Начало.

Кабиру очень не нравилась печальная тенденция последних дней к быстрому сокращению рядов советников Императора. Не то, чтобы шази боялся смерти. Скажем так - бессмысленно было бояться логичного (на данном этапе развития магии и медицины) завершения жизни, однако оставить суетный  мир, не добившись желаемого - такого советник совершенно не желал. И воля Аллаха его в данном случае не волновала.
Наверное, будь восточник хоть отчасти предрасположен к магии, он бы все равно, с тем же упрямством и рвением, что и сейчас, искал ответа на вопрос, почему все смертно, и как оставить костлявую в дураках.
Однако, пока  не добившись на медицинском поприще значительных успехов, аль-Джаррах опасался за свое существование, каким бы нудным и сложным оно ни было.
Остановившись на каменных ступенях лестницы,  советник наклонился, подбирая полы дишдаша и поправляя соскочивший остроносый сандалий.
Случайность, или чьи-то злонамеренные козни сокращали ряды совета? Хотелось бы надеяться, что эта политика вычищения императорского двора - чья-то воля, потому что с волей людей, да хотя бы нечисти, можно было бороться. А вот с волей Аллаха...
Разогнувшись и все с тем же бесстрастным лицом поправив длинную цепь с символом власти, или лучше сказать безвластия, Кабир направился вверх по начищенным до блеска мраморным ступеням в кабинет.
Пожалуй, это было его упущением, что с момента приезда делегации шази, так и не удалось поговорить с визирем наедине и нанести ему визит вежливости, но, против воли и логики аль-Джаррах старался оттянуть этот неприятный миг.
С момента их последней встречи прошло почти пять лет. За этот немалый срок для человеческого существа, можно было многое позабыть, однако для Кабира совершенно не сгладился привкус горечи, когда хитрый шах и мат от Османа Фатиха выбросил его за пределы игрового поля, сослав пусть и на высокий, однако далекий от мира шази пост в Далар.
В задумчивости Кабир не заметил, как ступени кончились, и путь ему преградили два здоровенных и молчаливых охранника, олицетворявших собой скорее символ власти, чем реальную охрану. Даже смешно!  Два истукана охранявшие, пусть и в прошлом,  первый клинок халифата, были похожи на неповоротливых верблюдов крутившихся вокруг пустынного волка.
- Сообщите достопочтимому Зарифу Осману ибн-Фатх аль-Валиду, что с ним желает поговорить советник Императора. - с самой предельной вежливостью сообщил Кабир, смиренно ожидая аудиенции в "собственном доме".
Будь Кабир немного несдержаннее, он бы вошел сам, давая понять, не нарушая правил, что он - радушный Хозяин Ас-Сухейма, а достопочтимый визирь, лишь временный, пусть и высокий гость... но столь мелочная месть могла бы быстро закончить карьеру Кабира, так что он ждал, удерживая на губах вежливую восточную улыбку.

Отредактировано Кабир ибн Хагар (2013-09-21 22:01:04)

Поговаривают, что народ степей горяч и вспыльчив, как подпаленный кресалом сухой мох: скажи слова, и хватаются за ятаган, отмывать свою честь чужой кровью. То домыслы несведущих наблюдателей, судящих о богатстве человека лишь по его одеянию.
Народ западных равнин уж больше схож с тлеющими полями торфяных болот. Не такой опасный при первом взгляде, но вспыхивающий именно тогда, когда не ждешь.
Увы, чем выше поднимался Кабир по сановничьей лестнице, тем крепче приходилось удерживать пламя под тонкой коркой воли. В какой-то миг аль-Джарраху даже казалось, что он полностью усмирил свои чувства, сроднившись в эмоциональности с камнями родных земель, но долго так обманывать себя было опасно. Болота в душе тлели, и вот, весомый повод прорваться заскучавшему от бездействия пламени, приехал в его ссылку. Чем не повод укрепить свои нервы?
Ожидая на пороге, когда его пригласят, Кабир медленно и незаметно вдохнул и выдохнул, успокаивая сердечный ритм.
Он вошел в помещение медленно, неспешно, с присущим его должности и положению спокойствием. Внимательный взгляд скользнул по горам распечатанных свитков, многие из которых писал и он сам, отчитываясь о делах в Даларе перед вышестоящим чиновником.
Тот факт, что теперь в его кабинете заседает другой человек, проскользнул по коже как гладкий шелк, но не оставил даже и тени отпечатка. Нельзя было позволять себе задумываться о том, что Осман Фатих снова грубо, с острой прямотой клинка ворвался в его жизнь, ломая привычные устои и сгибая их под себя, словно хозяин жизни.
По мере продвижения взгляда количество свитков увеличивалось,  словно кости вокруг жертвенника убунди, а Кабир все медлил, не желая проверять крепость своих нервов так жестко.
Начинать следовало неспешно, как перед омовением в ледяной воде, сначала опускать на каменистое дно босы ступни, потом заходить по колено, по пояс,  и лишь в конце погружаться с головой, сохраняя холодный разум.
Наконец взгляд нашел остроконечные туфли, край черного мишлаха и изысканные ножны настоящего, опасного клинка. Не поднимая глаз до лица, Кабир поклонился, приложив руку к сердцу, и негромко, чтобы не нарушить равновесия в атмосфере, произнес:
- Ас салам алейкум Фатих -паша Вазир-и-азам!
Если бы кто-то взялся проверять Кабира на соблюдение этикета и правил, то потерпел бы фиаско: ни в едином жесте советник не нарушил норм приличия, но ни в едином жесте не было и раболепной преданности, иногда наигранной, но так присущей народу шази.
- Простите мне мою настойчивость, и то, что отрываю Вас от дел, но есть вопросы, не терпящие отлагательств, и только Великий Визирь может принимать решение по ним. - наконец распрямившись и восстановив гордую осанку, Кабир "погрузился в омут с головой", посмотрев в почти забытое лицо Османа Фатиха.
Увы, надежды, что государственные дела под боком своенравного халифа сломили стальную волю Османа ни разу не оправдались. Скорее даже наоборот. За пять лет и без того мужественное лицо приобрело черты каменного изваяния. Даже незнакомцу легко бы далось понимание того, что собеседник его не склонен гнуться под тяжестью судьбы, но способен разорвать любые путы и препятствия, ради достижения своей цели. Если бы не типичная для шази внешность, Кабир сказал бы что в предках у Османа были непреклонные хесы, хотя, как знать, может где-то в родословной Великого Визиря затерялись и каменные истуканы.

Только наивные фрейлины при дворе, да скучающие аристократы, начитавшиеся восточных велеречивых романов о любви и дворцовых интригах, могли воспринимать Халифат как место утонченных политических баталий. Где ум и хитрость ценились так же высоко как храбрость и благородство. А женщины, вознесенные на пьедестал недосягаемости, были единственной целью к существованию и борьбе.
Увы, на деле все было куда прозаичнее. Яд в умелых руках, ценился так же высоко, как способность мастерски лгать ради своей выгоды и главное, при этом не попадаться. А женщины... что ж, им было место лишь на женской половине дома, и по сути восточные красавицы, какими бы умными они ни были, оставались не самоцелью, а лишь атрибутом власти, очередной дорогой побрякушкой в коллекции богатых и сильных мира сего.
И основной принцип политической борьбы в халифате был прост и понятен лишь самим шази - власть не ради денег, наложниц и положения, а власть ради выживания. Если  у женщин, благодаря их зависимому положению, был небольшой шанс прожить весь отмеренный Аллахом век, то у мужчин эти шансы с самого рождения с каждым годом все стремительнее приближались к нулю.
Свою наивность в отношении жизни, Кабир потерял довольно быстро. Когда физическое превосходство братьев быстро отняло отцовское внимание у младшего из сыновей, и среди взрослых, умудренных опытом царедворцев, мальчишка оказался один, словно мышонок среди львов, он крайне поспешно научился смирять гордыню и приспосабливаться. Вот и сейчас, созерцая бесстрастное лицо Османа Фатиха, распоряжавшегося в его доме всем, будто в своем, Кабир ничем не выдавал своей проснувшейся, застарелой злости.
- Прежде всего, Великий Визирь, я хотел бы обратить ваше внимание на мою просьбу о финансировании стражи Ас-Сухейма и увеличения ее численности. В наше неспокойное время опасно быть беззащитными перед лицом опасности, а теперь, когда наисветлейшие принцы здесь, в Даларе, вопрос встает особенно остро... - Приподняв края мишлаха, чтобы не потянуть дорогой ткани, привезенной из халифата по его личному заказу, Кабир присел на софу, подгибая под поясницу подушку, плотно набитую конским волосом.
Быстро прочертив взглядом по столу, советник убедился,  что свиток с его печатью был уже вскрыт, а значит многоуважаемый Визирь прочитал и про ночные нападения тварей, и про участившиеся визиты инквизиции в представительство шази.
Нельзя сказать что вопрос безопасности был Кабиру безразличен. Сам он, игнорируя насмешки в обществе, спал только когда в его спальне, развалившись на поду подобно карликовому львиному прайду, дремали тонконогие левретки: бесполезные, в плане защиты, но поразительно хорошо слышащие любые посторонние звуки.
Однако начинать пытки над Визирем следовало с малого, чтобы основной вопрос - об выходке молодой инфанты, возможной будущей жены наследного принца, вошел под ребра подло и неожиданно, как острейший клинок ассасина в чарующую безмятежную ночь.
Уже предвкушая, как после выяснения вопросов финансирования, перейдет к "сладкому блюду", Кабир смерил лукавым взглядом расторопного мальчишку-слугу, обезопасив себя от излишней подозрительности Османа Фатиха. Ведь этот насмешливый взгляд полагался именно ему.

"Шатры раскинулись под звездным небом как вздувшиеся наряды кружащихся дервишей. Охота закончилась, кровавые страсти улеглись, сытный пир подходил к завершению, и под кальянными сизыми нитями разгоряченные и опьяненные свободой мужчины наслаждались плясками молоденьких танцоров.
На сегодня обязанности Кабира подошли к концу, и мальчишка скучал, стоя у самого входа в шатер и пряча зевки за ладонью. Его, в отличие от взрослых мужчин, совершенно не привлекали зазывные движения сверстников, и разве что немного одурманивал запах табака, да перезвон бубенцов, нашитых на женские одеяния кучеков. Как и большую часть традиций своего народа, Кабир не понимал этого пристрастия к мальчикам, впрочем, как не понимал и вообще плотских желаний взрослых мужчин. Конечно, возраст у него был уже не столь наивный, и понимание того, что дети берутся не от дыхания Аллаха, давно пришло, однако, половое созревание, постепенно одолевавшее сверстников, благополучно обходило Кабира стороной. Было ли тому виной странное отношение к жизни самого мальчишки, или же просто мечты о гуриях или хотя бы простых смертных женщинах вытесняла тяга к познанию механики живых и мертвых тел, но от умопомрачительных движений тощий мальчишеских бедер кучека, увешанных цветными тряпками, аль-Джаррах почти заснул.
Наверное кто-то из гостей заметил это, раз толчком в бок дремлющего отрока разбудили, и вручили ему пустой кувшин, но Кабир был даже рад сбегать за водой словно мальчик-раб, чем вот так стоять, предаваясь вынужденной лени.
В ночи вода казалась не просто темной, а черной, как покрывало замужней женщины. Даже яркие звезды на небе почти не плескались бликами на ровной глади, так что Кабир спотыкаясь о камни, зашел в воду почти до колена, прежде чем смог найти чистое место, где между валунов влез бы большой глиняный кувшин.
Вода была ледяная, но мальчишка упорно стоял, дожидаясь пока  медленно, переливаясь через край тонкой струйкой, ручей не наполнит сосуд до краев.
Он уже почти перестал чувствовать пальцы на ногах, и полностью отдался любопытному ощущению покалывания на коже, словно вода замерзала как тонкие иглы и впивалась в кожу ни чуть не хуже зазубренных наконечников стрел, как внезапно сзади гулко шлепнулся в воду камень.
Как ужаленный, Кабир подскочил, но к своей удаче не выпустил кувшин, иначе бы в темных водах он нашел бы его не скоро.
Как к нему, обычно такому внимательному, смог подкрасться взрослый человек, мальчишка не знал, но лицо бесшумно ходящего визитера узнал мгновенно, разве что не мог вспомнить его имени.
Но этот молодой мужчина сегодня определенно уделял ему слишком много внимания. Сначала здесь же, на ручье, когда солнце еще не закатилось за степи, он странно смотрел на него, будто лучник, выбирающий цель. И на пиру, то и дело Кабир ловил на себе внимательный, слишком пристальный взгляд.
Стараясь не выдать своих подозрений слишком поспешным бегством, Кабир аккуратно выбрался из воды, преследуемый черным взглядом будто заяц гончими, и двинулся в сторону шатров, мысленно надеясь что странный вельможа просто углядел в нем сходство с кем-то из своих родственных душ."

В ответ Кабир учтиво склонил голову, по крайней мере, внешне признавая, что Великий Визирь не может ошибаться.  Хотя, конечно, очень хотелось заметить, что такие письма не для долгого верблюжьего перегона до Халифата, где на дороге умелые люди могут вскрыть посольский пакет, а уж расшифровать даже закодированное послание… что ж, если инквизиция постучалась в дверь, лучше перебдеть, чем недобдеть.
Почти успокоенный обещанием Османа увеличить охрану, Кабир поднял голову чуть резче, чем собирался, услышав про «некоторые меры». О том, что второй по власти человек Халифата обладает магическим даром, было известно не многим, но, по крайней мере Кабир об этом слышал достаточно, чтобы уверовать. В таком ключе опаснее для него становились не твари, грозящие напасть ночью, а невидимые глаза джинна, следящие за всем в стенах Ас-Сухейма.
Увы, такой ход визиря был вполне закономерен, ведь еще в молодости они явно не сошлись характерами, и, видит Создатель, Осман обладал слишком хорошей памятью, чтобы можно было надеяться, что он забыл..

«Молодой мужчина позвал его по имени, что, по всей видимости, должно было усыпить бдительность. По крайней мере, с животными этот трюк проходил великолепно, а сам Кабир, мгновенно потерявший всякую сонливость, сейчас мало чем отличался от настороженного зверька, еще мелкого, чтобы показывать зубы, но всегда готового в случае опасности дать стрекача. Однако звук собственного имени не добавил уверенности, а только задержал на месте: ведь может быть этот молодой воин шел за ним, чтобы передать волю Самого, или же просто поторопить ленивого мальчишку, который надолго застрял у родника.
Создатель наделил Кабира пытливым умом, и даже будучи еще отроком, мальчишка прекрасно сознавал свои перспективы, но одно дело понимать, а другое – быть готовым к такому повороту событий. Наверное, не закричал аль-Джаррах только потому, что гордость не позволяла, зато, после минутного ступора, вырываться он стал не хуже чем дикое животное, стоило лишь почувствовать, что невинные поцелуи с терпким запахом кальяна, вдруг переплелись с грубыми мужскими руками, бесцеремонно мнущими тело, будто купленное на базаре мясо.
Жаль, что с тем же успехом можно было вырываться из корней старого дуба: мужчина казалось, даже не замечал, как Кабир брыкается и лягается. От отчаянья и обиды скрипя зубами, но все так же, не произнося ни звука, мальчишка боролся как попавшийся в капкан шакал.
Позором уже был тот факт, что его, гордого потомка Хаммадов, приняли за какого-то безродного кучека, готового торговать своим телом. Так еще и чтобы кто-то это увидел? Никогда! Наверное, вложи Создатель в голову тринадцатилетнего мальчишки разум взрослого мужчины, он бы просто смирился и принял происходящее как должное, во имя будущих политических связей, но, увы, этого не случилось, и последующим шагом Кабир нажил себе серьезного врага.
Отчаявшись вырваться из цепких объятий и уже падая на спину под тяжелым весом мужчины, Кабир как мог, вложил всю силу в руку, все еще державшую скользкий кувшин, и вздернул сосуд вверх, обрушивая его на голову противника.
Звук получился гулкий, словно печеная глина разбилась о стальной шлем. Кабира обсыпало осколками, полило ледяной водой, и вместо долгожданной свободы сверху, как могильная плита, свалилось тяжелое тело.
Все еще задыхаясь от гнева, аль-Джаррах змеей стал выползать из-под тяжелого тела, режа пальцы о острые стебли травы, но вытягивая себя по сантиметрам. Он не был напуган, и даже не осознавал, что только что мог убить человека, но инстинкты гнали его прочь от места преступления, и как только ноги оказались свободны, Кабир рванул к стреноженным лошадям, словно к блестящей кольчугами и копьями армии, до утра не смея заснуть или выйти на окрики старших.»

- Нет, Великий Визирь, есть еще один вопрос, решать который, не в моих полномочиях. – внимательно посмотрев в глаза Османа, карие, словно спелые орехи, Кабир заговорил самым смиренным голосом:
- Вопрос касается инфанты Алацианской, Фатих-паша. Будучи под защитой Ас-Сухейма, возможная жена нашего достославного принца, исчезла из закрытых покоев. Опасаясь, что ее похитили, я начал расследование в стенах нашего посольства, однако вчера инфанта объявилась сама, на Императорском турнире, и вид имела весьма цветущий, что я воспринял как подтверждение моих опасений – девушка сбежала с чьей-то помощью, но по собственному желанию. Ее поведение, Великий Визирь, сильно усложняет ситуацию, и какой путь должен выбрать Ас-Сухейм, до решения нашего Великого Халифа, зависит всецело от Вас.

Отредактировано Кабир ибн Хагар (2013-09-23 15:50:01)

Осман молчал, задумчиво покусывая мундштук, и Кабир не смел нарушать тишины, думая о своем.
Воином советник действительно был посредственным: ни молодецкой удали, ни ассасинской ловкости он за собой не замечал. Зато хитрости ему было не занимать. Не известно, как еще поведет себя инфанта, и не закончатся ли ее похождения прямым оскорблением правящему роду шази, но он, советник, теперь оказался не на острие вопроса. Как-говориться, прикрыл тылы. А главное кем!? Визирь был великолепным щитом, по крайней, мере в данном вопросе государственной важности - какое бы решение теперь он не принял, Халиф спросил бы с него.
Прикрыв глаза, чтобы не выдать собсвенной радости, Кабир покорно согласился:
-Да, Великий Визирь, как пожелаете. - что ж, в приезде старого недруга можно было найти и некоторые плюсы. Если бы только не было существенных минусов: теперь Кабир был заперт в Ас-Сухейме как птица в клетке, и тут уже речь шла не о карьере, а о голове.
Аль-Джаррах не сомневался, если визирь узнает о его двойной жизни, он не доведет дело до огласки, отравит или же обезглавит сам. И это все в столь неудачное время для Союза!
Скользнув взглядом по благородному лицу Османа, Кабир мысленно улыбнулся: был бы он магом, вопрос бы решился сам. Все что оставалось, так это искать слабости самого визиря, но те, что были на лицо: власть, алчность - уже были удовлетворены максимально, а вот с неявными предстояло попотеть.
- Повольте напомнить Вам, Фатих-паша, что сегодня будет маскарад в честь Императора и Императрицы. Желаете ли Вы присутствовать?  - говорить о том, что не явиться на него он, как советник Императора и представитель шази, увы не может, Кабир не стал, хотя все эти светские мероприятия наводили на него только тоску.