Далар |
|
|||||||
|
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Далар » Дворец императора » Покои Императора
Личные комнаты Его Величества. Личная библиотека, спальни, залы, гостиные и кабинеты. Маленький сад на плоском участке дворцовой крыши, откуда видно и гавань Лара с огнями маяков, и сияющий горизонт Внешнего моря и бесконечную жизнь города, Столицы столиц. Здесь есть посадочная площадка, рассчитанная на одного грифона.
-> Начало игры. Первый день третьего месяца сезона цветов, утро.
Император, опираясь на узловатую клюку, медленно прогуливался по саду. Всё вокруг утопало в солнечном свете, льющемся сквозь стеклянный купол, накрывающий этот уголок царства живой природы в самом сердце имперской столицы, и было тепло и уютно. Проходя мимо ухоженных кустов, душистых и ярких в своём цветении, монарх иногда останавливался, чтобы напоить их водой из небольшого серебряного кувшина, сжимаемого им в руке. Вид живительной влаги, льющейся из изящного кувшина, покрытого чувственным узором, и впитывающейся в рыхлую землю, умиротворял, действуя подобно душевному бальзаму.
Налюбовавшись этой картиной вдоволь, правитель переходил дальше: от одного растения, удостоившегося чести попасть в императорский дворцовый сад, к другому, и далее.
Наконец, он достиг растущего в центре, отдельно от всех, деревца, ростом примерно с человека. Ветви его, покрытые кроваво-алыми резными листьями, широко раскидывались во все стороны, а траурно-чёрный тонкий ствол причудливо извивался, раздваиваясь примерно посередине. Это было одно из самых любимых Карлом прекрасных чудес природы, за которым он приказал своему садовнику следить с особым усердием и старанием. Его посадили здесь двадцать восемь лет назад, когда императрица Сагадат рассталась с жизнью. В память о ней. Все эти годы монарх наблюдал, как растёт оно, запрещая, однако, как-либо обрезать его, или пытаться придать определённую форму стволу и кроне, дозволяя лишь следить, чтобы ничто не мешало росту. Быть может, оно не выделялось искусственными совершенством и изяществом среди прочих своих соседей, но несло в себе гораздо больше, чем все это пустое украшение, услада для глаз императора.
«Как вырос ты, дружочек, за годы, что прошли с тех пор… и как постарел я. Расставаться не хочу. Тебя перенесут вслед за мной, в мой последний и вечный дом» - подняв старческую морщинистую длань, император коснулся кончиками тонких пальцев ствола. – «Не бойся, я позабочусь, чтобы не заперли нас в сыром и тёмном подземелье, расположили на лугу, где много света и тепла, где ничто не мешает каплям дождя касаться тебя.»
Вылив остатки воды в покрытую зелёным ковром мелкой травки землю у основания клёна, Карл отставил опустевший кувшин в сторону, на покрытый резьбой мраморный барьер, окружавший его.
Постояв с мгновение так, прикрыв глаза, глубоко вдыхая грудью насыщенный ароматами сада воздух, монарх отошел в сторону. Здесь, аккуратно опустившись на покрытую пурпурной тканью каменную скамью, прямо напротив деревца, чтобы видеть его во всей естественной и нетронутой красоте, он замер. Только руки, сжимающие неразлучную спутницу-клюку, чертили ею на выложенном искусными мозаиками полу затейливые, но едва ли значащие что-то узоры. Вне поля зрения монарха, за его спиной, покрытой черным плащом, остался вход, ведущий в сад из его дворцовых покоев, и у которого замерли неподвижно гвардеец и слуга.
шелковая сорочка, пурпурный подрясник, поверх которого чёрная ряса, перевязанная кожаным поясом, и черная же мантия. Седую голову покрывает куколь того же цвета, что и прочее верхнее облачение. На ногах надеты багряные сандалии. В руках Карл сжимает черную узловатую клюку, на которую опирается при ходьбе.
Отредактировано Карл V (2012-06-17 17:06:36)
Того времени, что они потратили чтобы добраться до Императорских покоев, Зенице вполне хватило, чтобы разложить по полочкам крохи полученной информации и наметить план действий. Кроме убийства его весьма беспокоило исчезновение принцессы и пресептора. Только натянутых отношений с Алацци ему сейчас и не хватало. А виноват будет Орден? К сожалению, вопросов было больше, чем ответов, но оставалось надеяться, что пресептор Парабранский, где его только носят песчаные твари, прольет свет на некоторые особенно темные места этой истории. Но об этом позднее, сейчас существует только предстоящий разговор с Императором.
Под пространством стеклянного купола парили невесомые пылинки, подхваченные потоками воздуха, напоенного ароматами цветов, теплой земли и влаги. Зеница не ощущал запахов - одна из особенностей механического тела. Он просто иногда он вспоминал, что они есть.
Император сидел на небольшой скамеечке перед тем самым деревом, которое Александр просто терпеть не мог. Впрочем, он вообще был равнодушен к растениям, животным и дуракам. Ко всем тем, кто, по его мнению, существуя, был не способен на разумную мыслительную деятельность.
Зеница коротко поклонился Императору.
- Вы звали меня, Ваше Величество... – не вопрос, сдержанная констатация факта. Зеница не знал, чего ожидать от этого разговора. Промелькнула мысль, не слишком ли рано он предупредил отца Раймонда о подготовке свадебной церемонии?
После смерти Сагадат в их отношениях многое изменилось. Он видел всю жизнь этого человека от самого начала и, скорее всего, до конца. Его первые шаги, его первые слова, его первенца... Был рядом, когда рождались и умирали его дети и жены. Понимал, в той или иной степени является для Императора скорбным напоминанием минувшей жизни. И потом... слишком сложно смертному видеть рядом с собой неизменную фигуру Зеницы. Неизменную на фоне собственной старости. Но жизнь Императора была и его жизнью, и он не хотел расставаться с этим человеком.
Он, наверное, задремал, загипнотизированный легким колыханием красных резных листьев, и видел сны об ушедшем. Они всегда приходили к нему и были тревожны, оставляя по себе мрачные мысли. Даже все те бесконечные лекарства, что дают ему роящиеся у его одра дорогостоящие эскулапы, не в силах побороть их. Эти видения утомляют более, нежели возраст, болезни и интриги. И все же, он даже рад им – они возрождают в его сознании стираемые годами образы, оживляют их и исполняют радости. Они дают то, что не в силах воссоздать холодный камень… Надгробный камень.
Потому незаметным осталось появление Зеницы, и никто из слуг не рискнул нарушить тишину, царящую под стеклянным куполом сада, чтобы провозгласить его прибытие. Но голос святейшего отца разрушил хрупкую дымку сновидений. Император очнулся. И тут же на него навалилась тяжесть прожитых лет, дала знать о себе каждая душевная рана, мельчайшая язва в душе и болячка на сердце. Тяжело выдохнув, на что в груди ответом стала острая режущая боль, правитель, оставаясь неподвижным, поднял взгляд на вечного Зеницу. Живое воплощение Империи высилось сейчас пред ним, неизменное, всегда такое же, как вчера. Таким он был при его отце, такой он при нём, Карле V, и таким останется, быть может, вечно, пока стоит само здание этой державы.
Правитель вдруг поймал себя на мысли, что не помнить лиц никого из тех людей, что были при дворе его отца, или при его собственном дворе. Даже ближайших советников и членов окружения – камергеров Опочивальни, постельничего, членов Совета и правителей Четырех Щитов. Только холодный лик Зеницы. Всё остальное – приходящее и уходящее, непостоянное.
«Я, помню, слышал где-то, что если бы одни умирали, тогда как другие вовсе были бы сохранены от этого, то умирать было бы крайне досадно… Это, верно, так и есть для прочих смертных, но не для правителя. Правитель должен уйти, всегда, чтобы могла жить дальше его держава. Но, как мне принять свою судьбу, смириться и уйти, когда дом мой пуст?! Когда-то Карл I стал первым императором, сегодня я, Карл V, близок к тому, чтобы стать последним…»
Наконец, чуть подавшись вперед всем телом и положив подбородок на свои ладони, которые опирались на клюку, император, переведя взор с главы ордена на алеющую крону клена перед собой, заговорил тихим голосом, часто делая паузы. При этом лицо его, очень бледное, с обострившимися чертами, искажалось, словно от боли:
- Святой отец… Скажите, вы слышите глас? Глас Творца. Он… Он говорит с вами? – в голосе монарха было что-то, что можно было принять за ноты неуверенности, и даже сомнения.
Отредактировано Карл V (2012-05-08 17:25:37)
Император выглядел плохо. Не столько болезни, сколько душевные раны источили его силы, и все же старик держался. В роду императоров Даларских все были долгожителями, если им не подливали яд в питье и не всаживали кинжал в спину. Властители этого мира приходили и уходили, Александру только и оставалось, что смотреть с берега на мутный поток времени, уносивший с собой окружавших его людей, сколь бы значительным не был их статус и род. Кто знает, какой крест тяжелее? Быть может, Создатель даровал своим чадам смерть, потому что любил людей? Но их никогда не устраивали его дары. Они нашли способ преодолеть благословенное забвение... А точнее отсрочить его приближение на долгие годы.
Человек крайне редко бывает доволен тем, что у него есть. Ему хочется больше, ярче, а еще лучше, вон, как у того соседа. Ибо то, что уже есть в твоих руках – странным образом обесценивается и человек стремится дальше. Неудовлетворенность – залог прогресса и будущих катастроф.
Кажется, он разбудил задремавшего императора.
«Вы, Ваше Величество, даже не понимаете, как счастливы, что можете спать и видеть сны. Я же около полутора сотен лет лишен этого удовольствия. Медитативные практики востока, заменяющие мне сон и отдых – не в счет. Без них я сошел бы с ума».
- Я не более свят, чем любой другой человек, посвятивший свою жизнь другим, Ваше Величество. В этой святости мы с вами равны.
В словах Зеницы не было ни самодовольного превосходства, ни льстивого подобострастия. Он подошел ближе и опустился рядом с Императором на скамью, подтверждая то самое равенство. Время споров и скрытого соперничества давно миновало.
Глава Ордена помолчал, прежде чем ответить. Кто-то очень давно уже задавал ему этот вопрос, вспомнить бы, что он отвечал прошлый раз. Впрочем, ответ Зеницы чаще всего зависел не от вопроса, а от человека, который его задал. Но сейчас он отвечал то, что чувствовал сердцем.
- Он говорит со всеми нами... Просто иногда мы его не слышим или не хотим слышать. Иногда принимаем собственные желания за его волю.
Внимательно слушая слова Зеницы, император не переставал вглядываться в узор, который складывали алеющие листы двадцативосьмилетнего клена. В нём грезились ему башни Далара, сотни огней и флагов, десятки тысяч людей, чьих лиц он никогда не видел, и уже не увидит, но над которыми царствует уже шестьдесят второй год. В такие моменты он нередко задавался вопросом: какова же цена империи, зачем нужна она в своём необъятном величии. И не находил ответа, кроме извечного – «Во имя и по воле Бога и Народа»… Так говорили первые короли даларцев из рода Д’Эсте – его рода – заключая союзы, завоевывая и предавая, чтобы вновь завоевывать. И формула не изменилась за века. Хотя, стоит признать, она хорошо послужила, став фундаментом этой Империи.
«Хоть здание и построено не по всем правилам зодческого искусства, в нем довольно удобно жить» - так всегда говорил один из его учителей… Философ… Как же его завали…
Правда же, всегда добавлял после: «Но только если можешь заплатить за свои права члена одного из имперских сословий…»
Но он отвлекся, едва не упустив последние фразы, изреченные святейшим отцом, присевшим рядом на скамью.
Да, с ними нельзя было не согласиться – в них была истина. Пусть даже истина, проповедуемая Орденом, неизменная веками, как и его лидер, и даже многим старше. Однако сам император теперь уже не находил в себе сил задаваться вопросами веры, размышлять о Создателе. Слишком часто одаривал Небесный Отец его испытаниями – жестокими наградами, и чаша потерь испита сполна. Есть он, нет его… Это неважно. Важна Империя. Она то, что останется по нему, наследие Д’Эсте, их вотчина. Империя, над которой никогда не заходит солнце.
А потому слова, порожденные слабостью, прозвучавшие из уст его в первые минуты аудиенции, перестали иметь значение, когда окончательно обратились в ничто навеянные дремотой образы ушедших сыновей. Он звал своего Зеницу не для того.
Лишь едва заметно качнув головой, все также покоящейся на ладонях его, сжимающих клюку, Карл заговорил. В голосе его теперь слышалось большее оживление, нежели прежде:
- Мне сообщили, что вы, святейший отец, виделись с принцессой, нашей будущей супругой. И хотя нам и известно, что вы не одобряли решение о свадьбе ранее, Империи важны ваши советы, – Император замолчал на мгновение. Голова его гордо приподнялась над ладонями, и морщинистое лицо, полусокрытое черным куколем, медленно обратилось к Зенице. - Как вы находите Её высочество? Она оправдает доверие Творца и народа, возлагаемое на неё?
Последние слова императора почти потонули в сильнейшем приступе кашля, сжавшем горло монарха своей костлявой удушающей рукой. Карл, выронив клюку, которая с тихим стуком упала на мозаичный пол сада, прижал побелевшие ладони к груди, силясь перебороть внезапную напасть. Согбенный болью старец, он почти соскользнул со скамьи, на которой сидел. Глаза его, широко распахнутые, преисполнились страха.
Отредактировано Карл V (2012-05-10 18:25:58)
"Да, не одобрял, а после беседы с ней так и вовсе засомневался", - усмехнулся про себя, подбирая вежливые слова, положенные случаю и ситуации для восхваления будущей императрицы.
Да, он был против. Это был не единственный вариант супруги, но шази было предлагать рискованно, опять бы пошли слухи о том, что Зеница благоволит халифату, ханини хороши, тихи и послушны, если только не попадется най-тау и опять не начнется грызня кланов. Принцесса алацци? Вот еще беда.
"Где носят джинны пресептора Парабранского? Пусть только явится ко мне с этой девицей, я ему… все грехи отпущу. На двадцать лет вперед".
Слишком все обострилось накануне этой долгожданной свадьбы. Зеница ожидал подобного и теперь прилагал все усилия, чтобы не потерять контроль над ситуацией.
"Кёнигин".
Успокоившись было, он вновь мысленно вернулся к разговору с ней, пытаясь понять, как ему поддержать идею не уронив собственного престижа и не дав возможность девчонке думать, что она смеет руководить главой Ордена. Впрочем, гордыня страшный грех. Надобно смириться и… подождать. Вода точит камень. Быть может, будет даже лучше, если кёнигин поверит в собственную власть.
Ведь если подумать, сомневался Зеница не в Эдит Урхольмской, а в том, что закончилась его спокойная жизнь. На все воля Создателя.
Он еще не начал говорить, когда посох Императора выпал из рук старика, а Зенице почудился в этом знак пошатнувшейся Империи. Рваный кашель словно прибивал к земле, и Александр только успел подхватить по-старчески сухое, почти невесомое тело, удерживая его от падения. Он стремительно обернулся, выискивая взглядом слугу.
- Лекаря, быстро! – тихо рявкнул, но тот уже и сам сбежал на поиски врача.
- Ваше Величество, - Создатель и все твари болот, пустынь и подвалов алацци, не покидайте Империю накануне свадьбы! – Вам нужно отдохнуть. Здесь кругом сквозняки, - внешне спокойно произнес Зеница. Достаточно уже было страха в глазах Императора, чтобы не поддаваться панике.
Тишина Императорского сада была потеряна безвозвратно. К ним уже спешил суетливый лекарь, наливая в ложку тягучую зеленую микстуру с терпким запахом трав и алкоголя, и поднося ее ко рту Императора, а за ним мельтешили еще два эскулапа и встревоженный слуга. Да, врачи теперь были всегда поблизости.
- Ваше Величество, выпейте. Это поможет…
Лекарь встретился взглядом с Зеницей и едва слышно вздохнул. Нет лекарства от старости.
Ему не позволили упасть, вновь усадив на скамью, и поднесли к высохшим губам снадобье. Донельзя мерзкое, оно, все же, приглушило боль в груди, и хотя тело императора все ещё сотрясала крупная дрожь, кашель стих. Слуга-камергер вновь вложил в ладони монарха трость, пока лекарь кропотливо суетился вокруг, проверяя пульс. Приступ продлился всего пару минут, но заставил Карла устрашиться смерти. Не вообще, ведь с тем, что он рано или поздно сомкнет очи, правитель смирился давно, но здесь и сейчас, в момент, когда так мало сделано для сохранения Империю. Нет, он, определёно, ещё не готов умереть. Слишком рано, многое предстоит подготовить.
«Так долго ждал, надеялся и… верил… А что теперь? Теперь же усомнился! Не поздно ли? Со старостью ослаб не только телом, и душой. Проклятие годам, забравшим крепость духа! Задумал то, о чем уж думать поздно, когда лежишь на смертном одре… Нет… Нет! Я жив ещё! Я… Я Император! Пока ещё…»
Чтобы, наконец, взять себя в руки, вновь увериться в себе, и ответить людям вокруг, императору потребовалось немало сил, но она нашел их в себе:
- Я ещё жив, все в порядке, - голос Карла был тих, но уверен.
Врач, однако, был иного мнения. Стоя перед монархом почтительно склонив голову и напряженно сцепив пальцы рук, он произнес:
- Ваше Величество, всякое волнение только ухудшит положение дел, покой же поможет и продлит…
- Хорошо. Да, я отложу тревожные мысли, но сначала решу неотложные вопросы, - жестко оборвав и не слушая более возражения лекаря, император уверенно приказал. – Оставьте нас теперь.
Дождавшись, пока врач и слуги, пятясь в поклоне, покинут сад, император полуобернулся к все ещё сидящему рядом Зенице. Какой, должно быть, контраст они сейчас составляли: старый монарх и правитель его Империи. Вдруг, отчего-то, холодное лицо святейшего отца вызвало в нём неприязненное чувство. Карл знал причину этого. Перед ним сейчас находилось живое напоминание всего былого, один из немногих свидетелей бед – ведь так давно это было, многие состарились, кто-то умер, кто-то же тогда лишь явился на свет, - обрушившихся на него. В обычный час чувство это никогда не возникало, но всегда рождалось в миг соприкосновения со смертью, пусть даже в мыслях, как сейчас. Хотя, возможно, все то же самое он ощущал и к тем, кто был вокруг него, но был моложе и сильнее, не потерял ни сына, ни супруги.
Однако это не было одной ненавистью, или неприязнью к Зенице. Нет, всё сложнее, не так однозначно. Этот человек укреплял слабеющие руки монархов дома Д’Эсте, тем был незаменим и нужен, уважаем, но тем же и рождал презрение и зависть. Его боится чернь и уважает, как равно и дворяне, его слова звучат не редко громче, тем голос короля – для трона он незаменим и важен, но как страдает царская гордыня. Его не видно века завершение, но он напоминает видом всем своим о том, что истекает срок людской и короли не правят вечно. Весь спектр эмоций вызывал в Д’Эсте этот человек, и сила их никогда не замирала, всегда меняясь, то взрастая, то падая.
«Кем бы ни был ты, достанется тебе с моей вдовой-Империей, среди прочих плодов нашей слабости, этот человек»
Мысли эти пронеслись за мгновение, они являлись к Императору и раньше. Он, расправивший плечи и выпрямив спину, как будто не было всего пару минут назад приступа, сломившего его, произнес:
- Так, что вы можете сказать нам о принцессе. Я ожидаю, что вы будете откровенны и не скроете истины от нас. Во имя блага Империи. - на последнее слово Император произнес неожиданно твердым и уверенным тоном, заставившим голову его гордо вздернуться вверх.
Александр был ежедневно осведомляем о состоянии здоровья Императора, именно его люди доставали иной раз редчайшие ингредиенты для снадобий. Делалось все, что было в человеческих силах, дабы поддержать слабеющее здоровье старика и продлить дни его жизни. Укрепляющие бальзамы востока, тайные знания запада, да хоть самих Черных шаманов Убунди - Зеница готов был бросить вызов не только времени, но и смерти, тем более, что делал это уже далеко не в первый раз. Даже если бы Император вдруг, не приведи Создатель, пожелал уйти из этой жизни добровольно, Александр бы ему это не позволил, слишком многое поставлено на карту.
Приступ миновал, и Зенице лишь оставалось смотреть, как вцепились в посох дрожащие старческие пальцы. Карл дышал тяжело, с едва заметными хрипами в груди, но голос его оставался тверд. В препирательство с лекарем глава Ордена благоразумно не вмешивался, лишь незаметно кивнул, когда тот поднял на него вопрошающий взгляд, словно спрашивал разрешения удалиться.
Их опять оставили одних. Император неприязненно покосился на Зеницу, хотя, возможно, это была лишь игра света и тени на изнеможенном лице. В очередной раз он явился свидетелем его слабости, с этим ничего не поделать. Собственно, Александр насторожился бы, если почувствовал на себе взгляд, преисполненный человеческого тепла и любви, огонь в глазах фанатиков не в счет. Вот тут стоило бы забеспокоиться.
Карл V был тверд в своем решении узнать его мнение о кёнигин, хотя Зенице всеми силами хотелось избежать этого разговора.
«Никогда не знаешь, что в большей степени послужит благу Империи – правда или ложь, Ваше Величество. Я всегда склонялся к тому, что правду надо знать, а вот говорить ее или нет, в какой пропорции смешивать ее с ложью это уже дело конкретной ситуации».
- Она, вне всякого сомнения, хороша собой, как только может быть красива дочь северного края, но об этом вам лучше расскажут менестрели, - перед его глазами возникла коленопреклоненная кёнигин, и Зеница с усилием воли отогнал соблазнительный образ.
- У меня было слишком мало времени, чтобы узнать ее лучше, но если Ваше Величество желает знать мое мнение, то она умна, послушна и искренне желает процветания Империи. Даже не смотря на скорбные события, принцесса не просила отложить свадебных торжеств и покорно ждет лишь вашей воли. Кёнигин будет вам достойной супругой и верной Императрицей.
«Хм, не слишком ли двусмысленно звучит? Зато искренне».
- Думаю, вы были правы в своем выборе, а я ошибался, когда высказал сомнения по поводу этого союза. Синий щит Хестура всегда был надежнейшей опорой нашей Империи. Эдит Урхольмская… истинная дочь своего народа, - он чуть усмехнулся. - Если я хоть что-то понимаю в северных нравах, то лучшим подарком на свадьбу для нее были бы убийцы отца.
Император внимательно слушал Зеницу, едва заметно кивая седой головой. Вместе с тем, он собирался с мыслями и оставшимися силами, готовя ответ. Он многое собирался сказать сейчас. Возможно, стоило бы изложить это на Императорском Совете, но сейчас на церемонии просто не было времени. Да и разве мог он быть уверен, что Совет исполнит его волю, когда он умрет, и не останется ни одного Д’Эсте, чтобы проследить за этим. Сейчас, здесь, рядом, находится единственный человек, способный удержать Империю целой в годы кризиса безвластия. Александр IV. Его тело – Орден Императорского Ока, и его железные длани простираются над всею державой, они в силах сдерживать её.
«Вот он, величайший страх нашей династии… Д’Эсте, единожды обретя власть, всегда боялись лишиться её, и только лишь преумножали её. Используя Алацци, мы покорили Хестур. Обернув Север против вчерашнего союзника, подчинили и его. Завоевали Восток, подчинили своей воле Запад. Империя, над которой никогда не заходит солнце – вот наша мечта. Империя-мир. А теперь я, Карл V, сам должен поручить её в руки чужого человека. Человека, который и без того владеет властью, сравнимой с властью императорской… Или даже Божией. Страшный выбор, который уже сделан»
Глубоко вдохнув и выдохнув – вместе с воздухом из легких вырвался протяжный хрипящий свист – Император заговорил, последние силы тратя на то, чтобы голос его продолжал звучать твёрдо. Но даже тогда в нём то и дело проявлялись трещины, и он срывался на шепот:
- Подарок? Она избрана для высшей цели, чтобы быть императрицей. Она более не принадлежит народу Хестура, но народу всей Империи. Это щедрый дар… - Император замолчал на миг, желая особо выделить следующие свои слова. Он прозвучали особенно твердо. – Пусть и на время… - переведя дух, рукой пригладив седую бороду, монарх продолжил, вкрадчиво, словно поучая. – Но вместе с тем и ответственность. Имперская корона должна возвышаться над всем, не примыкая ни к одной партии, но равно одаряя всех. Избрание кёнигин никоим образом не выделяет народ Хестура в Империи. Так будет пока я жив, и, надеюсь, сохранится, когда умру.
Долгая речь утомила Императора, он прикрыл глаза, но вместе с тем приподнял раскрытую ладонь левой руки вверх, желая показать, что ещё не закончил говорить. Лекарство продолжало действовать, притупляя боли, одно вместе с тем и нагоняя сонливость. Поморщившись, словно пытаясь отогнать её, Карл продолжил:
- Что касается остального – хорошо. Я ожидал услышать именно это. И, коли, разрешено, у меня остался последний вопрос, который я хочу обсудить с вами. Слушайте же. Смерть моя неизбежна, и, если не явится за тем, что по праву его, сын мой, грозит гибелью нашей Империи, – последние слова дались Императору тяжело. Сама такая мысль разрывала ему сердце, и они прозвучали едва слышно, словно монарх боялся, что, произнося их, предвещает это страшное будущее. - Но я не допущу этого – трон не должен пустовать. А потому, я стою сейчас на распутье. Возродить древнюю традицию, которая принесла некогда Д’Эсте, моей семье, трон Далара, и с которою предки мои позже нещадно боролись, и даровать каждому княжеству этого королевства голос, дабы князья сами назвали достойного нового короля. Или же, своей волей назначить преемника, принять его в своё сердце, чтобы он перенял корону из моих рук. В любом случае, я хочу, чтобы вы проследили – если случится так, пусть новый король даларцев возьмёт в жены императрицу, мою вдову. Это укрепит его притязания на престол. После, когда у каждого из Пяти Щитов будет правитель, они смогут избрать нового императора и сохранить Империю, чтобы она простояла ещё тысячи лет. Но уже без Д’Эсте…
Едва Император закончил говорить, как согнулась под тяжестью прожитых лет его спина, до того гордо прямая, поникли плечи и голова, а дрожащие руки напряженно уперлись в клюку. Царственный облик рассыпался, и на скамье остался сидеть лишь сутулый старик в черных одеждах. Взгляд Карла, начавший было блуждать безвольно по саду, едва он закончил речь, замер на алеющем листвой клёна перед ним.
"Здравствуй, дружочек"
«Власть трона не может быть даром, вам ли это не знать, Ваше Величество? Хотя все рвутся к нему и желают заполучить то, от чего потом сами лезут в петлю».
Взгляд Александра заскользил по витиеватому узору мозаичной плитки пола.
«Избрание кёнигин никак не выделяет народ Хестура? – Зеница позволил левой брови скептически приподнять, сохраняя, впрочем, на лице маску вежливого внимания. – Вы, видимо, забыли, Ваше Величество, как гордо задрали свои носы алацци, когда Екатерина Сандавал стала вашей первой супругой. Впрочем, это понятно, ведь это мне пришлось ставить их на место, пока вы были увлечены медовым месяцем. И это меня, а не вас упрекали в благоволении шази, когда выбор пал на Сагадат. Конечно, я свел в могилу первую жену и всех ее детей, чтобы возвысить свой народ. Люди всегда остаются людьми своего рода, Ваше Величество. Иногда мне кажется, что Империя существует лишь в нашем с вами представлении и не более того».
Но возражать или объяснять свою позицию Зеница не собирался ни Императору, ни кому бы то ни было еще, ибо за много лет убедился, чем ломать копья в бессмысленных спорах, можно просто тихо сделать все по своему. Так он и поступал уже более полутора сотен лет. Ошибался? Да. Лишь Создателю не дано ошибаться, хотя уже и в этом постулате глава Ордена позволял себе некоторые сомнения.
Следующие слова Императора заставили Александра не на шутку встревожиться. Видимо у каждого в этом дворце было свое представление о будущем Империи, даже если они находились по одну сторону баррикад. Первый предложенный Императором путь Зенице не нравился совершенно. С учетом того, что в вассальных государствах и так было неспокойно, подобное решение могло стать последним поводом к внутренней грызне, если не военным действиям. Он не верил, что все пять Щитов Империи сойдутся на какой-либо кандидатуре.
Зеница некоторое время молчал, обдумывая возможности.
- Ваше Величество, - голос его звучал спокойно и смиренно. – Какое бы вы не приняли решение, ваша воля будет исполнена в соответствии с этими указаниями. Орден всегда служил, и будет служить во славу Империи и ее Императора.
«Если будет на то необходимость, я готов взять грех на душу в правильном толковании тех самых указаний».
- Но боюсь, что возрождение древней традиции может ввергнуть нашу страну в состояние войны и раздора. Каждое из государств будет предлагать своего претендента на трон, а объединяться они будут лишь друг против друга, но не за Империю. Кроме того, время, которое потребуется на избрание Императора ослабит центральную власть.
«А еще я не уверен, что смогу контролировать этот процесс».
- Вашему приемнику поверят, как принявшему власть и корону именно из ваших рук. Из рук главы рода Д’Эсте, - голосу Зеницы снова вернулась властность. - Рода – который на протяжении стольких веков приносил Империи богатство, покой и процветание.
За словами Зеницы вдруг встали в сознании Императора страшные образы: воины, тысячи мечущихся в хаосе битвы теней, конных и пеших, попирающих горы и долы, покрытые телами павших, тучи стрел на кровавом небе и громы ломающихся копий, лязг стали…
Дрожащей ладонью монарх, вдруг потерявший ощущение мира вокруг, коснулся своего лица, покрытого холодной испариной, желая закрыть ею глаза, отгородиться от мира и не зреть более ничего.
«Неужели… ещё не все...» Император сглотнул подступивший к горлу ком, медленно оглядывая сад вокруг. С трудом мысли его очищались от тревожных образов, нахлынувших на него. В тяжкую минуту он желал сохранить разум незамутненным, но, о Создатель, как это тяжело. Особенно когда за плечами более полувека воспоминаний, все более тёмных. Вновь весь погруженный в себя, Император даже не заметил, что по-старчески приоткрытые тонкие губы его еле заметно шевелятся, безмолвно вторя мыслям:
«Разве не шли мы по лучшей из дорог, что вставали пред нами? Как же случилось так, что теперь пришли в никуда? Словно стою я пустыне, а вокруг нет никого. Посмотрите в небо – небеса пусты! Пусты? Или я ли не вижу света теперь. Ослеп, или таким и был? Это ли награда моя – испытания!»
Наконец, взгляд Карла прояснился. Он взглянул на Зеницу. Пару мгновений назад в нём уже просыпались эмоции на счет главы Ордена. Теперь же его вновь одолевали противоречивые чувства к нему. Да, служитель Создателя прав и выборы короля не приведут ни к чему. Он прав – это может поставить Империю на колени! Император не увидел этого, тревоги опьянили его рассудок. Но разве может быть монарх неправ, слеп к нуждам своего народа? Нет! Нет, то не его вина! «Если бы только…»
Прозвучавшее имя семьи ножом резануло по слуху правителя. Это имя священно и… И уйдет с ним в могилу! Нет, не ему теперь звучать под сводом небес. Его время ушло, как видно. Он не мог объяснить этого, но ему не хотелось слышать его более. Возможно, оно напоминало слишком о многом.
«Забавно…» Карл едва заметно усмехнулся. Когда-то он желал знать все обо всем, теперь же, уже ничего не желал более слышать – страшное превращение. Видимо, старость взяла своё.
Наконец, Император, вглядываясь в лицо зеницы, заговорил. Слова вылетали из его уст быстро и отрывисто:
- Вы верно служите Империи, святейший отец. Ваши советы приняты нами к самому сердцу, ибо истинны они. Но решение такого вопроса требует времени. Я бы желал, чтобы вы обдумали, кто именно в нашем окружении достоин высокого избрания. Я хочу слышать имя, или имена, достойнейших. Я не требую ответа сей же час. Это крайне важно - обдумайте ответ со всей тщательностью и дайте его, когда будете готовы.
«Ибо сам я уже не вижу никого подле трона своего, кроме тебя. Мне этот выбор уже не под силу»
Девушка юркой мышкой промелькнула по коридорам дворца и уже через незначительное время после того, как госпожа передала ей письмо, очутилась перед покоями Его Императорского Величества. По хорошему следовало бы доложить о себе, о важности визита, но служанка была привезена Эдит с собой из Урхольма и предана была кёнигин так, как порой не бывают преданы собаки. А приказ королевны был прост и понятен - лично в руки Императору и срочно. Как ей удалось убедить стражу впустить её внутрь хоть интересная история, но отдельная. Её не пустили в сад, - конечно, на это девушка и не рассчитывала, - но она умудрилась уговорить слугу Императора передать письмо немедленно. Скорей всего она нарушала сейчас миллион законов, возможно потом её выпорют на конюшне, но служанка так решила и готова была после понести наказание. Зато её госпожа будет довольна. Она в нетерпении кусала губы пока важный и очень, как ей казалось, медленный слуга относил Его Величеству письмо.
Слуга предстал перед Императором и Зеницей преисполненный своего достоинства, но покорный власти.
- Ваше Величество, Вам письмо от Её Высочества, Эдит Эрмхольской.
Мужчина опустил взгляд, склонил голову и замер статуей.
Письмо:
Его Величеству, Императору.
Ваше Величество, я не смею являться пред ваши очи до венчания наперекор традиции, но мои обстоятельства вынуждают меня обратиться к вам, мой будущий господин. Я не сомневаюсь, в том, что вы знаете о постигшей меня и весь мой народ утрате и скорбите о моем достойном отце вместе с покорным вам Хестуром. Однако северная традиция прощания с покойным и проводов в зал слалы воинов разнятся с прощальными традициями Далара, и не все могут принять наши обычаи, но я знаю, что вы понимаете. И понимаете значение моего посещения хеской общины и представительства в этот скорбный момент, Вы не сочтете этот визит легкомысленным увеселением, но позволите почтению к национальным традициям стать еще одним вкладом в связывающие части империи взаимное доверие и почтение. Мне не у кого спросить благословения на этот визит и я покорно спрашиваю его у Вас Ваше Величество, уповая на вашу мудрость и милосердие. Однако же, если вы откажете мне в благословении, я останусь во дворце.
С почтением и покорностью вашей воле, Эдит Эрмхольская.
В жизни каждого человека есть свои страхи. Зачастую человек даже не помнит тот миг, когда они находят лазейку в его душу, чтобы пустить там свои липкие иссушающие корни и, зачастую, остаться навсегда. Страхи эти могут быть забавным и непонятными для окружающих, но никогда для того, кто их испытывает. Они могут порождать ненависть и являться ключом к множеству человеческих поступков. С ними можно бороться, их можно контролировать, но в той или иной степени они останутся с человеком навсегда.
Ведь именно это было первой идеей, которая привела его к использованию куклы, а уже потом честолюбивые планы, укрепление Ордена, забота об Империи… Все то, что заслонило даже от него самого истинную причину. Зеница ненавидел старость.
Раскаленные людскими телами улочки города шази, плоские крыши и цветастые ткани, неутихающий гомон продавцов, расхваливающих свой товар, жалуется на суровую жизнь ребаб, трепеща единственной струной. И кружится в полубезумном танце дервиш. Болезненно худой, словно старый богомол, абсолютно лысый и лицом напоминающий высушенный солнцем урюк, он ослепительно улыбался, демонстрируя гнилые пеньки оставшихся зубов, а глаза выцвели и потускнели. Пустынное солнце выжгло до черна его кожу, выпило силы. «Ах, какой красавец был лет пятьдесят назад…». Мало кто обратил внимание, как он вдруг подскочил, вцепился раздутыми от артрита пальцами в руку красивого мальчика лет семи-восьми и что-то сипло прошептал ему на ухо, обессилено рухнув ему под ноги, испуская дух.
В тот день Искандер понял и принял смерть. За одним исключением. Он твердо решил, что никогда не умрет от старости. От ножа, яда, от магии… Чего угодно! Только не так.
Что было, то прошло, не вспомнить, не пережить. Только сейчас, в разговоре с Императором на Зеницу неотвратимо наваливались все прожитые им года. Словно шелковые покрывала наложниц, только они не срывались в танце, а слой за слоем укутывали Александра, превращаясь из невесомой ткани в неподъемную ношу и безупречное механическое тело по-старчески заныло, вгрызаясь глухой болью в несуществующие кости.
Александр выслушал Императора и склонил высеребренную сединой голову.
«Значит, снова я. И буду прав или не прав, судить будут меня. Что ж, так тому и быть».
Его не удивило, что Карл не назвал именно его своим приемником, это было даже к лучшему. В делах светской власти Зеница предпочитал править из-за спины. А решение Императора в некотором роде развязывало ему руки.
В этот момент к ним подошел слуга и передал Его Величеству письмо от кёнигин. Бровь Александра заинтересованно приподнялась, но не мог же он взять и прочитать его вперед Императора. Всему свое время.
Зеница поднялся с каменной скамьи и коротко поклонился Императору.
- Я вас покину, Ваше Величество, дабы после молитвы подумать о нашем разговоре и принять верное решение.
С этими словами он неторопливо развернулся и покинул покои Карла V.
Император молчал. Всё, что свершилось сегодня… «порождение малодушья, маловерья…» требовало покоя. Требовалось в тише обдумать каждое сказанное слово, «и не сказанное и тоже».
Тишина. Где-то позади лишь слышатся приглушенные голоса – никому не дозволено возвышать свой глас над тишиной этого уединённого прибежища Императора, места покоя, где находит он упокоение души и разума в минуты тягостных метаний.
Всё стихло. Только шаги, осторожные и размеренные, и шелест тканей одежд. Камергер опочивальни, верный слуга, страж покоя монарха. Это он сейчас замер рядом, согнув спину в поклоне. Кажется, в его раскрытых ладонях покоится послание:
- Ваше Величество…
«Да, это я. Я ещё Император…» Взгляд монарха упал на пергамент, но сам он остался неподвижен. Вновь движение – Зеница, до того сидевший рядом, теперь стоял на ногах:
- Я покину вас…
Карл перевел взор на лицо святейшего отца. Всё, отчего-то, было как в тумане, смешиваясь, теряя яркость:
- Да… - протянул он тихо, - Ступайте. Во имя Империи…
Перед глазами монарха проплыла тёмно-фиолетовая тень – это отец Александр прошел мимо, направляясь к выходу из сада. Карл же остался неподвижным, не обращающим внимания на слугу рядом, по-прежнему держащего в руках письмо:
- Ваше Величество?
Император вновь перевел на него взор, вздохнул, и, крепче сжав немощными ладонями клюку, ударил ею о мозаичный пол, словно означая этим принятие какого-то решения. И верно. С всею доступной силой оперившись на узловатую палку в своих руках, он поднялся. При этом из легких его вырвался протяжный приглушенный стон.
Камергер желал было помочь, но Император лишь предупредительно поднял вверх раскрытую ладонь. Он сам. Опираясь одной рукой на трость, и так и не опустив вторую, Карл направился туда же, где скрылся пару минут назад Зеница. Слуга последовал за ним. Медлительная, сгорбленная тень императорской фигуры казалась сейчас нелепым черным пятном на фоне цветущего, полного красок сада.
Из этого уголка живой природы, почти рая, они скоро вышли в небольшую залу, довольно скудно, но с большим изыском обставленную. Здесь было, кроме того, несколько слуг, пара гвардейцев и дежурный лекарь.
Все они склонились в присутствии Императора, прошедшего мимо них, словно не было их, и опустившегося в паланкин, представлявший собой довольно тонкой работы кресло на двух жердях, в коем переносили его по дворцу слуги. Они желали было немедля поднять его, но Карл остановил их жестом, за которым последовал жесткий приказ:
- Выйдите все, - и добавил, обращаясь к камергеру с посланием, - Кроме тебя. И позовите писца… Хотя, нет… Нет. Ты пиши, дай мне послание.
Император протянул руку и слуга тут же вложил в неё услужливо развернутый пергамент. Правителю оставалось только прочесть, чему он и предался, не одарив и взглядом придворных мужей, с поклонами покинувших комнату.
Пробежавшись глазами по строкам, он, на мгновение задумавшись, наконец, обратился к камергеру, уже стоящему за пюпитром и держащему наготове чернила и пергамент:
- Пиши… Мы и вся Империя скорбим о потере хессского народа, и лишь сожалеем, что не в силах сами проститься с величайшим сыном Севера. Согласно воле Творца, не нам противиться древним традициям, хранителями коих являемся, а посему даруем своё благословение на их отправление. Пусть чаяния хесского люда в Даларе будут удовлетворены так, как велит традиция. Во имя Империи.
Торопливо занося слова повелителя на бумагу, камергер то и дело опускал перо в золотую чернильницу:
- Во имя Империи… - закончив, слуга поднял очи к монарху, - Какой печатью скрепить?
Император, поморщившись, лишь слабо отмахнулся в ответ:
- Нет. Это ни к чему… - и, гораздо тише, скорее себе, добавил, - Все и так все узнают… - уже громче, - Пусть доставят принцессе Эдит.
- Будет исполнено, Ваше Величество…
Текст послания:
По высочайшему повелению, согласно воле Творца и во имя Империи.
В сей скорбный день печали всея Империя скорбит по ушедшему, и плачь стоит над её долами. Нет большей тягости, нежели безмолвие в час прощания, но чаша наша такова.
Империя есть её народ. Традиции народов её нерушимы, таков праведный закон.
Совершение и почитание их есть крепость Империи, пусть не прекратятся они в веках.
Пусть будет так, как велит Закон и Вера.
Во имя Империи.
Отредактировано Карл V (2012-05-26 22:51:04)
Слуга с посланием ушел, а Император остался. Один. Желая было подняться с паланкина, он отставил в сторону трость, уперся ладонями в подлокотники кресла и… силы оставили его в этот момент. Пошатнувшись, он опустился обратно, тяжело задышав. Лоб его покрылся испариной. Откинувшись на спинку кресла, монарх оглядел едва видящим взором комнату. По ней кружили, в беспрестанном танце, тени. Колокольчик, которым он подзывал слуг всякий раз, когда они нужны были ему, сейчас словно бы оказался на другом конце Империи – на столике у дальней стены.
Карл усмехнулся одними губами. Правая рука его безвольно соскользнула с подлокотника, задев трость. Та с шумом упала на пол. В этот же миг дверь в комнату приоткрылась, и в образовавшейся щели показалось обеспокоенное бородатое лицо слуги:
- Ваше Величество?
Император усилием воли обратил измождённое лицо в ту сторону и едва заметно качнул головой, покрытой чёрным куколем. Дверь немедленно распахнулась, и в комнату вошли несколько человек, раскланявшись. Монарха почтительно взяли под руки и помогли ему подняться, сопроводили в смежную залу и разоблачили: сняли одежды и туфли, а после провели по мягким коврам к убранному шелками с золотым шитьём ложу, помогли лечь.
Тут же появлялись лекари, зазвучали их речь, приказы слугам, зазвенели приспособления и инструменты. Наконец, в руках одного из медиков, склонившегося над императором, сверкнул серебряный скальпель тончайшей работы. Поднеся острое лезвие к руке правителя, лекарь, выбрав место, где уже зажили старые разрезы, аккуратно сделал новый. Сразу же подали золотое блюдо, чтобы собрать монаршию кровь. Но багряная жидкость, по старчески густая и тёмная, едва струилась из разрезанной вены. Прошло немало времени, прежде чем врач удовлетворился количеством крови, покинувшей тело венценосного пациента. Рану перевязали, а руку стянули шелковым жгутом. Лекари тут же стали собираться и вместе со слугами покинули комнату, почтительно затворив за собой двери. Император вновь остался один.
Он лежал, в тишине, и разум его был словно в тумане, где Карл терялся, плутал, натыкался на внезапные образы, вспыхивающие словно пламя, и вновь угасающие: «Сынок, прости!... А разве есть прощенье?».
Мало что понимая, едва ли слыша что-либо, он провел так несколько мучительных часов, а затем в комнату то и дело стали заходить люди. Он даже не был уверен в том, кто это. А они, в сою очередь, раскланивались, что-то говорили и вновь кланялись. Карл же даже не кивал, а только тихо моргал в ответ. Иногда прищуривался, силясь разглядеть говорящих, но тщетно. «Мой бедный мальчик погиб… Умерла его мать… А я ждал их, но так и не дождался…»
Было уже не менее трех часов, когда он почувствовал себя лучше и смог позвать слуг, чтобы те одели его к обеду. Камергеры подобрали императору платье: по траурному черное, но от того не менее величественное, убранное дорогим мехом и серебряным шитьём. Карл не возражал. Он даже не взглянул в отполированный до блеска металл зеркала, пока слуги совершали облачение. И только когда с костюмом было покончено, он бросил мельком взгляд на своё отражение… чтобы увидеть бледного старика, больного и немощного, взирающего на него усталыми глазами. «Словно покойник, или он и есть?». Но слуги ещё не закончили – аккуратно, словно боясь, что от неосторожного касания монарх разобьётся, подобно древней вазе, они наносили на его лицо пудру и румяна. Спустя несколько минут император приобрел здоровый, живой вид. И только глаза остались прежними.
Наконец, все было готово. До назначенного на обед времени оставалось менее получаса. Слуга, склонившись к императору, угодливо произнес:
- Мне приказать, чтоб принесли немедля слуги паланкин?
Карл, взглянув на него печально и задумчиво, отрицательно качнул головой:
- Нет, ни к чему. Зачем отказывать себе в последней, может, прогулке по земле… Нет, право, незачем.
Он замолчал, устремив взгляд куда-то в сторону. Молчали и слуги, взирая на своего повелителя. Наконец, император вновь заговорил, направившись к выходу из опочивальни. Голос его звучал тихо, почти мечтательно:
- Я, если б был моложе только, прошел бы босяком по всем дорогам, где ногою не ступал ни разу раньше, и побывал бы в тех лесах, где не был, но над которыми простёрлась власть моя…
Он вышел в коридор, почти пустой, с одной лишь стражей на своих местах, и двинулся дальше, маленькими шагами, тяжело опираясь на трость:
- Но, видно не судьба увидеть их, и воздух тот вдохнуть… Но с тем смириться можно! Нельзя смириться с тем, что не увидел, не простился… не приклонил колен у вод заветных. Святая Люция, простишь ли ты меня? Нет, разве есть прощенье? И спасся ль ты? Не от меня спасенье… А что тогда по силам мне осталось? Ничего! Всё тлен. Зачем все это, коли нет тебя? Спасение? А если есть! Тогда предатель я…
---> Большой зал
Отредактировано Карл V (2012-07-09 12:59:37)
после Совета-->
Преодолев в траурном молчании весь путь от зала до собственных покоев, Карл тут же жестом отправил за дверь стражников и свиту, оставшись наедине с племянником. Дождавшись, когда слуги плотно затворят за собой резные двери в императорскую опочивальню, монарх коротко бросил:
- Идемте, Раймонд, - нарочито на даларский лад произнес имя родича правитель, жестом, при том, приказав молодому человеку молча следовать за собой.
Выйдя из передней, скудно обставленной, эти двое вошли в более приятный взгляду проходной холл – небольшое прямоугольное помещение, вдоль холодных каменных стен которого, покрытых гобеленами, стояли обитые алой тканью дубовые скамьи. Здесь они, однако же, не задержались, вступив в просторную приёмную. Это круглое в плане помещение уже многим больше соответствовало высоте императорского сана: пол и стены его были выложены чёрным мрамором, и обиты пурпурной тканью. А у дальней стены, перед выходящими в сад высокими полукруглыми окнами, возвышался трон, установленный за массивным столом, с четырьмя креслами поменьше вокруг.
Здесь, однако, Карл не стал задерживаться. Пройдя мимо тяжелой даже на вид статуи Максимилиана I, буравящей смертных своим каменным взором, он свернул в небольшой боковой проход, увлекая за собой и племянника. Перед ними тут же открылась длинная и широкая галерея, залитая светом факелов. Окна одной из стен её открывали вид на все тот же сад, вдоль второй же высились каменные изваяния прежних правителей рода Д’Эсте.
Здесь были все, от первого императора, до отца нынешнего монарха, и все ещё оставалось достаточно места для многих последующих поколений. Венценосный род лелеял мечту править в своей Империи вечно.
Статуи эти, пожалуй, не несли в себе большого портретного сходства с теми, кого изображали, но внушали почтение. Они словно бы готовы были всей тяжестью своею навалиться на проходящего у их ног, сокрушить его своей силой, не померкшей с веками – так было задумано родом Д’Эсте, и так было воплощено в камне мастерами-строителями. Суровые лики этих усопших повелителей хмуро взирали на тех, кто явился им на смену, а на головах их сверкали выкованные из железа венцы. Материалом для этих посмертных корон послужили мечи всевозможных мятежников и предателей, понёсших заслуженное наказание.
Карл и Рамон сделали всего несколько шагов по галерее, прежде чем император внезапно остановился. Замер, чтобы вглядеться в орлиный профиль Карла I Великого, первого в этом величественном ряду. И только мгновение спустя живые продолжил свой путь среди мёртвых.
«Вот он, великий император, - мелькнула мысль в сознании Карла, - как быть достойным твоего величия?»
Наконец, галерея, казавшаяся бесконечной, оборвалась, выведя в небольшое овально помещение, вдоль стен которого сверкали золотом и драгоценными камнями реликварии с частицами мощей величайших предков Карла V. Была здесь и пяточная кость Карла Великого, заключенная в золотую ногу с серебряными ногтями, и хрустальный ларь с черепом Мари Каролины, дочери Безумного Императора. А также нетленные останки многих других – не только венценосных, но и менее знатных саном, но не делами, особ: сынов и дщерей царственного дома.
Однако правитель не удостоил сокровища своим вниманием, направившись к дверям в противоположной стене. Через них он, вместе с племянником, оказался в малом приёмном зале – рабочем кабинете Карла V. Другая дверь уводила отсюда в коридор, по которому можно было попасть к спальным комнатам и библиотеке.
Это помещение, где они остановились, было многим проще первой приёмной. Дубовые кресла и стол с тяжелой мраморной столешницей, обилие полок, заставленных книгами во всевозможных переплётах, – вот все, что составляло её интерьер. Однако истинное богатство этой залы состояло не в дорогой мебели, а в древних фолиантах, и это подтверждали украшенные золотом и каменьями бесчисленные книжные переплёты.
Император прошествовал вперед, стене, украшенной единственным здесь гобеленом, иллюстрирующим поход короля Максимилиана I против хесов, после чего остановился. Коснувшись рукою своей искусной работы мастеров ткацкого станка, Карл произнёс, задумчиво разглядывая вышитые тончайшими нитями фигурки людей на полотне:
- Скажите мне, дорогой племянник, зачем, думаете вы, вознамерился я взять в жены хестурскую принцессу? - голос владыки свидетельствовал о полном, казалось бы, отрешении от суетных мирских дел, кои касались и заботили его напрямую.
Отредактировано Карл V (2012-08-09 20:22:03)
При дворе уже отчетливо запахло тлением… Уже то, что сомнительные личности вроде моего негодяя-кузена ныне представляют вассальные государства в Совете Щитов – доказывает, что Империя дышит на ладан. Все, что ранее было священно – ныне растаптывается, им пренебрегают, небрежно отшвыривают в сторону… Государь еще жив– но за него уже все давно решили… Создатель, сохрани Далар…
Пребывая в невеселых раздумиях, герцог Торро шел на почтительном расстоянии от престарелого монарха. Они шествовали по внутренним покоям, среди пурпура и старого мореного дерева, камня и шелка –но Рамон, погруженный в беспокойные мысли о тревожном настоящем, не обращал особого внимания на славящиеся своей суровой величественностью красоты дворца. Лишь один раз он поднял опущенные долу глаза – чтобы взглянуть на движущегося впереди него Карла – и вздрогнул, осенив себя Симболоном и чуть не изрыгнув цветистое южное ругательство. Ему показалось, что за сюзереном, виляя хвостом, следует тень косматой черной собаки. По древнему алаццкому поверию, такие являлись только к людям, обреченным на скорую смерть. Тут они вошли в галерею со статуями прежних правителей, и призрачный зверь исчез – если он вообще появлялся.
Карл Великий… При нем в жилах страны кипела молодая кровь, она рвалась наружу, сулила славные свершения… Сколько лет прошло с тех пор, как сей достойный владыка был увенчан зубчатой короной! Сколько битв, заговоров, поединков… Реформы, войны, пышные пиры, веселые охоты… И вот теперь я вижу последнего из Эсте… Создатель, неужто правда - последнего?
Эта мысль заставила Рамона, который и сам был сродни даларскому правящему дому, мрачно отвернуться от напоминавших о лучших днях изваяний. Остаток пути до кабинета Карла V прошел в гробовом молчании - и император, и его вассал были явно слишком погружены в свои размышления.
В этой внушающей некоторой трепет обители, восхищающий взор обилием редкостных книг, дорогой мебели и общим духом спокойной царственности, воитель-изгнанник бывал и раньше - но лишь сейчас обратил внимание на то, насколько хорошо она отображает черты личности своего хозяина - властителя и мужа разума одновременно. Принц Алаццкий уже собрался заговорить - но тут царственный сородич опередил его, и задал вопрос. Ожидаемый - не самый приятный, даже откровенно болезненный для молодого человека.
- Ваше Величество заботится о династической преемственности, отсутствие которой столь опасно для нашей державы… И, возможно, полагает, тем самым, привязать Хестур к имперской упряжке…
Внутри аристократа все кипело от противоречивых эмоций, но поначалу сдерживался и говорил спокойно, даже скучливо - стараясь притом не демонстрировать лишнюю осведомленность. Но затем мучившие его сомнения прорвались наружу - и голос южанина стал сильнее и напористее.
- Но, дядя, cпасет ли эта матримония Империю? Не принесет ли она Вам больше печалей, чем радостей? Если Сотворивший Все Сущее в великой благости своей дарует вам наследника - то венец он оденет, скорее всего, еще ребенком. А страна наша не выдержит долгого регентства - ее корни подтачивали слишком долго… Детским или женским рукам не удержать скипетра… Простите меня, государь - я дерзок, но во мне говорит лишь преданность Вашему престолу. Те волки и лисы в обличьи агнцев в зале предпочли бы учтиво лгать - но долг рыцаря повелевает мне говорить своему сеньору правду…А тем более человеку - которому я столь многим обязан, которого искренне люблю и почитаю…
Отредактировано Рамон де Алацци (2012-08-12 18:59:19)
Весь во внимании, кивая и покачивая коронованной головой, иногда усмехаясь одними губами, Император внимал словам своего алаццианского родича. Племянник произносил пламенную речь. Достойную, но, к сожалению, ещё омрачённую юношеским запалом. Вместе с тем, Карл не стоял на месте. Обходя племянника стороной, двигался он аккуратными короткими шашками вдоль стены кабинета. Одна ладонь его скользила при этом по гобелену, нежно, почти любовно поглаживая его, пальцы же другой ощупывали амулет, украшающий августейшую грудь.
Наконец, левая рука Карла, соскользнув с расшитого полотна, коснулась голого камня. Шероховатая поверхность кладки стены словно бы высасывала тепло из самого тела монарха, настолько она была холодна.
Император замер на секунду, и на это время он сам вдруг похолодел, внутренне содрогнувшись от того, на что столь неожиданно решился. Но, наконец, резким движением сжал в белых, словно мрамор пальцах край гобелена и отвел его в сторону. Ещё сильнее обнажилась стена. Здесь, в ранее скрытой тканью тёмной нише, притаился вмурованный в немой камень ларец, обитый свинцом.
За спиной Карла вдруг воцарилась тишина – Рамон закончил речь, и теперь выжидающе смотрел на дядю. Император также молчал, раздумывая, и далеко не сразу нарушил неожиданно затянувшееся безмолвие. Наконец, сведя губы в отеческой улыбке, он молвил:
- Очень хорошо, дорогой племянник. Я так и предполагал. Всё правильно, за исключением того, что это совершенно ошибочное предположение, - с этими словами правитель вновь обернулся к ларцу в стене. В пальцах его сверкнул миниатюрный ключик, извлечённый из амулета, украшающего собой его грудь, а на деле бывшего дарохранительницей. Неверными трясущимися пальцами вставил Карл серебристый прутик в практически невидимую замочную скважину в ларце, и тяжелая резная крышка последнего немедля распахнулась. Внутри потаённого хранилища покоились несколько пергаментных свитков. При виде них на душе у Императора потеплело, и по телу разлилась уверенность, укрепившая дряхлые члены его.
Осторожно взяв пожелтевшие от времени документы, отягченные печатями, подвешенными к ним на длинных алых лентах, монарх извлек их, впервые за долгое время, на свет божий. Держа их навесу одной рукой, свободной ладонью он, с каким-то едва ли не детским счастливым выражением на морщинистом лице, нежно погладил их, чуть касаясь тонкими пальцами старого пергамента.
Сейчас он переживал нечто сродни встрече со старыми приятелями. Или даже друзьями, которых не видел несколько десятилетий.
Только долгую минуту спустя смог он, наконец, оторвать от них взор, и взглянуть на племянника. Глаза правителя как-бы говорили при этом: «Посмотрим, что ты будешь вытворять, доживя до моих-то лет». Лицо же его сохраняло самое доброе выражение, не омрачённое недавними событиями в зале, которые отошли сейчас на второй план.
Затем Карл уверенно прошествовал мимо племянника к своему рабочему столу и, сев в кресло за ним, возложил на столешницу руки с бумагами, расположив их прямо перед собой. Потратив ещё чуток времени на то, чтобы устроиться как можно удобнее, Император, наконец, заговорил:
- Женись на дочери своего врага, и он станет твоим союзником… - багрянородный старик едва заметно усмехнулся, и этот смешок болью отдался в его впалой груди, - Это глупость. Учитесь, пока я жив. Заключив такой союз, лишь дашь своему врагу, если он наделён хоть толикой ума, а он ею наделён, свободу в действиях, и свяжешь свои собственные руки. Врагов надо лишать жизни, а не поощрять. К несчастью, нам этого не удалось. – Карл V, разочарованно пожав плечами, тяжело вздохнул, искренне сожалея о неудаче, постигшей его пращуров, но времени на то, чтобы отдаваться скорби, у него более не было. Он и так довольно медлил в своей жизни, - Карл Великий планировал отнять королевства своих вассалов и поделить между сыновьями. К сожалению, этому не суждено было сбыться. Железный король пережил всех детей своих, кроме младшего, который стал императором после него. Флориан I, его преемник… Он имел только одного сына, и был больше занят сначала религией, а затем… - монарх мельком взглянул на племянника, но договаривать не стал, прервав фразу на полуслове, - Неважно. Момент оказался упущен.
Упущен, хоть и не без пылких сражений, перепалок и интриг. Но, что поделать? Сдаться, смирить свой гордый нрав и скорбно ждать свой смертный час? Нет – не таков наш добрый даларский дух. Не таков. Он требует борьбы. И покуда течет в наших жилах кровь, не утихнет она.
- С тех пор Мы знали, что рано или поздно эти неблагодарные псы накинутся на Империю, чтобы разодрать её на части. К несчастью, этот… финал… придется, видимо, на моё царствование. – погрустневший монарх вновь бросил взгляд на лицо алццианского родича своего. По этим "Мы" он подразумевал весь род Д'Эсте. Следующая фраза его прозвучала особенно жестко, - Этого я дозволить не могу.
Делая небольшую передышку, Император откинулся на спинку кресла, в котором сидел, потянул затекшие ноги и, поглаживая седую бороду свою правой рукой, мечтательно произнес:
- Нет, правильное объяснение гораздо интереснее и полезнее для нас.
В следующий миг, словно проснувшись от дрёмы, в которую его погрузила старость, он закончил, бодрым и полным жизни тоном:
- Но прежде, чем я открою вам в свои планы, скажите, как дядя ваш, наш возлюбленный кузен и племянник, а также верный вассал и друг Фердинанд? Кого угодно Его величеству видеть наследником короны Алацци? Нас это беспокоит, ведь мы родня с ним – матушка моя приходилась ему двоюродной бабкой, да и я сам женат был первым браком на его сестре… - правитель сделал небрежный жест рукой, взмахнув ладонью и вновь возложив её на стол, - Конечно, принцесса Альда, наша племянница, дочь Фердинанда, единственный законный ребёнок… Но, разве пристало женщине путаться у трона? Это вы верно подметили.
- Я рад, что я ошибся, государь! Эти глупцы, уже сейчас делящие чужое наследство, полагают, что сумели Вас обмануть… Думают, что Вы выжили из ума, растеряли былую хватку и мудрость… Вот и славно – пусть себе заблуждаются далее!
Нарушая все правила дворцового этикета разом, Рамон взволнованно прошелся по комнате, и остановился около массивного стола. Его холеные пальцы задумчиво забарабанили по облупившемуся за десятилетия службы мрамору, ледяные серые глаза были слегка прищурены. Взяв в руки какую-то толстую книгу, с литыми золотыми застежками, обитую коричневой закоптевшей кожей, принц Алаццкий стал было ее машинально листать – но затем, слегка поморщившись, отложил в сторон. Текст был начертан какими-то странными знаками – то ли древними рунами, то ли особой тайнописью. При всем своем весьма недурном образовании, искатель приключений не мог понять ни слова – и именно потому поспешно отодвинул фолиант сторону. Мысль, что он что-то не способен сделать, всегда выводила императорского родича из себя – и одновременно подстегивала, заставляла больше работать над собой, стремиться к достижению новых вершин. И в то же время он еще раз восхитился просвещенностью старого монарха, тем, сколь много знаний таилось в его разуме. И этого человека неблагодарные изменники называют старым дураком!
- Империя должна стать сильнее, Ваше Величество. Равны ли солнцу – его лучи? Равны ли ручейки – руслу реки, из которой имеют свой исток? Вассалам должно быть покорными слугами своего государя – а не какими-то странными сотрапезниками, смеющими указывать избраннику Создателя – каким вином наполнять свою чашу....
В размеренном голосе Рамона тут зазвучали железные нотки. Его длань сжалась – как будто стискивая рукоять невидимого кинжала.
- То, что происходит сейчас, доказывает – покуда Корона недостаточно сильна, мы все ходим по краю пропасти. Под угрозу ставится даже наше единство – единство веры, единство трона, единство государства. Без них же нам не жить, мы сгрызем друг друга в междоусобицах, как шелудивые псы…. Но сейчас, увы,речь идет уже не об усилении Империи – а об ее спасении.
Интонации южанина теперь были пропитаны неподдельной горечью. Но затем он вскинул взгляд - вновь твердый и непреклонный. В нем переливались, сияли искорки надежды на лучшее, в нем бушевали бури честолюбия, он источал силу и волю к победе.
- Я со смирением буду ждать момента, когда мой повелитель поведает мне о своих планах… И буду рад соспешествовать ему во всем. Пусть я родился в алаццианских владениях, но помимо всего прочего – я и даларец тоже! - гранд произнес это с неподдельной гордостью, он смотрен на своего сюзерена немигающим взором. Длинные черные локоны разметались по шитому воротнику, лепной подбородок был упрямо вздернут. – В моих венах также течет священная кровь Д’Эсте – и уже поэтому, дядя, я буду верен вам всегда и неизменно.
Принц не стал уточнять о степенях своего родства с государем – он был уверен, что тот все помнил и сам. Такое засвидетельствование преданности вырвалось само по себе, герцог будто бы проговорился, выдав некоторые из своих мотивов пиетета к престолу. Однако в эти минуты он был именно что искренен – и искренен намеренно. А затем Его Величество спросил о Карлосе, спросил неожиданную – и в то же время ожидаемую вещь.
- Я буду с Вами откровенен, дядя. Король сам не знает, чего он хочет. Он погряз в личных мотивах, и в то же время боится и сомневается. Его Величество, под влиянием досужей болтовни гадалок, замыслил нарушить наш древний закон, и передать трон легкомысленной девочке… Воистину, слабость – худший из пороков… - правильное лицо Рамона на мгновение исказила презрительная улыбка. Затем он серьезно посмотрел на монарха, и продолжил. - Я – старший в мужском колене Сандовалов, но разве это остановит человека, испугавшегося безвременной кончины и вознамерившегося обмануть судьбу? Кроме того, что это решение незаконно – оно просто глупо… Когда бразды правления окажутся в руках хрупкой девушки, интересующейся возлюбленными и поэтами, а не государственными делами… Юного создания, подвластного своим детским капризам… Наше королевство станет оплотом беззакония и хаоса, в нем будут править бал фавориты, на трон – точить зубы разные злочестивцы, вроде моего двоюродного брата-бастарда… Об этом тяжело даже помыслить, сир.
Отредактировано Рамон де Алацци (2012-08-16 01:37:12)
- Вы скоры на язык, и ум, племянник. Из вас вышел бы отличный… государь, - многозначительным, но осторожным тоном произнес Император, выслушав племянника. Услышанное же вновь и вновь заставляло устрашиться – в какой же тёмный век мы живём. И это при том, что Империя должна была стать хрустальным градом божьим на земле, где нет места нечистоплотности, интригам, лжи и тлению. Что говорить, когда он сам, Бог Земной, наместник Бога Небесного, должен обращаться к коварству, чтобы уберечь святость своего трона.
Видимо, такова участь монарха – принять на себя грехи мира, выстрадать за подданных своих, умереть за них.
Тяжел же императорский венец! Его нужно не просто водрузить на своё чело, но и суметь удержать там. И ведь, будьте уверены, кругом окажется достаточно дураков с маслянистыми языками, которые, облобызав вас с собачьей льстивостью, устроят так, что корона соскользнёт с вашей головы. Вниз, в грязь, где пребывают они в низости своей, чтобы осквернить священный венец своими грязными лапами.
Император тяжело вздохнул, и в этом вздохе отразилась вся его душевная боль за Империю. Казалось бы, что проще, сдержать её в руках своих. Но, нет. Чего бы ни коснулся ты, всё склизко, все вокруг словно угри, извивающиеся и шипящие, стремящиеся выскользнуть их пальцев твоих, должных быть железом, облаченным в бархат.
Однако же, пауза затянулась и Карл, ещё раз пробежавшись пальцами по документам, лежащим перед ним, заговорил. Тон его был траурным:
- Как это печально, что родич наш позабыл древние обычаи даларцев, от коих происходит наша высшая власть. Так, значит, Альда… Однако же, чтобы женщина вертела королевством, как веретеном в своих руках… Разве же захотят благородные гранды, чтобы ими командовала девица? И, кстати, где она? Я бы хотел поглядеть на неё, чтобы, поместив подле себя, под надзор глаз наших, преподать несколько уроков в управлении державою.
Император снова улыбнулся, явно пребывая в бодром расположении духа, но тут же лицо его переменилось, приняв выражение полное тревоги. Как мудрый отец, пекущийся о блудном сыне, тревожился Император о несчастном короле Алацци, решившем, против священной воли, передать трон дочери. Дочери, а не сыну. Впрочем, законного сына у далекого южного правителя не было, и уже не будет. Так даже лучше. Чем объяснить такую удачу, как не вмешательством Господа? Да, без сомнений, он внял мольбам своего возлюбленного сына-императора и благословил его благие начинания, предоставляя столь удачный шанс вершить с высоты священного трона дела народов. В последний раз.
Карл V вновь заговорил, и в голосе его, по-прежнему траурном, сквозила теперь едва прикрытая ирония, насмешка над чаяниями тех, кто жаждал использовать дары века для удовлетворения собственных амбиций. Их ждет разочарование. Их ждёт кара за грехи.
- Однако же, похоже, бедный Фердинанд совсем околдован звездочетами и колдунами? Как иначе объяснить, что вознамерился он отдать престол дочери, если не помутнением рассудка. Мне, право, тревожно за его здоровье, телесное и духовное. И моя первейшая забота, как архипастыря, вразумить его, вернуть к Свету. Но, скажите же мне, милый племянник, не тая, не жалея меня, не опустился ли сам король до колдовства? Что говорит народ? Ведь, если в скверну впал он, нас всех ждёт страшная кара Господня. И помните, отвечая, что я сам держу в Алацци земли, доставшиеся нам по брачным договорам матери моей и моей первой супруги, и если вы, порываемый сыновними чувствами к кузену нашему, убережете его от справедливого гнева, я все равно узнаю истину. Закон Господа нашего нерушим для всех – всем воздастся по заслугам.
Задав вопрос племяннику, правитель вовсе же не дал тому шанса ответить на него, продолжив свою речь. Очевидно, Рамону говорить было ещё рано – Император сказал не все, что желал. А сказать этот старик, чьё время уже давно должно было истечь, но чьему роду Создатель отмерял лет больше, чем кому бы то ни было, желал ещё очень и очень многое. И как иначе – он шел к этому моменту всю свою жизнь. И вот, заветный час близок, широкое полотно судьбы мира свилось здесь и сейчас в одну единственную нить, которую сжимает мёртвой хваткой Император, не желая выпускать. Он цепляется за эту призрачную нить, и она – это все, что ещё держит его среди живых. Это судьба Империи.
- Так, как? Говорите же. И если дела таковы, как представляются отсюда, я тотчас составлю грамоту нашему доброму брату Фердинаду, дабы вразумить его. Не бойтесь, все к вящей славе Господа. И все будет так, как Мы желаем, для блага народа нашего. Король не откажет. Сейчас я вспомнил, что есть в руках наших аргумент, ниспосланный, несомненно, самим Всевышним, для благой цели, который поможет любимому кузену вернуться в разум.
Император, всем телом подавшись вперед, плавным жестом воздел правую руку вверх, указывая на одну из стен. А вернее, на полку с книгами, украшающую её. Фолианты, покоившиеся там, сверкали золотом и бриллиантами. Одного такого кодекса хватило бы, чтобы обеспечить целую крестьянскую семью достатком на всю жизнь. С нежностью в глазах взирая на эти бесценные памятники прошлым векам, правитель задал ещё один вопрос
- Скажите, читали ли вы «Анналы Империи» Максимилиана Арифметика? Там в подробностях описаны ужасы чумы начала XIV столетия, объявшей Далар и Алацци. Ужасные шесть лет. Да. Они были тяжелы: народ беднел и гиб, ему даже нечем было платить подати, и налоги в Имперскую казну с этих богатых земель едва поступали. Королевство Алацци было тогда близко к банкротству. Благо, мой прадед, Фредерик III, милостивейший государь, «простил» своему родичу королю Алацци задержки с деньгами, позволив выплатить их позже. Право же, мы – добрейшие государи. Империя приняла во внимание беду своего вассала и не стала взыскивать долг. Однако осталась расписка по тому долгу, и она все ещё и при нас, и все ещё в полной силе. Боюсь, за прошедшие годы процент по долгу превысил сам долг. Алацци, верно, придется продать все, вплоть до королевской короны, чтобы расплатиться с ним. Печально, не правда ли?
Откинувшись на высокую резную спинку кресла, Карл изобразил на лице ту самую свою отеческую улыбку, которой часто потчевал подданных, только сейчас она была больше похожа на злую насмешку. Выбрав из свитков, лежащих перед ним, один единственный, самый старый, украшенный настоящей гирляндой гербовых печатей, он взял его в свои тонкие пальцы и поднес к самому лицу. Бросив из-за пожелтевшего пергамента взор на племянника, он закончил, жестко выговаривая слова:
- Вот она, первая колонна, подпирающая Империю…
Это была долговая расписка королей Алацци, составленная на колоссальную сумму в 250 000 золотом – долг по налогам с королевства за шесть лет. Плюс, оговаривался здесь и процент займа. Невероятные и грабительские 10 процентов годовых. Когда-то Фердинанд III заверил своего кузена Алацци, что он никогда не потребует с него эти проценты, и указаны они здесь лишь для того, чтобы успокоить даларскую знать, опасающуюся за свои собственные доходы. Император не солгал – он не потребовал тех денег. Зато его потомки такой клятвы не давали, а потому были абсолютно свободны от накладываемых ею обязательств.
За те полтора века, что прошли с момента заключения договора, сумма эта нарастала, словно снежный ком, и теперь была столь велика, что о ней страшно было даже подумать. Императоры Д’Эсте действительно были хорошими ростовщиками. Не зря одним из девизов их правления было: «Не стройте крепостей, стройте дороги!», ведь по этим дорогам достигают в кратчайшие сроки всех пределов Империи монаршие указы, шествуют усмирять мятежи армии и стекаются могучим потоком в столицу подати и налоги.
«Долгие лета Империи!»
- Такие слова – когда они изречены столь опытным и мудрым правителем, видевшим многих носивших венцы – особенно дороги мне, сир.
Сердце Рамона лихорадочно билось в грудной клети, чуть не вырываясь оттуда, в глазах на мгновение вспыхнула сумасшедшая радость. Эта краткая фраза, сказанная герцогу Торро престарелым государем, заставила его испытать приливы восторга большие, чем те, которые ему когда – либо приносила любовь к самым неприступным и соблазнительным красавицам. Этот человек отчаянно хотел править, он тяготился каждой минутой жизни, которую провел не в короне – и теперь все прежние мечтания на мгновение пронеслись перед его внутренним взором, словно пробуждаясь от тягостной спячки. Внешне он однако оставался совершенно хладнокровным – руки лениво опирались о край стола, длинный плащ чередой шелковых складок свисал с плечей, сапог бычьей кожи слегка постукивал носком по древним плитам гранитного пола.
- Я могу лишь предполагать, мой Император... Инфанта Альда взбалмошна и сумасбродна, Всеблагий Создатель, увы, не наделил ее здравым смыслом и умением отделять злаки от плевел. Я уверен, что она прибыла сюда с единственной целью – соединиться со старым своим амантом, графом Эскаланте, которого ее несчастный родитель был вынужден некогда выслать из страны. Дабы избежать очередного скандала и не подмочить еще раз и без того неважную репутацию престола. Если бы дон Иаго был жив – я мог бы с уверенностью Вам сказать: там же находится и кузина. Что же до Вашего второго вопроса - гранды ропщут. Они не могут одобрить сего противоречащего всем нашим добрым обычаям решения. Лишь низким авантюристам приходится по нраву сия ситуация – ибо они надеются посредством руки инфанты овладеть родовым престолом южных владык.
О безвременно погибшем дипломате Рамон говорил без особого неудовольствия, он видел в нем заурядного жуира и светского бонвивана – но не более того. Вообще говоря, и двоюродная сестра не вызывала у того сильного гнева – в отличии от ненавистного Батисты. Однако она занимала чужое место, и играла чужую роль– и потому была довольно досадным препятствием. Из числа тех, которые герцог предпочитал преодолевать с карьера, на взмыленном коне. Или же просто отшвыривать в сторону ударом ботфорта.
- Мне тяжко говорить о том, дядя, боль и тоска овладевают мною при сей мысли– но могу ли я утаить что-то от богоданного властителя? Я предпочел бы оглохнуть и ослепнуть, предпочел бы не рождаться на свет – но не ведать, что на благородном гербе Сандовалов – отныне зловонное пятно ереси, - дон Рамон с осуждением покачал скорбно опущенной головой, и развел руками. Он чуть приблизился к Карлу, и наклонился к нему – словно не желая, чтобы его изъяснения услышал кто-то лишний. – Мой августейший дядя окружен волхвствующими и вопрошающими духов, он верит в нечестивую силу хиромантии, его душа стала глуха для истинной веры, заменив ее пустыми суевериями… В народе уже ходят опасные слухи, наши честные земледельцы набожны – и даже они теперь обсуждают странные увлечения своего сюзерена… Ранее святой Орден мог бы возвысить тут голос – но сейчас, увы, он слишком увлечен делами мирскими… Кому же, как не Вашему Величеству, верховному покровителю веры и законности – стать на защиту попранного и отвергнутого?
Губы Рамона на долю секунды изогнулись в жестокой усмешке – но затем лицо приняло прежнее выражения горечи и благочестия. Его длань нетерпеливо теребила лиловый шейный платок. На изящных пальцах посверкивали тяжелые перстни – отборного красного золота, с вкраплениями рубиновой и изумрудной крошки. Теперь он молча стоял и cосредоточенно внимал речи Императора – словно впитывая каждое его слово, каждый звук, каждый оттенок. Когда же тот упомянул о старинной росписке, всем существом воина овладело неистовое ликование.
Отлично, клянусь диаболоном, просто превосходно! Фердинанд не успеет и глазом моргнуть, как на его горле сомнутся львиные когти… Скоро за все и всем будет отплачено – и мной, и государем, и Империей… Да воздастся каждому сторицей, и по делам его!
- Казна Алацци небогата, сир – бестолковые траты и бессмысленные увеселения двора дяди моего совсем ее истощили. Однако ж платить по счетам – долг дворянина и мужчины, не говоря уж о коронованной особе. Коли король, родич наш, так беззаботен, что забыл о задолженности сей–вернуть которую от него требует и долг чести, и долг вассала– ему необходимо о том напомнить. Никакое терпение и милосердие не могут быть безграничными – иначе они превращаются в мягкотелость.
Отредактировано Рамон де Алацци (2012-08-17 00:10:16)
С траурным видом, возложив ладони на стол перед собой и чуть понурив голову, Император слушал слова Рамона. Монарха тяготила великая тоска. Он не мог одолеть в себе ностальгию по давно ушедшим временам, когда ещё только взошел на трон, был молодым и полным сил. И сейчас, слушая слова своего молодого племянника, готового биться за достижение собственных целей, шагать по трупам поверженных врагов, он так явно ощущал приближение смерти, что собственное тело виделось ему уже гробом, темницей для седой души.
Он слушал, и спрашивал себя: «верно ли то, что слышу я?», но находил один ответ, что «всё неважно, ибо справедливость – это Я». Совершенно не имеет значения, утопает ли в колдовском дыму король Алацци, бросилась ли Альда в объятия никчемного графа, ропщут ли гранды. Слух, правда? Пустое - вот верный ответ. Главное, что всё это дает. А даёт это многое. Теперь он, Карл V, может дать людям то, что просят они: героям – подвиг, подонкам – повод.
И лишь где-то в глубине души, в тени эго, зовущего себя Императором, тихим эхом звучал голос человека. Он призывал смириться, отказаться от амбиций, сложить корону и удалиться в тихий монастырь, чтобы там скорбно ждать смертного часа… Человек. Нет, император – не человек, его миссия превыше всего, как сам он превыше всех, даже Бога. Ибо Бог сотворил Мир единожды, Император же творит Мир каждодневно, каждым вздохом, каждым жестом отвергая конец всего, рождая новый день.
Тяжелый взгляд старых глаз упал на свитки, что лежали пред ним. Кажется, в молодости он предпочел бы увидеть на их месте карты военных действий, изображения тактических манёвров и путей подвоза провианта для солдат и фуража для коней. Но он имеет то, что имеет. И должен, исходя из этого, поступать согласно зову Долга.
- Что же, - наконец произнёс венценосный монарх, и в голосе его сквозила решительность. Похоже, Смерть вновь сделала его молодым, - довольно пустых слов. Нынче намерен всем воздать я по заслугам. Всем. – подняв взор к племяннику, взглянув в глаза молодого князя, он зло проговорил, - Я выжгу заразу, вгрызшуюся в тело моей Империи.
Уверенным жестом сдвинув в сторону лежащие пред ним грамоты, монарх извлек из стола три девственно чистых пергамента с уже прикреплёнными к ним имперскими печатями зелёного воска на алых шелковых шнурах. Он всегда держал при себе три подобных готовых к отправке бумаги, которые стоило лишь заполнить перед тем, как передать в руки гонцу. Взяв в руку перо, несколько раз обмакнув его в золотую чернильницу, он начал писать.
Форма имперских грамот была известна Императору наизусть.
Составлял же он два письма: одно – королю Алацци, призванное вразумить вольнодумца, другое – его грандам, несущее цель совершенно иную. Если Фердинанд не покорится миром, то его покорят оружием, и оружие то будет в руках алаццианских рыцарей. Вассалы и сюзерены никогда не ладят, что же, пришла пора воспользоваться этим. Он посулит грандам все, чего они пожелают, и они будут служить его интересам.
Водимое дланью монарха перо оставляло за собой кровавые следы – Император писал пурпурными чернилами, дабы подчеркнуть важность своего обращения и величие своего сана, - и то были следы жертв войны, которую он готов начать во имя мира.
Наконец, бумаги были готовы. Как-то горько усмехнувшись, Император осторожно, чтобы чернила не пробежали, протянул грамоты Рамону:
- Прочтите, племянник. Больше их в Даларе никто не увидит. Я сейчас же велю своим верным камергерам отправить эти письма в Алацци с самым надежным грифоном. – мгновение спустя он добавил, иронично, - А зная, сколь скромны южные гранды, и что из праведного человеколюбия почти не взимают они налогов со своих крестьян, распоряжусь присовокупить к письму для них несколько ларцов с золотом.
Карл утомлённо откинулся на спинку кресла – составление писем отняло у старика немало сил. Он давно отвык держать перо сам. За него писали его верные камергеры. Камергеры Императорской опочивальни, да, он был целиком уверен в их верности. Эти люди начали служить ему с тех пор, как сам он вступил на трон, прошли всю жизнь с ним, с ним вместе состарились. Они никогда не предавали и не предадут его, скорее умрут, ибо их так воспитали. Даже когда он, Карл V, сомкнёт очи, они не перестанут служить ему. Служение уведёт их прочь из Дворца, в далекий монастырь в горах, где будут они, как их предшественники, молить Господа за душу усопшего Императора.
Конечно, Церковь учит, что душа растворяется в мире. Это верно, но для душ простых смертных. Император больше, чем человек, его душа столь велика, что Создатель помещает её подле своего сияющего престола. Такова истина.
Однако предаваться отдыху и думам о кончине было ещё рано. Покончив с Алацци, необходимо было разобраться теперь с делами Далара.
- Так вы говорите, - обратился Карл к знакомящемуся с текстами грамот Рамону, - принцесса Альда пропала? Что же, надобно сыскать нашу дорогую племянницу. Увы, мой город лишь на первый взгляд представляется цветущим садом, на деле же в людских сердцах здесь больше яда, нежели крови. Кто знает, не угрожает ли её жизни опасность. Быть может, она ранена, или в плену у разбойников. Или даже… мертва.
Лицо Императора при этих словах выражало глубокую печаль и искреннюю тревогу, явно свидетельствуя о неприятии таково поворота событий. Однако в душе Карла вовсе не было такой однозначности – там голоса Императора и Человека смешались вдруг в безобразную какофонию. Бесповоротная пропажа племянницы была бы, с одной стороны, крайне кстати. И не мудрено, ведь она сулила Имперской короне самое главное – власть. Власть над Фердинадом Карлосом III, королём Алацци.
С другой стороны, видеть племянницу живой также было замечательно, и не только из-за родства, но и от того, что будь она здесь, при дворе, под надежной охраной и неусыпным наблюдением, южное королевство также никуда бы не смогло деться из рук Империи.
И все же, мысли эти были лишь маловажным фоном, ведь пока Альды нет, рассуждать о степени её полезности – пустое занятие. Предпринять нужно то, что он в силах сделать здесь и сейчас. А пока он жив, пока носит пурпур, в его власти всё. Как бы в продолжение прежней мысли, но на деле ведя к совершенно иному, истинным своим планам, он вновь заговорил:
- Доказательства опасностей, таящихся вокруг, долго искать вовсе нет нужды. Нынче даже я имел встречу с одним из этих… бунтарей. И прямо здесь. Во Дворце. И, что странно, до сих пор не услыхал от командира своей гвардии доклада о том, что знаю по какой-то ужасной насмешке, насмешке над моим саном, сам. Как видно, он ожидает доклада от меня? Однако же, похоже, ловить мятежников ныне вовсе не дело рыцарей моих…
Император печально вздохнул, как бы скорбя о безвозвратной своей потере – потере доверия к Имперским Львам, должным оберегать его, но не справившимся с задачей.
- Что же, придется сыскать иные силы для восстановления справедливости. Благо, Создатель не обделил меня верными вассалами, - последние слова вновь прозвучали в его устах с иронией.
И Карл вновь взял в руки перо и последнюю из трех грамот, ещё пустую. Этому простому листу пергамента предстояло принять на себя, вместе с багряными чернилами, огромную власть. Когда же с ним было покончено, правитель протянул Рамону для прочтения и его. Однако на мгновение рука Императора, обращенная к племяннику, дрогнула, словно устрашившись чего-то, пока неведомого. И все же, бумага перекочевала из дряхлых рук старика в ловкие пальцы юноши.
Карл тяжело выдохнул, обмякнув в кресле, словно через эту последнюю бумагу, когда её касались двоё, все монаршие силы в мгновение перешли к Рамону. В груди же нещадно колотилось бедное старое сердце. Взглянув на принца, правитель тихо произнёс:
- Я вручаю вам эту бумагу. Распорядитесь же ею согласно нашей монаршей воле.
На несколько долгих мгновений Император замолчал, собираясь с силами для того, чтобы продиктовать свою волю. Наконец, он был готов:
- Мятежник, оскорбивший Империю и Бога в ней, скрылся. Я разглядел его лицо – это был шази… Он, или его друзья, а может и враги, вернутся, чтобы закончить начатое – убить меня, - владыка закрыл глаза, но продолжил вещать, боясь остановиться, замолчать, чтобы не затеряться вдруг в лабиринте собственных мыслей, не потерять нить, по которой следует. - Но не сейчас, а когда все уляжется, затихнет. Мятежнику нужно тихое место. Чтобы укрыться там. Я в этом уверен, - его глаза открылись, но едва ли видели что-то, кроме вставшего перед ним образа того странного человека, что явился к нему сегодня. - Кажется, в 10 лигах от Далара есть деревенька Крессе. Местечко тихое и совершенно безобидное. Там, верно, и вознамерится укрыться мятежник, дабы миновать нашего гнева. Надобно его изловить! В эти тёмные дни Империи нужны все её силы. Пусть, повинуясь силе грамоты, что дал я вам, племянник, гарнизон хестурского анклава, Хаммерсхофа, отправится туда, и там расположится. Для блага Империи и предотвращения волнений.
Как только хесы уйдут, прикажите солдатам гарнизона перекрыть все выезды из города. Полностью. Никого не впускать, никого не выпускать! Даже тех, кто будет нести с собой грамоты при имперских печатях. Всех грифонов стреножить и запереть. И донесите до сведения солдат, что это приказ Императора, а с ним и самой Империи и Бога, и он действенен до тех пор, пока не будет получено ими письменное распоряжение снять блокаду. Распоряжение от Императора, и ни кого боле!
Карл на некоторое время все же прервался, чтобы запустить дрожащую длань с седые волосы. Непослушные пальцы нащупали золотой обруч венца, вдруг ставшего непомерно тяжелым. Он снял его со своей головы, и некоторое время задумчиво вертел в руках, разглядывая. Так он и заговорил вновь:
- Далее. Пусть будет открыт арсенал и вооружат верных даларских горожан. Прикажите им оцепить все кварталы, где проживают шази. Пусть обыщут их дома. А если кто воспротивиться – мечами выбить двери, предать всё огню. Пусть знают, что тот огонь есть гнев самого Создателя, обращенный против предателей. Мятежу не скрыться от нас! Пусть им в этом помогут Имперские Львы. – Император поморщился, произнося это благородное некогда имя, - Моя гвардия, они проявили свою некомпетентность, и не достойны более ступать подле наместника Бога на земле. Отныне этим займутся те, кто чтит свой долг.
Пройдясь взглядом по столу, Карл резким жестом вдруг сгрёб к себе бесценные свитки из ларца, навис над ними.
- При имперском дворе немало рыцарей снискали славу и богатство. Немало их одарил я, и всем обязаны они мне. Пусть гонец обскачет замки в окрестностях Далара и соберёт рыцарей Ордена Каролинских Паладинов. И проследите, чтобы они, и только они одни, попали в город, как только прибудут.
Правитель выпрямился в кресле, вновь уподобившись неподвижной статуе, и изрек последнюю свою волю:
- А теперь, ступайте, исполните мою волю. И объявите всем, что Император серьёзно занемог. Не напрямую, разумеется, как бы невзначай, случайно. Ибо слухам нынче верят охотнее. Пусть о моей болезни узнают все, и дворяне, и горожане. Пусть знают, что я, возможно, не проживу и пары дней, что отказываюсь от еды и чтения. А теперь, идите, а я слягу, чтобы уже не подняться…
«Возлюбленнейший Богом король Алацци, брат наш и вассал, господин Фердинад Карлос III! Царственность моя, хотя и не имела обыкновения писать к тебе, возлюбленному Богом, но ради добродетели, коей ты наделен от природы, и боговдохновленного образа мыслей, который ты питаешь, принимала тебя прежде и намерена написать тебе и сообщить о некоторых необходимых вещах. До сих пор некоторые обстоятельства этому препятствовали. Теперь же я излагаю и объясняю тебе то, чего не сообщил доныне.
После же того, как я вошел в этот возвеличенный Богом Далар и вся власть над народами оказалась у моей царственности, воззвали ко мне все вокруг, крича, что они подверглись несправедливости и просят суда, который и состоялся тогда согласно их просьбе. И вот теперь вновь слышу я речи отовсюду. Они измышляют против твоего величества такие клеветы, какие самый последний богопродавец не решился бы сказать:
1. Ведь они говорят, что король Алацци будто бы отрекся от Господа и внемлет лишь злокозненным волхователям и гадалкам. На это я говорю: да будет предан проклятию тот, кто так думает. Мы же исповедуем с твоим величеством и всеми народами одну божественность.
2. Ещё же они говорят, будто подати вами собираемые, отходят не как Бог завещал, а к нечестивцам-звездочетам и гнилоязычным предсказателям. Пусть злословие их на них же да и обратится!
3. Ещё же они говорят, будто задумали вы, верные во Господе боге нашем вассалы, возвеличить в сане своём ту, что нечиста в своём женском начале, и воздать ей королевские почести и возложить корону не на чело достойного мужа, но на женское чрево. Вот как эти жалкие клевещут.
Царственность моя написала это к твоему величеству, чтобы знал ты и все тамошние правоверные клеветы этих зломысленных. Чтобы мог успокоить душу мою и заверить, что все сор, что говорят, да не говорят, а клевещут! Да ещё чтобы напомнить тебе о том, как милостив был государь наш и владыка, блаженной памяти прославленный господин Фредерик III Д’эсте, к вам, и что не спрашивал, как должно праведному государю, лишнего, да и своё давал, но не взимал. Однако же знает твоё величество, каковы обязанности сана твоего высокого к народу, Богу и Императору, и что нет ничего важнее чем воздать должное.
Напиши мне, чтобы я узнал, дошло ли до тебя в сохранности настоящее письмо; тогда и царственность моя напишет твоему величеству пространнее и яснее, из чего ты узнаешь всё.
Карл Магн, во Едином Боге верный император и самодержец даларцев, Д’Эсте, ради божественного монашеского чина переименованный в монарха Карла V.»
«Господам и славным грандам Алацци, а также правителям всего королевства, ревнителям истинной веры, как мирянам, так и клирикам, император Далара желает здравия и мира. Во имя Господа нашего, и Его Святой Веры.
О светлейшие гранды, великие заступники веры, уповая на Ваше благоразумие, я хочу поведать о том, как Святейшая Империя терпит притеснения от прочих своих блудных вассалов, которые непрестанно грабят и оскорбляют ее, подвергают ее побоям и поруганиям, совершают неописуемые преступления и глумления над верою.
Не осталось ныне ничего крепкого в вере и служении на севере, кроме града даларского, который угрожают отнять у нас нечестивцы, если только помощь Господа и правоверных алаццианских рыцарей не окажется быстрее их. Угрожают нам со всех сторон, как по суше, так и с моря, и только с юга подпирает нас верное плечо ваше.
Но прошу у вас помощи, когда сами вы следуете за слепым пастырем. Как вершить благие дела вам и стяжать славу достойную, когда король ваш, Фердинанд Карлос III, сам плетётся за хвостом волхвов и гадалок – нечестивым племенем, чьё зло, дабы не вызывать отвращения у читателя, опускаю!
Глас в Алацци слышен, плач и рыдание, и вопль великий; Бог плачет о венценосном внуке-короле своём, сыне нашем, и не хочет утешиться, ибо нет его.
Потому во имя Бога и из сострадания ко всем народам Империи мы просим, чтобы всех воинов, верующих во Создателя, каких только сможете собрать в стране своей — больших и малых, и среднего достоинства — приведите на подмогу мне и народам нашим, ради спасения своей души придите на помощь Священному царству. Я хоть и император, но нет мне никакого избавления, не найти мне опоры и надлежащего совета, постоянно я слышу лишь злословия и лживые речи, и вижу лишь лицемерие и разврат. И поскольку подданные Ваши – правоверные, горю желанием, чтобы ими была взята на сбережение Алацци, до прихода праведного и истинно законного короля. Вы должны приложить все усилия к тому, чтобы стяжать себе славную и неописуемую награду – радость на небесах»
Действуйте, покуда у вас есть время, покуда не утратили и царство правоверное и, что еще хуже, Благоволение Господа, дабы стяжать себе на небесах не приговор, а награду.»
«Так как приближенный моей царственности Рамон-Алонсо-Себастьян де Алацци-и-Сандовал, владетель Торро и Лаона, показал верность и преданность моей царственности и в различное время оказывался очень полезным, моя царственность пожаловала настоящую грамоту, по которой определяет, чтобы этот мой приближенный господин Рамон-Алонсо-Себастьян де Алацци-и-Сандовал, сеньор Торро и Лаона, владел нашей милостию и распоряжался делами нашей Святейшей Империи, чтобы все наши вассалы, великие и малые, оказывали ему всяческое содействие в его начинаниях, как коадъютору нашей царственности и всего Благословенного царства единого под небом и во лучах милости Творца.
Силою настоящей грамоты моей царственности этот господин Рамон-Алонсо-Себастьян де Алацци-и-Сандовал, владетель Торро и Лаона, будет владеть привилегиями и обязанностями наместнического сана, как показано, свободный от всяких повинностей, имея право жаловать и отчуждать, и делать все прочее, что божественные благочестивые законы позволяют делать коадъюторам нашим. Он будет владеть ими без всякого ущерба, свободный от всякого требования, кроме Божией Воли во устах Императора, и никто не будет иметь права вступать против него и причинять ему какой-либо ущерб. Ради этого пожалована моей царственностью настоящая грамота моему приближенному господину Рамону-Алонсо-Себастьяну де Алацци-и-Сандовал, князю Торро и Лаона, в единственное и беспрепятственное владение в месяце венца цветов текущего ныне 1-го дня 1456 г., к чему наша благочестивая и богохранимая сила приложила печать.
Карл во Творце боге верный император и самодержец Д’Эсте.»
Отредактировано Карл V (2012-08-24 23:57:24)
- Внимание Вашего Священного Величества для знати нашего королевства драгоценнее любых богатств… Они поймут, что наместник Создателя помнит о них, ведает их значимость… Но Ваш дар для них будет подобен пчелиному меду, которым приправили ароматный травяной настой – делает лучше, не изменяя содержимого…
Cердце и разум ликовали – Карл V cовершил верный поступок. Самодержавный правитель возьмет вожжи в руки, устранит беззаконие и самовольство – и заодно плеснет водички на мельницу изгнанника, и подложит угольков в начинающуюся разгораться под маститой задницей драгоценного дядюшки жаровню. Еще никогда знаменосец не был так предан тому, чей баннер носил – и никогда не испытывал к нему столь теплых чувств.
Прошли несколько минут. Рамон в почтительном молчании наблюдал за тем, как Император пишет. Таинственное мерцание сальных свечей в древних светильниках на стенах, сосредоточенный скрип пера по бумаге, тихое старческое дыхание сюзерена – все это будто слилось в единое целое, заставляя герцога Торро заранее ощущать неповторимость и важность момента. Когда морщинистая длань государя выложила на белоснежную столешницу одну из грамот, алаццианский принц был вынужден совершить большее усилие воли – чтобы стремительно не схватить вожделенный свиток. Вместо этого он слегка поклонился, словно благодаря сеньора за разрешение ознакомиться со столь важным документом, и придвинул его к себе, поближе к свету. Затем южанин опустил наполненный любопытством взгляд – и багряные, словно вино или кровь, cтрочки, побежали перед его внимательными очами. Они были начертаны необычным почерком – дрожащей, но все еще сохраняющей некий намек на твердость рукой, с изысканной вязью букв, прихотливыми линиями и изгибами. Так писали полвека назад – когда в моде был синий бархат и нелепые петушиные перья на шлемах и шляпах, когда даже суровые рыцари украшали седла коней сентиментальными охапками роз, а девы и жены напевали баллады тогда столь известного – а ныне уже давно съеденного могильными червями и забытого – менестреля Жана Сладкоязыкого…. Так писали в то время, когда покойный конунг Олаф был еще крепким, обильно орошающим мочей шелковые простыни младенцем, а покойный король Фердинанд Карлос II воодушевленно аплодировал в Лескохе матадору Педро Нумосу, ловко сразившему ударом пики Большого Черного Демона, когда большинства ныне живущих и полагающих себя вершителями судеб не было и в помине… Лишь Зеница и Карл V были всегда – вечные и непоколебимые.
Однако мысли об этом лишь мельком пронесись в полной честолюбивых замыслов голове аристократа – сейчас его более волновал смысл врученного ему. А смысл это был настолько захватывающим дух, настолько великолепным в своей непостижимости, настолько ослепительным – что молодой человек на мгновение потерял дар речи.
Всего несколько раз за всю историю Империи Пяти Щитов всемогущие повелители жаловали кому-то коадъюторство. Этот сан был чем-то особенным, выходил за все рамки обычной иерархии, не имел установленных буллами, эдиктами, cтатутами ограничений. Коадъютор был выше канцлера, выше всех советников, выше принцев августейшей крови – это был полновластный соправитель, второе «я» даларского Императора. Поскольку верховный монарх олицетворял земные аспекты власти божества, постольку коадьютор – воплощал коронную власть перед простыми смертными. Его слова были словами, а дела – делами царственной особы, он имел право в отсутствие сюзерена сидеть на его троне (за что любой из вассальных королей мгновенно бы лишился головы), имел право подписывать чрезвычайные указы. Даже после смерти наместники-коадъюторы сопровождали избранников божьих к немеркнущему сиянию Престола Сил – их хоронили в родовом склепе Эсте… Недаром обычно практичные Императоры остерегались даровать столь широкие властные полномочия – вручая их обыкновенно лишь преемникам, права которых требовалось закрепить… Были,впрочем, и иные случаи…
- Дядя… Я исполню Вашу волю! Я оправдаю Ваше доверие – настолько великое… Я был и буду верным псом Империи – и мои клыки сомкнутся на горле противников Ваших, Ваших и Вашего Августейшего Дома, - на глазах принца Алаццкого выступили неподдельные слезы, он был растроган и обрадован – и в то же время готов к действиям. Он преклонил колено – как тогда, в тронном зале – и коснулся губами сухой кожи на деснице последнего государя. – Все воинские силы будут вновь в распоряжении Вашем, станут тем кулаком,которым Вы сокрушите своих врагов. В поступках начальника гвардии я тщательно разберусь – и выявлю, измена то или просто нерадение. Даю вам слово чести - я умру или повергну столицу к стопам ее законного хозяина.
И не желая больше терять времени, новоиспеченный коадъютор, взметнув элегантными складками плаща, вышел из комнаты, навстречу новым делам и свершениям.
Отредактировано Рамон де Алацци (2012-08-22 14:19:26)
Глядя в спину удаляющемуся племяннику, Император едва слышно, лишь самому себе, произнёс:
- Первый шаг... Он за мною, – губы его сложились в печальную, натянутую улыбку. Она держалась на устах его лишь мгновение, и когда исчезла, на смену ей пришла тоска.
Одиноко оглянувшись по сторонам, Карл поднялся из-за стола, чтобы вновь спрятать в потайном ларце древние свитки, сокровища Императоров. Пусть побудут здесь, до тех пор, пока не придет им время сыграть свою роль. Конечно, существовал шанс, что, кто-то все же сумеет вскрыть хитрый замок, и похитить бумаги, но на тот случай и существовали их вторые экземпляры, хранимые в замке Эстенсе, в древнем тайнике, секрет которого передаётся в императорской семье лишь от отца к сыну.
Едва пергаменты вновь были заперты, как в коридоре послышались тихие шаркающие шаги, и в кабинет вошли убелённые сединами камергеры его опочивальни. Видя, как удалился принц Рамон, они немедля поспешили к своему Государю.
Один из них, самый старший, с длинной белоснежной бородой, опускающейся едва ли не до земли, оперившись на деревянный жезл – копию церемониального императорского посоха – почтительно склонившись в поклоне, произнёс:
- Ваши приказы, Ваше Величество? – в голосе его, как заведено этикетом, не звучало ничего, кроме величайшего почтения, но правитель знал, что это лишь дань традициям, и люди эти всегда, как и прежде, готовы извлечь на свет свои мечи, чтобы отдать жизнь за Империю и Императора, стоит ему только сказать. И сделают они это с чистой совестью, не кривя душою.
- Есть кое-что, что вы, верные мои, можете сделать для меня и нашей Империи, - задумчиво откликнулся Карл.
И Император поведал шести седобородым камергерам - старейшим, после него самого, людям при дворе, - план, родившегося у него во имя спасения Империи.
Рассказав им о долговой расписке короля Алацци и том, как решил распорядиться ею, о составленных грамотах и отданных указах, он встретил с их стороны полное одобрение поддержку. Им, как и ему, судьба Империи заменила личные судьбы.
Закончив рассказ, Карл сразу же распорядился тайно подать из личных императорских конюшен грифона сюда, на террасу его покоев, и привести верного грифоньера, который доставит письма в Алацци. Таковым был выбран сын одного из камергеров, верный и храбрый молодой человек. Как только он явился на зов монарха, его тут же снарядили точными указаниями о том, кому и при каких обстоятельствах вручить письма.
Письмо, к грандам надлежало доставить первым. Тайно его необходимо было передать тем из них, что обязан имперской короне и дружен с принцем Рамоном.
Второе, к королю Алацци, следовало доставить прямиком ко двору, пред которым и огласить.
Также юношу снабдили охранной грамотой и ларцами с десятью тысячами золотых из личной императорской казны, которые надлежало вручить грандам.
И как только оседланный им грифон взметнулся в воздух, когда скрылся он из виду, Император почувствовал, что сердце его заколотилось с дикой силой от волнения, охватившего её. Где-то в глубине разума зашевелилась испуганная мысль, что он мог ошибиться. Но тут же возобладал над собою, прогнал её прочь. Нет, что бы они ни сделал, каковы бы ни были последствия, все это для благой цели. Видит Создатель, он не жаждет крови, только спасения – счастья и мира для своего народа. И если случится так, что кто-то сложит голову свою за это, цена будет невысока. Такова расплата за право быть Богом земным.
Но, пробужденный от мыслей своих порывом холодного ветерка, Карл поспешил покинуть террасу, укрывшись в стенах своей опочивальни. Там верные камергеры разоблачили его от тяжелых одежд и регалий, помогли расположиться на массивной кровати, под многочисленными расшитыми одеялами.
Сделав напоследок глоток вина, Карл опустил седую голову свою на подушки, и изрек свою волю:
- Нынче я слег от всех дурных событий, что насытили сей день. Пусть слух этот пройдет всюду. Пусть знают все, что слаб от бед, навалившихся на него, их государь. Пусть ведают люди, что ныне дворяне и прелаты, противясь монаршей воле по водворению всюду справедливости, желают свести раба рабов божьих Карла V в могилу, чтобы творить беззаконие по всей земле Империи… Идите.
И камергеры удалились, чтобы через своих агентов и осведомителей, дворцовых слуг и прочую чернь наводнить столицу слухами, порожденными волей их Государя.
Карл же остался один, в тишине. Скрестив на груди руки он смотрел в потолок, и думал о судьбе.
Пресептория Ордена. Тайная канцелярия >>>>>
Подземными переходами брат Феликс незамеченным вошел во дворец — это избавило от объяснения со стражей — для чего он тащит с собой огромную птицу и немедленного доклада канцлеру, что его хочет видеть магистр Ордена. Для встречи еще время не настало. Пробравшись внутрь, маг растворился в хаосе подготовки к свадьбе и прибывших на нее гостей, беспрепятственно дошел до фехтовального зала. Как он и планировал — совершенно пустого в столь поздний час. К сожалению, легкая - и безопасная - часть его авантюры на этом закончилась. Распахнув ставни, расстелив тонкий коврик с древними узорами шази, Энрико сел на на подоконник, выбирая момент когда во дворе никого не будет. Можно и не ждать, но окно с кабальеро, любующимся толи на луну, толи на сеньориту, привлекает меньше внимания, чем открываемое и закрываемое невидимой рукой. Но вот двор удачно опустел и, надвинув капюшон магического плаща- хамелеона, делавшего его практически невидимым, дон Энрико приказал джину перенести его на дворцовую крышу. Оказавшись на площадке для грифона, алацци свернул тонкий коврик, после чего разбудил дремавшую птицу и, управляя ею магией своего народа, заставил биться в стеклянный купол императорского сада. Мощный баклан в состоянии разбить одно из бесценных стекол оранжереи — тонкое и впечатляющее большое чудо стеклодувов, а значит гвардейцы откроют дверь, что бы прогнать сбившуюся с дороги птицу. Так и произошло и, пока охрана воевала с удерживаемой его волей морской фурией, брат Ока незаметно вошел внутрь. Теперь следовало отвлечь стражу у дверей спальни... Сквозняк из-за распахнутой на крышу двери сада уронил свечу, да так неудачно... Но стражники оказались молодцы, они не дали случиться пожару, а проскользнувший в спальню Феликс порадовался, что две магические ловушки ставили братья Ордена, иначе его путь стал бы куда более тернист.
Он быстро огляделся — темнота, которую не в силах победить зыбкий свет одного ночника, пустота и какая-то обреченность монарших покоев — ни камердинера, ни лекаря. Теперь выяснить состояния императора и на коврике вниз из окна... Так не бывает... Магистр откинул капюшон и полу плаща, который превосходно скрывал его от посторонних глаз, но изрядно ухудшал видимость и, мешаясь под руками, мог разбудить спящего, если тот, конечно, жив. Подойдя к роскошному ложу, маг склонился над его величеством, поднося к лицу зеркало — испытанный способ узнать, дышит ли человек...
Отредактировано Магистр Феликс (2012-12-07 04:05:21)
Он не скрывался. Глупо в его положении. Он не шазийский наемник-убийца, чтобы прятаться в тени и приходить и уходить незамеченным. Хромой шпион – достойная шутка! Нет, его партии разыгрываются не в темных коридорах, а в освещенных залах. Есть в этом своя прелесть – незаметно вытащить туз из рукава куда труднее на свету, чем в полумраке.
Слуг и упряжку он оставил снаружи, с собой взяв только оруженосца. Мальчишка изрядно вырос и ему было не впервой сопровождать господина. Подобные вылазки должны были стать привычными за пять лет.
Дворец не спал. Если бы Хоган не знал, он не мог бы сказать наверняка, готовятся тут к свадьбе или похоронам, но муравьями кишащие люди были живее всех живых. Несколько раз его пытались втянуть в предпраздничную суету, но он отговаривался тем, что занят другими, более важными делами. Главным плюсом его должности было то, что во дворце для него не было закрытых дверей. Стража ни о чем его не спрашивала и не требовала объяснений – он мог приходить и уходить в любое время дня и ночи – пожалуй, прекратить это мог бы только лично Император.
Коридор, ведущий в покои монарха, встретил Хогана... пожаром. Вернее, его зачатками, который стражники тушили за углом. Делали они это старательно и тщательно, счастливые возможностью размять затекшие от долгого стояния на посту мышцы. Хоган пришел с другого конца коридора и обнаружил только никем не охраняемые резные двери. Ему это не понравилось.
Эмери он оставил в коридоре – не впускать, не выпускать.
Двери легко и беззвучно повернулись на смазанных петлях. Коридор освещался немногим лучше монарших покоев, поэтому глазам не понадобилось много времени, чтобы привыкнуть к новому освещению.
У Императора – несомненно, мертвого, иначе бы он уже проснулся от шума, поднятого стражниками – стоял человек. Капюшон и пола мантии невидимки были откинуты и в неровном свете ночника – совсем близко от человека – Альбакант легко узнал старого знакомца. Он не успел закрыть до конца дверь и теперь снова потянул ручку – нешироко, но достаточно, что мог зайти человек.
– Эмери, – в спешке Хоган всегда ошибался ударением, – Зайди сюда.
На месте ночного гостя, Хоган бы серьезно подумал об убийстве вошедшего. Предавший наемник останется в выгоде, предавший оруженосец – потеряет. Корбо, случись что, попадет в опалу вместе с ним и должен это понимать. Разумеется, и ему доставались только крохи информации – то, что скрыть было совсем уж невозможно. Сейчас мальчишка должен стать его щитом, значит, станет и доверенным тайны. Если переживет эту ночь.
Слишком много человек оказываются осведомлены о том, что не должен знать никто. Остается надеяться, что хотя бы сегодня и завтра их рты будут закрыты.
Оруженосец не может не узнать магистра, в конце концов он его видел, и не раз. Спустя секунду Эмери уже закрыл за собой дверь. Не мешкая, канцлер обратился к склонившемуся над Его Величеством человеку:
– Что вы делаете здесь в такой час, магистр Феликс?
К орденцу полагалось обращаться "отец", но Хоган хотел подчеркнуть, что узнал человека. Эмери с его мечом был рядом, а убить одним махом обоих не так просто, как одного калеку.
Стражники были далеко и не могли его слышать, иначе он поостерегся бы называть имена. Пока чужая голова еще на плечах – её обладателю есть, чего терять, но обезглавленному грозить уже нечем. Чужие тайны иногда стоят дороже своих.
Отредактировано Альбакант Хоган (2012-12-08 02:28:51)
Начало игры
Сегодня, как и всегда, Эмери не спрашивал Хогана куда и зачем они идут. Его обязанностью было беспрекословно выполнять всё, что велел его хозяин и молодой человек выполнял, что бы он не думал про себя. Он только надеялся, что сегодня после посещения кладбища канцлер отправится домой, хотя, учитывая завтрашнее празднество, надежда на эта была крайне слабой, так что молодой человек не удивился, когда ему сообщили, что он должен сопроводить Хогана в замок.
Неожиданностью для него, пожалуй, стало происшествие в коридоре, но он тут же понял, что это всё не спроста, правда, говорить господину ничего не стал. Тот сам догадается до того, что стоит внимания. В этом Эмери был уверен.
Ему велели стоять у двери и он встал, облокотившись о стену и задумчиво прислушиваясь к возне за углом, но при этом всегда готовый услышать то, что творится за дверью. Когда же ему было велено войти в покои, он снова повиновался, правда, по интонации голоса канцлера и неизменной ошибке в своём имени, оруженосец тут же понял, что в комнате и есть то самое «не с проста», так что поторопился, на всякий случай, нащупав рукой кинжал.
Эмери оценивающе оглядел комнату, взглянул на ложе императора, на брата Феликса, которого несомненно узнал, и наконец на самого канцлера. Молодой человек всё понял, пусть и не всему мог найти объяснения. О да, Хоган несомненно надеется на него. Предать господина Эмери не мог, то есть, он, конечно, мог и не раз, но ради чего? Ему было удобно при своём хозяине, к тому, он, в некотором роде, был ему обязан. Бежать он не собирался, но перспектива возможного поединка его тоже не особо радовала. Противник, насколько знал его молодой человек, был старше, довольно силён, искусен в обращении с мечом, к тому же он был членом Ордена. Всё это играло не на руку Эмери, а кинжал теперь и вовсе казался крайне бесполезным. Ему на мгновение стало интересно, верит ли сам канцлер, что в поединке может победить его оруженосец, но это выяснять сейчас было некогда. Эмери старался придумать иной выход из сложившейся ситуации, но раз его не смог придумать канцлер, которому уж наверняка сейчас схватка была не нужна, то всё, что мог сделать его оруженосец, так это ждать приказа либо же не ждать его. Возможно, не ждать было бы даже правильнее, так как эффект неожиданности мог бы сильно уровнять шансы, и всё же Эмери ждал. Ждал, что Хоган найдёт выход без кровопролития. Эмери встал по правую его руку, немного выступив вперёд, и аккуратно положил свою руку на рукоять меча, пристально глядя на брата Феликса, словно стараясь его загипнотизировать.
Отредактировано Эмери Корбо (2013-01-16 04:44:44)
И все же накопившаяся за эту бурную ночь усталость дала о себе знать слишком поздно замеченной открывшейся дверью — прятаться было уже бесполезно. Магистр выпрямился и взглянул на вошедшего: Канцлер? Я вас искал! Ага - в императорской спальне... Сейчас он позовет охрану... Феликс уже был готов захлопнуть дверь силой магии, но Хоган всего лишь кликнул своего оруженосца. Побоялся разбудить императора? Скорее знает, что Карл уже мертв и всеми силами старается сохранить тайну. Что еще могло привести его сюда в середине ночи? Наверняка пришел убедиться...
Пропустив парнишку в опочивальню, канцлер закрыл дверь и это успокоило потерявшего уже было контроль над ситуацией брата Ока. Зачем ему этот юноша? Боится нападения? Впрочем, теперь, если все сложится уж совсем не в пользу Ордена или старый тариец решит обвинить меня в убийстве, придется империи лишиться еще и канцлера, зарубленного своим оруженосцем... Невозможно заставить напасть мальчика, но вот его мечом управлять маг сможет. А младший Корбо, как это не печально, осознав всю тяжесть вины, покончит с собой, выбросившись из окна — ночью никто не увидит — сам он это сделал или выбросил кто... Но это все же самый плохой вариант. Да и Зеница будет в ярости.
- Тише, господин канцлер. - голос мягок и дружелюбен: - Вы разбудите его величество, а у него утром свадьба... - Честность, она, как известно — лучшая политика и брат Феликс ответил на вопрос вельможи почти правдиво: - Было необходимо поговорить с императором до церемонии бракосочетания о ворвавшемся на Совет купце, да и о некоторых вновь зазвучавших в том Совете голосах... - он еще раз взглянул на незамутненное зеркало: - но монарший сон невероятно крепок. Впрочем, после визита к императору я намеревался посетить вас, - Надеюсь, легкую язвительность он не примет за хамство, - Очень удачно, что вы еще не спите и заглянули сами. Я безоружен, милорд Хоган — Феликс неторопливо и мягко отодвинул плащ назад, демонстрируя полное отсутствие меча и кинжала.
- Зеница сейчас на всенощной, а у вас, как мне кажется, появилась необходимость уточнить некоторые детали церемонии?
Отредактировано Магистр Феликс (2012-12-09 05:29:12)
По-крайней мере, магистр не предпринял попытки на них напасть. Вы прыгнуть в окно он тоже не пытался, значит — надеется договориться. Широкий жесть с отогнутым плащем не мог обмануть канцлера, ведь коньком магистра была магия.
– Лучшее оружие монаха его... вера, разве не так? – усмехнулся Хоган.
Может быть, магистр надеялся, что канцлер с оруженосцем в качестве ответной любезности расстанутся со своим оружием. Если и так, то зря. Канцлер и не подумал отстегивать кинжал от пояса, и надеялся, что Эмери хватит ума не быть вежливым. Если магистр нападет на одного, у второго все равно будет возможность ответить.
Взгляд канцлера упал на зеркальце. С такого расстояния трудно было понять, что увидел Феликс, но в одном Хоган был уверен точно – магистр узнал о Императоре до того, как пришел сюда. Иначе не зеркальце он держал бы в руках, а щупал пульс Императору. Значит, пора перетрясти дворцовую прислугу.
Или... Орден причастен к смерти монарха? Безумное предположение, если только Зеница не собирается посадить на трон Карима.
Альбакант никак не стал комментировать зеркальце в руках магистра и не стал больше спрашивать, как Феликс оказался в монаршей спальне посреди ночи. Если разговор пойдет дальше так, то спустя пару фраз придется кликнуть стражу. Кивком показав, что принял неправдоподобное объяснение, Хоган не торопясь подошел ближе к магистру и Императору. Чем ближе они будут, тем больше у Эмери будет шансов догнать магистра, если тот решит удрать. Альбакант остановился шагах в пяти от магистра. Опять разболелось бедро и стоять было трудно, но сесть не представлялось возможным.
- Зеница сейчас на всенощной, а у вас, как мне кажется, появилась необходимость уточнить некоторые детали церемонии?
Ты хочешь, чтобы я сказал это первым. Ты так же не знаешь что делать с этим телом теперь, что делать Ордену. Готово ли Око уступить сейчас?
– Все может быть, – неопределенно ответил Хоган. – Зачем же вы намеревались посетить меня, отец Феликс? Что могло понадобиться от меня Ордену в ночь перед императорской свадьбой?
Канцлер поглядел на Императора. Его лицо было спокойно, будто он и правда спал. Сморщенные старческие руки лежали на одеяле. Сколько дней он был всего лишь знаменем, которое поднимали другие, но как легко все может покатиться под откос, когда у этого знамени сломалось копье.
Вы здесь » Далар » Дворец императора » Покои Императора
