Комендант Шамрока был человеком, который очень давно разучился удивляться. Такой вывод сделала Эсме, когда он спокойно распорядился открыть ворота для конунга и его спутницы, а также отдал приказание двум рыцарям сопровождать странных гостей до центральной прецептории. Одного из мужчин принцесса даже узнала, это был тот самый Макрей-скрипач, что играл для них с Джедом на балу, и, как ни странно, он тоже рассмотрел в оборванке принцессу, обозначил поклон и что-то быстро сказал своему напарнику, который с откровенным любопытством таращился на леди Маккена и ее воскресшего свекра.

Лошадей им не предложили, Эсме так и не поняла, была ли это знаменитая тарийская прижимистость или просто глас здравого смысла. По мере того, как раскручивал свою спираль лабиринт тесных улочек, становилось ясно, что верхами здесь можно пробраться далеко не всегда. Как и  большинство городов империи, Далар старались застраивать так, чтобы как можно больше зданий разместить на как можно меньшей площади, в результате чего в некоторых местах дома на противоположных сторонах улицы едва не соприкасались крышами - во всяком случае, для того, чтобы поздороваться с соседом за руку, не требовалось прилагать значительных усилий.

Праздники в столице заставили ее жителей позабыть о безопасности: окна редко где светились, но зато путь хорошо освещали яркие сполохи костров, разведенных прямо посреди улиц из ветоши, щепок и прочей дряни. Пьяные валялись, как бурелом в лесу; те, кто еще держался на ногах, горланили песни, казалось, на всех языках империи разом, включая убундийский, да и пляски их походили на кривлянье дикарей. Эсме невольно держалась поближе к Олафу - почти так же, как перед тем жалась к Бьорну, понимая, что женщине в одиночку здесь бродить нечего.

- Что вы будете делать, если Зеница еще во дворце? - негромко спросила она, выбрав из множества беспокоящих ее вопросов самый безобидный.

Молодой рыцарь явно растерялся, не зная, следует ли  ему осадить северного конунга – как-никак, он был свекром принцессы и главой семьи, а значит, был в полном праве и  воле обращаться со своими домашними, как Создатель на душу положит.

- Миледи?... 

- Все хорошо, Макрей.

Мягко говоря, подобное утверждение было сильным преувеличением. Было нехорошо. Очень нехорошо.  И хуже всего было даже не то, что у Эсме не хватало силы воли натравить  своих тарийцев на Олафа, чтобы нордлинг навеки сгинул неопознанным трупом в сточной канаве, а то, что ей не хотелось этого делать. Прямо сейчас, по меньшей мере. Хотя, возможно, Сигмар был бы так благодарен за эту маленькую, но ценную услугу, что закрыл бы глаза на любые телесные недостатки своей невесты.

- Убери руки или умрешь снова, - негромко промолвила она, не пытаясь высвободиться. Судя по интонации, почтительно попросила его величество  внимательнее смотреть под ноги.

«Великий и могучий хеский язык – коротко и емко. По-даларски все-таки звучит слишком мягко».

- Что я могу сказать Зенице, милорд? – продолжала она уже на общепонятном. – Мне нечего подтвердить или опровергнуть, я ничего не знаю о происшедшем. Мы с Эдит были рядом, когда вас убили, мы похоронили вас по северному обычаю – это то, в чем я могу поклясться.

Олаф искал ее взгляда – принцесса не стала отводить глаз. Если он хотел, чтобы она лгала, пусть сам предоставит какое-нибудь мало-мальски разумное объяснение своему воскрешению.  Эсме не отказывалась подтвердить  личность старшего Биргена, но не собиралась изобретать за него отговорки, к тому же, врать нужно непременно в два голоса – любая фальшивая нота может стать приговором для обоих.

Влажная капля упала на щеку принцессы, одна, вторая – снег? В преддверии лета? Она задрала голову, всматриваясь в ночное небо, потянула сырой от крови край пледа, накрывая волосы.

«Снег после северного сияния? Да запросто».

«Вот и объяснение причудам погоды. Большому страшному хесу нужна помощь  рыжей девки. Пришла коза к телеге и сказала «ме», надо же».

Сильно походило на то, что Олаф перехитрил сам себя, сказавшись мертвым. На первый взгляд, нарисованная им картина казалась хотя и диковатой, но в целом последовательной. Но вопросы превращали это ровное полотно в лохмотья, словно взмахи острого ножа.  Почему  в качестве свидетеля своего воскрешения конунг предъявляет несмышленую девочку, а не кого-то из своих героических сотников, наверняка помогавших ему организовать это сложное представление?  Почему не дочери-императрице король Севера открылся первой, раз уж она посвящена в тонкости происходящего?  Если иллюзию создавал орденский маг, отчего он не явился пред лицо Зеницы? Кто же в итоге оказался коварным предателем? Как конунг оказался в тарийском представительстве (тут очевидно, он  тоже собирался ссылаться на участие Эсме)? В конце концов, почему принцесса в столь плачевном виде?

- Да. Я могла бы поклясться, - задумчиво промолвила девушка, не торопясь говорить недвусмысленное и четкое « я согласна».  – А что сестрица Эдит? И как же лорд Сигмар?

Опыт  подсказывал:  владыка Севера очень не любит, когда его крепко хватают за нежные части. И если забыться, начать куражиться да торговаться, это может обойтись очень дорого. Признает ли его святейшество конунга живым или оставит числиться среди мертвых,  Олаф не простит, и чтобы свернуть предательнице шею, ему понадобится меньше времени, чем Александру, чтобы крикнуть стражу.   Даже сейчас, в сопровождении двух рыцарей, Эсме не чувствовала себя в полной безопасности. Ее попытка огрызнуться только насмешила свекра, возможно, если бы принцесса наблюдала за происходящим со стороны, ей тоже удалось бы посмеяться.

«Я обещаю, что найду вас, как только разрешу все прервавшие нашу встречу дела…»

Как скоро хеский жених вспомнит о своей невесте, если учесть, что овдовевшей Эдит требуется крепкое мужское плечо,  а  необходимость блюсти девство уже не помешает ей выразить к брату самые пылкие чувства?  Эсме вспомнила о записке, прервавшей их танец. Не мог ли прислать ее сыну сам Олаф? Нет, иначе он бы не возмущался так бурно, узнав о присутствии принца в Даларе.

По большому счету, ни молодой, ни старый конунги не предлагали тарийской принцессе ничего стоящего для сделки. Обещание переговорить с Джедом превращалось в ничто после смерти Карла, а если прибавить к этому маленький секрет, которым теперь владела Эдит…  Что до Олафа, то даже если бы он снова посулил ей малую корону Хестура,  следовало подумать дважды, прежде чем принять такое заманчивое предложение – надо очень сильно проголодаться, чтобы взять ломоть хлеба из рук  зачумленного.

Просто скажи, чего ты хочешь. Просто дай дьяблу подержаться за мизинчик, не укусит, правда-правда.

Было подлинным чудом Создателя, что Эсме сумела не рассмеяться Олафу прямо в лицо. У старого конунга было столько возможностей взять ее себе по-настоящему, покрыть ее незаслуженный позор золотым венцом и горностаевой мантией! Но прежде тарийская принцесса не казалась ему достойной уважительного обращения. Когда король Севера был в полной силе, ему и в голову не приходило предложить… а что, собственно? «Взять себе» в устах Олафа вовсе не означает обмена симболонами.

- Я хочу быть императрицей Далара, - спокойно и негромко промолвила она, глядя в лицо нордлинга, превращенное сумраком в бледное пятно с провалами глаз.

«Ненавижу тебя, старый кобель. Ненавижу твоего сына-слюнтяя».

Тарийка не раз имела возможность убедиться в том, насколько Олаф Бирген предан своему семейству. Но как только его железный кулак разжался, каждый начал играть сам за себя, и вряд ли Эдит и Сигмар нуждаются в благословении воскресшего отца, чтобы наконец-то соединиться духовно и телесно.

Дыхание ужаса, коснувшегося ее в бальном зале, сейчас вспоминалось едва ли с недоумением.  Перестать бояться одиночества на самом деле просто, надо лишь принять его как данность. Разве не этому ее учила милейшая леди Маклюр? Никого не подпускать слишком близко. Не обманывать саму себя. Для королей нет  доверия, нет любви, нет дружбы.

«Сама за себя. Одна против всех».

Робкая багровая струйка – смесь тающего снега и отмокшей крови – побежала по виску Эсме, скользнула по щеке, будто  чудовищная слеза.

«Что ты готов дать за свою жизнь, имя и корону?»

Если бы рука мужчины была закована в латную перчатку, то непременно бы высекла искры из каменной стены, так велика была сила удара, в который Олаф вложил всю свою ярость.  Определенно, владыка Севера и его невестка с течением времени начинали понимать друг друга все лучше и лучше, пожалуй, пару месяцев назад он все же не стал бы сдерживаться. Равно как и она не решилась бы так открыто дерзить ему в лицо.

Кулак нордлинга просвистел у самой скулы, Эсме невольно зажмурилась, отпрянула назад, больно приложившись затылком.

«Ты сердишься, хес. Значит, ты неправ».

Подобно тому, как ныряльщики учатся задерживать дыхание, чтобы в следующий раз остаться под водой на пару мгновений дольше, принцесса Тары мало-помалу осваивала искусство торговаться со своим буйным свекром. Сейчас она уже достигла предела, буквально опасного для жизни, и отчетливо понимала: пора отступить, пока Олаф окончательно не превратился в берсерка.

- Я выбрала.

Эсме осторожно взяла руку короля, осторожно подула на ссаженные костяшки,  коснулась губами, будто это могло утолить боль – и сама удивилась тому, как естественно все вышло.

- Вы ушиблись, милорд конунг.

Умному достаточно. Даже самые страшные и красноречивые клятвы не смогли бы четче обозначить, на чьей стороне кёнигин Эсме, и она надеялась, что Олаф пока не потребует от нее ничего большего, кроме свидетельства пред грозным ликом Зеницы. А там… как знать, что будет, когда солнце встанет над заснеженным городом.