь вторым наследником, стало быть трон к нему перейдёт только в случае, если брат его погибнет. К слову, каково состояние Карима Аль Малины после ночного происшествия? Уверен, что в Ордене не мало хороших лекарей, - он старался ускользнуть от прямого ответа, как только мог. Да и вряд ли Зеница ожидал, что Хоган сразу раскроет свои карты.
Оруженосец не имел ни малейшего понятия, кому отдавал предпочтение канцлер. Он мог лишь догадываться. Например: у Ордена, как он уже успел узнать, ещё будучи при господине, были договорённости с Каримом, да и Святая вышла на его защиту, а, меж тем, Хоган ещё до свадьбы встречался с Эрмхольдской принцессой, к которой и его посылал с поручением. Возможно ли, что оба просто заняли противоположные позиции, разыгрывая, кто играет за чёрных? Либо же всё это было только видимостью, и каждых хотел запутать другого. Эмери удавалось разгадать действия господина лишь постфактум, когда множество тонких нитей натягивались подобно струнам и сплетались в причудливую паутину. Его Святейшество наверняка плёл свою, не менее сложную, он тут Эмери уж совсем приходилось туго.
- Да, Совет будет созван завтра, - он сделал небольшую паузу, - Вы были вчера. Кроме всего прочего, я знаю, что была утеряна корона. Это правда? -  нужно было как-нибудь отвлечь внимание Александа. Попытка не самая удачная, но первая, что пришла на ум.

«Да уж, не сомневаюсь, что Кариму нынче не сладко,» - ну ещё бы, ведь если бы не Дева озера, то Эмери без сомнения убил бы наследника престола. Точнее не он, Чёрный рыцарь, но кого это будет волновать при вынесении приговора. Оруженосец же, чей разум в тот миг находился под властью диболонова отродья, всё же чувствовал, что за силу ему даровала леди Ригат. Карим должен был погибнуть в эту ночь, не иначе, но его хранило проведение. Святая встала на защиту шази, и бой двух людей превратился в битву света с тьмою. Эмери искренне сожалел, что оказался не на той стороне. Это был путь, который он не выбирал... так ему казалось.
- И насколько тяжёлое его состояние? Надеюсь, что Карим аль Малина не умирает, - уж от скольких проблем можно было бы избавиться, окажись купец мёртв. Эмери не удалось сочинить интонацию, подходящую к сказанному им. Слишком холоден был хриплый голос и безразличен взгляд, слишком велико желание услышать, что Карим при смерти.
От оруженосца, меж тем, не ускользнула реакция Зеницы на вопрос о реликвиях, символизирующих власть императорскую. Впрочем, он ожидал, что Александр не останется равнодушным, какой бы выдержкой тот не владел. В конце-концов, слова канцлера прозвучали отчасти как укор. Возможно, Эмери и не заметил бы раздражения на лице главы Ордена, который умел скрыть свои мысли и чувства как и всякий царедворец, но оруженосец пристально следил за своим собеседником. И был даже отчасти доволен собою. Эмери приходилось быстро усваивать правила игры. Из причудливой колоды ему достался джокер и распорядиться им нужно было с умом. Корона была спрятана в старом сундуке у кровати канцлеровского оруженосца, под ворохом никому, кроме Эмери, не нужного хлам. Пожалуй, что уж там-то искать не подумают. А скипетр он укрыл в кабинете канцлера, в шкафу с бумагами, ключ от которого и теперь был при нём. Баронессе же, которая не только знала больше положенного,  но и помогала ему во многом, было велено навсегда забыть о том, что она видела. Впрочем, Эмери не сомневался, что Миад будет молчать. Преданности этой женщины он был не достоин.
- Не сомневайтесь, я делаю всё, что в моих силах. Вы же, поверьте, узнаете первым, если поиски мои увенчаются успехом. Но скрыть от народа происшествие будет сложно, учитывая, что было столько свидетелей. Вы и сами понимаете, какие по городу уже поползли слухи — одни других абсурднее.
Ничуть не странно было, что Александр ответил на его выпад не менее сильным ударом, который должен был неплохо стукнуть канцлера по самолюбию. А вместо этого вернул Эмери чувство реальности и прежний страх оказаться раскрытым. Хоган принял бы слова Александа куда спокойнее, чем это удалось Эмери, который помимо своей воли побледнел больше прежнего. Внутри всё похолодело, когда Зеница произнёс его имя. Сам Зеница знал, как зовут его, оруженосца, чья служба все эти годы была столь незаметна при дворе. Но едва ли можно было радоваться подобной славе.
Вот он, момент, лучше которого не сыщешь. Признаться сейчас! Эта мысль не переставала мелькать в его голове, назойливостью превосходя единственную муху в комнате, что кружит над головой, пока ты пытаешься уснуть.
- Мог бы, если бы имел удовольствие с ним пообщаться. Но нынче ночью он провалился как сквозь землю. Не сомневайтесь, его ищут и семья Корбо в скором времени подвергнется допросу. Правда, я лично предполагаю, что он в суматохе бежал из города. Во всяком случае, будь я на его месте, то иного бы и не предпринял, - уж и не знаешь, что лучше: оказаться на своём месте или занять чужое, - Надеюсь, что вы не подозреваете меня в причастности к случившемуся, - о, едва ли Зеница мог поверить в то, чтобы канцлер оказался так глуп. А уж зная Хогана. Да, если бы тот и задумал переворот, то по близости и за версту не показалось бы его брата, свата, оруженосца, даже коня из его конюшни. Конечно, к обвинениям можно было быть готовым, но кто найдёт доказательства? И вместо того, чтобы оправдывать себя перед тем, кто был способен ему помочь, Эмери приходилось закапывать судьбу свою всё глубже. Так дойдёт и до того, что на его плечи взгромоздят ещё и множество ложных обвинений, а ему придётся безропотно их принять или даже самому себя оклеветать, чтобы не скомпрометировать канцлера, в шкуре которого был он ныне.

Эмери чувствовал, насколько сильный противник сидел напротив, насколько невозможно было соперничество с ним. Единственное, что могло спасти оруженосца, так это то, что Александр видел перед собой маску канцлера, не зная, кто скрывается под ней. За любым сказанным словом Зеница мог усмотреть тайный смысл, которого или не было вовсе, или он мог оказаться совершенно иным, чем хотелось оруженосцу. У Эмери было своеобразное преимущество, но им ещё нужно уметь воспользоваться. Кроме всего прочего оруженосец боялся, что и сам может не правильно растолковать изречения Александра: что-нибудь весьма очевидное, о чём не может не знать канцлер, но что является тайной для его оруженосца. Хоган был лучшим учителем в деле придворных интриг, но Эмери до сих пор не предоставлялось случая столь глубоко в них погрузиться. Он опасался, что не сумеет вынырнуть из бушующего течения, которое уносило его всё дальше от спасительного берега.
- Мне кажется, что сейчас поводов и происшествий для двора достаточно. В наших же силах расставить акценты, - лучше было бы сказать "в ваших", потому как Эмери очень смутно представлял, что может управлять тупой толпою, но не пастырю ли знать, как управляться со своими овцами? Канцлер же должен позаботиться о Совете. О, этот клубок со змеями только и ждал подходящего случая, чтобы перегрызться меж собой. Эмери не было бы до того дела, но если он надолго в этой шкуре, то придётся и дальше играть заинтересованность в делах государственных. Рано, слишком рано это случилось, ему не хватит опыта, не хватит сил моральных и физических, но у Эмери не было выбора. Разве только — признание.
Меж тем, Его Святейшество не прекращал допроса об оруженосце. Эмери сидел, как на иголках, словно уже чувствовал огонь того костра, который сложат для него на главной площади. Если только он доживёт до костра... Как много известно Зенице или же ему не известно ничего? Что, если он знает всё, всё до последнего? До того, что ему даже известно кто именно сейчас перед ним находится. И он потешается над неумелой игрой несчастного обречённого. Не потому ли Александр так лукаво ему улыбается? Знает, что Эмери уже не удастся ускользнуть от Ордена. Ждёт, пока не выдержит и сам во всём сознается. А если нет, то оруженосца и так уже ждут за дверьми... Все эти фантазии в голове Эмери становились столь живыми, что он был готов поверить в придуманную им самим правду.
От неизвестности его всего начинало трясти. Он чувствовал почти физическую боль в груди, было душно, но холодно, кружилась голова. Уйти! Бежать. А ведь оруженосец сам загнал себя в эту ловушку, как будто с ним приключилось недостаточно несчастий. Эмери вполне мог ускользнуть от опасной для него встречи, мог просто не приходить. Но вина не давала ему покоя, он жаждал раскаяние, а Зеница прежде казался ему той свечой, которая давала надежду. Но сейчас, когда он взглянул на Александа, Эмери возненавидел это праведное пламя — очищающий огонь. Возненавидел его как мучителя, всей обессилевшей своей душою. Ибо слаб человек и быстро озлобляется на ближнего своего, обличающего его в грехе. Будь то грешник или праведник, но кто дал право ему судить ещё не осуждённого волею Создателя?!
Эмери провёл рукой по подлокотнику в поисках трости, решив поддаться своему желанию и поскорее распрощаться с Его Святейшеством. Отговориться чем угодно: внезапными делами, о которых совсем позабыл, плохим здоровьем, вот уж что сомнений не вызывало. Только бы поскорее уйти. И на воздух. Слишком тут было душно. Рука предательски дрожала, а пальцы немели, не различая контуров и изгибов дерева. Он взглянул на трость уже в тот момент, когда та соскользнула с подлокотника и упала на пол, звонко стукнувшись резной рукоятью. Канцлер вздрогнул и опустил взгляд вниз. Сердце забилось так, что Эмери слышал отголоски его ударов в висках. Зеница только-только замолчал — наступила удручающая тишина. Томительная, тягучая, несносная. Почему он не предвидел подобных вопросов? Не думал, что Заница сможет угадать так точно связь его с тёмной тварью.
Нет, не будет тебе признания! Молчать до последнего, до конца, на всех допросах, не подписывать никаких признаний, которые будут подноситься ему в перерывах между пытками, молчать и погибнуть мучеником с недоказанной виной. Неужели же не было иного пути, на котором его внутренности оставались бы при нём, а душа не вылетала бы из бренного тела на суд Создателев раньше положенного срока? Отчаяние становилось столь велико, что Эмери уже готов был поверить в полное отсутствие спасения для себя. И всё же он решил продолжить эту несносную игру, в которой оба знали истину. Александр ещё не указал на него перстой, не выкрикнул — Виновен! Нет, Эмери уже допустил слишком много поспешных решений.
- Подозреваете его в колдовстве? - собравшись с духом, вымолвил оруженосец, не поднимая глаз, так как опасался той правды, которую знал сам, и чувствовал, что она известна Зенице, - Нет, ничего необычного... если бы вы не сказали, то я бы и не подумал. До последнего дня он вёл себя вполне обычно, как и всегда... У меня не было особой возможности за ним следить, да и иных дел, сами понимаете, в последнее время было предостаточно... - до этого утра Эмери был уверен в том, что для Хогана он такая же тень, как и для остальных. Теперь же отношение к нему канцлера становилось совершенной загадкой. Как может относиться к бастарду отец? Эмери и у барона Корбо не вызывал особой отцовской гордости, будучи его законным сыном.
- Вы считаете, что во вчерашнем происшествии замешаны тёмные силы? И насколько велика вероятность дальнейшего вмешательства? - хриплый голос его непростительно дрожал. Нет, Эмери никогда не умел справляться со своими чувствами. Вот, в чём было его различие с отцом, умевшим в нужный момент взять себя в руки.
Канцлер резко поднял голову, почувствовав при этом тягучую боль в левом плече. Янтарный взгляд, которым он одарил Александра, был слишком безумен для хладнокровного Хогана, слишком явно читалась в нём та ненависть, которую испытывал Эмери в этот миг к Его Святейшеству. Он хотел сказать сейчас что-нибудь настолько ядовитое, полностью выдающее его, чтобы сейчас же всё окончательно стало ясно, но от переполнявших грудь эмоций, слова так и не нашлись.

Отредактировано Эмери Корбо (2014-11-06 01:14:26)