Совместная жизнь с Олафом Биргеном - как бы странно это ни звучало - имела то преимущество, что принцесса Тары научилась хорошо угадывать настроение мужчины и отступать прежде, чем его гнев брал верх над любыми доводами рассудка. Ей пришлось стать внимательной к словам, жестам, выражению лица конунга, чтобы успешно дергать хищника за уши, с одной стороны убеждая в полной своей безобидности, а с другой - напоминая, что и его жертва способна восстать. Нет, Эсме была далека от мысли, что может управлять свекром с той же легкостью, как, например, Эдит вертела Сигмаром, точно так же, как пока не могла сразиться с Олафом на равных - но крапивный дух сперва требовал своей доли, а потом уже позволял голосу рассудка объяснить, чем чреваты неосторожные слова и поступки.
Глядя на Зеницу, девушка усомнилась в полезности своего навыка. Казалось невозможным прочесть что-либо по совершенным, точеным чертам, так же, как и по мягкому, едва не увещевающему голосу. Значит, следовало понимать отца Александра буквально, посулился сжечь - и сожжет, что ему имя Маккена и королевское достоинство! Мурашки снова пробежали по спине тарийки. Пусть принцесса никогда не присутствовала на подобной казни лично, воображение ее было достаточно живо, чтобы нарисовать ужасающую картину во всех подробностях. На что он рассчитывал, этот древний старец с фарфоровой кожей? Что обманщица в соплях и слезах рухнет к его ногам, торопясь покаяться во лжи и взыскуя милости?
Кого-то страх заставляет подавленно притихнуть, кого-то – поспешно лебезить, а испуганная Эсме всегда шла навстречу опасности с высоко поднятой головой. Довольно было с Зеницы считать, что принцесса боится и что принцесса лжет, еще и унижаться перед ним она вовсе не намерена!
«Вообще у меня в родне были святые…»
Она открыла было рот для очередной дерзкой отповеди, когда с руки первосвященника к Олафу порхнул огненный язык, да так и застыла на те несколько мучительно длинных мгновений, что массивная фигура северного владыки находилась в волшебном горниле. Конечно, она видела, как маги зажигают свет по своему слову, но это было так… необычно и завораживающе, что Эсме даже не подумала о том вреде, который пламя может нанести конунгу. Очевидно, отец Александр счел, что однажды сожженному огонь уже не страшен, вроде как мокрому – дождь. Девушка захлопала бы в ладоши от восторга, если бы не помешал тяжелый кубок с остатками гиппокраса.
Не то чтобы Эсме хоть на минуту поверила в то, что Олаф одержим, но приговор Зеницы ее порадовал. Доказать, что нордлинг тот, за кого себя выдает, было намного легче, чем убедить главу Ордена в том, что воскресший конунг – не безмозглая игрушка злокозненных духов. Да и обвинять принцессу Тары теперь можно было только в поддержке самозванца, а это уже дело светских властей, сюда монахам, даже седым и престарелым, нечего совать свои длинные шазийские носы.
- Будьте благословенны, Святейший Отец! – девушка совершенно искренне улыбнулась Александру, не скрывая удовольствия от хорошей новости. – Ваше слово – закон и утешение!
«Хотя для полного счастья сильно не хватает других свидетелей, кроме меня. Лучше, конечно, чтобы ими оказались не только монахи и ваши присные».
- Никто не усомнится в том, что сам Зеница назвал истиной. Прошу, милорд Олаф, еще немного терпения, - почтительно обратилась она к конунгу, выпутываясь из отсыревшего пледа и отставляя кубок. – Не изволите ли присесть, пока Его Святейшество проведет последнюю пробу?
"Потому что если твоя нечестивая душонка сейчас на радостях покинет твою тушу, мне будет очень неловко перед Зеницей".