Солнце ещё не дотронулось до крон развесистых, до душистых трав; дорожек невиданных, мхом облизанных валунов, да следов зверья ночного,  а Келли уже тропою ведомой лишь травникам шла к излюбленной ими делянки у  речки, где в жару прела почва, а ледяными ночами наливались жизнью травы чудесные, что в умелых руках исцеляли с такой же верностью, как и несли в составе своём смерть мучительную. Первый удар солнечным лучом по тугому листу и только успевай наполнять суму – ровно до пятого взмаха солнечными ресницами; Нолан любила эту охоту со светилом наперегонки. Смеялась над ним звонко, напевала ему древние легенды, чтобы не ярилось на то, что смертная снова опередила его могущественное величество.
Теперь же, обхватив коленки, сидела на плешивом камне, грызла травинку и ждала восходящего на неё взгляда; мысли были сбивчивыми, как пробирающаяся под сорочку прохлада. Успеть вернуться в замок. Приберечь ли новость о розовощёком карле? Проверить самой бы сперва. Травинка сочно брызнула на язык горьковатым соком, и Келли, подняв глаза на небо, прыткой кошкой соскользнула с камня. Солнышко! Грязи в овраге чуть не по колено. Колючки подхватили подол. Чумазая нагини – задорная нагини, да, но, существуют же приличия!
Келли, торжествующе потрясла перед глазами недовольных лучей своей сумой, набитой забористой травкой, вытерла локтем щёку, размазывая грязь; поблестела весёлым взглядом и понеслась к реке, ловко уворачиваясь  от лохматых еловых лап. Все пауки и паутины зато в один миг стали её спутниками; стряхивая очередного с рукава, она мурлыкала себе под нос какую-то песенку, опускаясь на корточки, и собирая у самых стволов тонюсенькие нитки почти невидимых цветов. Не от сглаза или порчи, но раны затягивает чулком, если смешать с кровавником или змеиной головой.
Всё! Распрямилась стремительно, огляделась внимательно, словно шорох послышался? Зверь ли? Лютый человек? Не те места тут, чтобы лихоимцы шастали; лес чужих не принимает, а свои для нагини не опасны, что они сделают с девой столь невинной ликом, что носит с собой трубку духовую с отравленными иглами, да клинок на поясе. Да, и ночь сегодня приключаться, ох, ночь…
Речка призывно растянулась в бурливую ленту, приманивая притомившуюся путешественницу. Глаз за ночь не сомкнула. Натанцевалась. Глупостями назанималась. Но зато все меры предосторожности – никто не заподозрил, что гости с Тары могут о чём-то помышлять, кроме как о процветании, танцах и благочестивой преданности. А. Почему бы и нет? Келли потянулась, разгоняя дрёму, и пошла аккуратными шагами к тому месту, где было удобно припрятать одежду и суму. Выступила из бесконечного одеяния ни мало не смущаясь тому, что на неё пялились какие-то птицы, выудила из заструившейся между лопатками гривы несколько длинных иголок. Голые ступни охладила ластящаяся вода. Казалось же зябкой, но тёплая, как брюшко щенка; Келли помедлила, а после не понесла себя медленно в воду, как положено  пристойной девице, а разбежалась и нырнула, подняв фонтан брызг и едва удержавшись от непристойного девичьего визга – вода же страсть, как холодная должна быть! Или тёплая? Пока размышляла, согрелась, и поплыла, стремительно рассекая водную гладь от уха ближайшего камня до следующего. Лишь дважды пугливо пискнула. Нагини – убийцы иногда до смерти боятся морских чудовищ, а те, что мечутся по поверхности водного зеркала, это они, самые вредные существа, которых девица Нолан боялась пуще стрекоз и бабочек с агрессивными мохнатыми лапками.

Плавать с малолетства умела – удовольствие, когда не жмурилась, если какая стрекозка над головой;  обнажённой – удовольствие величайшее, когда к шёлку кожи ласковое течение притрагивается, будоража природное, волнуя откровенностью, когда бы с русалками соперничать свободностью своей, дозволенностью ни перед кем ответа не держать за вольности. Красота же! И когда развеселилась, брызгаясь с на солнечный  свет, щурясь на бриллиантовый хвост из пенных капель; конечно, за баловством отвлеклась от шорохов окружающих, и плеск воды, это  лишь рыбий  гвалт за сочную водомерку. Так её, так! И тут случилось то, что Келли снилось в кошмарах; из недр морской пучины чья-то невидимая рука схватила её за грудь! И визгу стало столько, что оглохли должно быть все рыбы!  Величайшее достоинства тишайших наёмниц в том, что убивают они бесшумно, тенями выступая из – за спины намеченной жертвы, но чёрт возьми (прости, Создатель!) это не вооружённый муж или дева, чьи жизни не представляют для нагини ценности; это морской бес, что глумился сейчас над бедняжкой, заставляя поднимать тучи брызг, вырываться как бешеную кошку, беспомощно хватая ртом воздух, когда неведомая сила повлекла ко дну. Келли была сильной и изворотливой, знала точки на теле человека по которым могла без особых усилий сложить слово «смерть», но сейчас её силёнок не хватало на то, чтобы выпутаться из цепких рук. Тем более нахлебалась воды. Тем более перепугалась совсем по-бабьи, и сердце готово было разорвать грудь! А когда ручищи вполне человечьи обхватили за бёдра, стиснув так, что разъярилась от бешенства. Выкрутилась, стараясь расцарапать глаза и искусать шею до крови; но лишь устала, злясь пуще от того, что тискали паскудно, как блудную какую!
-Убью! Дрянь! Сволота! Безбожный урод! Гад паскудный!
Шипела, как разърённая зверица, раздирая взглядом печень и втыкая в ней отравленную иглы снова и без конца, понимая, что не вырваться, держат крепко, а ногами особо тут не посучишь, когда  вжал так, что айкнула, цепко удерживаясь ногами. Дышала бурно. Сердито. Глазищами полыхала. И всё тянулась коготками спину в ленты разукрасить, чтобы завязывал узором, паскудный гад! Так бы и убила бы! И попыталась было щёлкнуть клычками у шеи, но охальник за волосы вздёрнул, чуть скальп не содрал! Затихла. Заблестела одичавшим взглядом, всматриваясь в нахальные глаза напротив; смеется же, тискает и издевается! И сорвались с девичьих губ слова достойные лучших сынов кабаков придорожных, да разбойников из шаек блуждающих; и несла бы Келли и дальше на своего хитителя, если бы не застыла с приоткрытым ротиком, когда безбожник до боли закусил её плечиком и наставил на нежной кожи метки. Охальних! Мракобес! Нахлебник беса!
Последнее и сказать не успела, заполучив языком в рот, с сердечной гневливостью сорвалась своим, желая выиграть это противоборство; закусила рот наглый, поскалилась от души, но когда задыхаться стала от языка игривого, невольную уступкой допустила облюбовать свои жемчужные зубки и дёсны и потрафить язычку своему; покусалась снова, повыталкивала зло язык прочь, а после, что делать – слюнку –то глотать надобно, так и наглоталась вместе с водицей пенных вкусов злодея своего.  Подтаяла чуток от захвата, устроилась поудобнее на бёдрах, глазки с поволочкой хитрой; притушила злобную гарпию, и уступчивой барынькой под руками чуть не самочкой доброй о незнакомца потёрлась. Грудками тугими о его разворотистую грудину поласкалась. Сосочками остренькими поцарапалась. И то, что чресла реагировать стали у молодца, тут как бэ сомнения не возникало в девичьем сознании; как удержаться, когда ножки раздвинуты так откровенно, что стоит  лишь…
И в этот благословенный «лишь» когда хватка ослабла, Келли коротко ударила в переносицу лбом, толкнула с силой в грудь и высвободилась. Губы после поцелуев горели.  Щёки пламенели. Зла была, как чёрт. И что с того, что от хватки его и сомлела так, что внизу живота потянуло сладкой пучиной? Но не обернулась даже – пусть и утоп. До берега тут рукой подать; выбралась, заозиралась растерянно, разыскивая суму и вещи. Спутала? Не может быть! Зло закусила губу. Проскользнула под ветви этого дерева и того, стёрла капли с лица, выдохнула сердито, и не оборачиваясь; лишь руками в обхват груди сжала. Воды –то нет, голая, как новорождённая курица!
-Куда одежду девал сказывай по-хорошему!
Выплыл злыдень. Рожу его представляла – смотреть не надо. И то, что пялится на неё во всей своей красе тоже не сомневалась. И вроде бы, все люди, и застенчивости не обучена, но закраснелась от мысли, что  укрыться нечем. Сморгнула. Взглядом изучает откуда взять палку хорошенькую, чтобы поддать лихоимцу, если добром не скажет. И неловко же, хоть плачь!

Всякими славными искусствами владела; и травы варила, и в ядах смекалиста, и молчунья, когда яриться душа, а клинком ловка, и заговором, а тут, когда против мужика  голыми руками, ну дура-дурой беспомощной. Не игривость уже, а хватка у того стальная, что ошейником придушил, и застыла на миг от изумления, не соображая хорошенька, что сделала ему. Ударила? Так ведь напугал, как чёрт срамной? Учуяв, как у него стойка сделалась сбежала, как трусиха последняя? Так не хотела, не думала, и даже в голову не пришло, что надобно быть паскуднеце ласковой, как шёлковой поддёвке; а теперь –то черта виться под ним, когда швырнул на землю, так, что едва на ладонях удержалась, да выставил жопой кверху, как зверицу доступную.
Ой, мамочки, больно как!
Вывернуться хотела рефлексом. Зажалась идиотка. Высохла же, как трава на ветру, но едва почувствовала, как член в нежную дырку толкнулся, так и взвилась, дескать, ну нет же, не …да я же… ну зачем… И всё пенкой на губах и застыло, когда криком, содрогаясь от боли такой горючей, что казалось насквозь рвёт.  Земля под коленками колется, схватываясь холодом, только вот от тела жар такой прёт, что талый сок хлещет. Неуловимо же, когда больнее, чем было; и когда волнами то шок, то ворожба вожделения, а когда течные соки краснеют в дорогой пурпур кровищи девственной, марая липким запахом железа. Но не вырывалась больше, не крыла словечками, втягивала судорожно через нос запах мужика, что драл её, как зверел; только глаза пламенели от больного бешенства, да по губам искусанным жижа из проглоченный земли. Так кричать при нём не хотела! А, как миленькая. В слипшихся от слёз ресницах блескучий узорчик. Так красиво маслом  вскипело, когда в глаза ему взглянула; потянул же за гриву, чтобы послушно смотрела на любовника своего снизу вверх. Так и смотрела. И не пикнула даже, что от члена его она вот-вот потрохом наружу польёт, и что содрал он её в кровь, и что дрожит ознобом мучительным, когда он её за грудь лапает, да бёдра атласные в синяки мнёт.  Гордячка, но смирились, обмякла под насильником, когда за бёдра рванул на себя, насаживая как куклу на свой кол. Сотрясало от толчков драных от которого дырка её мокро сочной течью пошла, изогнулась спинкой, как кошечка, поддаваясь как следует наказанной жене – без разговоров, погрызла губы в кровавое месиво, и поджалась с силой, потираясь смачно о член. Пружинкой нутро стянулось, так чтобы в обхват ствола гудящего, чтобы с отдачей в сосочки истерзанные и лоно переполненное стяжкой мужских соков. Каждое движение его чувствовала. Вскрикивала, когда больно было. Отзывалась, когда тянул. Злилась, когда лапал по-хозяйски; но не возражала. И когда внезапно свело между раздвинутых ножек узлом краткой вспышки, поняла, что кончила; просто плеснула липкой  влагой по набухшим губам, а после жирная вязь затекла в растраханное лоно, и ещё несколько раз получила в назидание, когда хес спустил в неё.
Обессиленная рухнула на землю ему под ноги, дышала с трудом,  и слушала, как рвёт рёбра сердце, и пульсирует между ног; облизнула губы запёкшиеся, сморгнула солёную влагу с ресниц. Показалось, что по спине шлёпнуло капля влаги?
-Снег…
Полувопрос с удивлением. А дальше помоги мне встать, и на негнущихся к речке, зуб на зуб от озноба не попадал; умыться бы, а кровушка едливая, хоть ладонью, и то трудно. А по щекам слёзы, как у дуры, честное слово; не о чем же, подумаешь, сама же хотела, мужика раздразнила, и ещё вела себя как овца дикая.  Села на корточки у воды, смотрит, как от снежных хлопьев разбегаются по воде круги, как от лапок водомерки. Или от слёз? Или смешалось? Услышала шорох песка под лапищами хеса, живо обернулась, взгляд кольнул, но не проткнул:
-Что, снова?
Не злилась даже. Обмерла чуть. И зарёванная. Кривится от больки, ну, так за манерки; и по изгибу спинки позвонки пересчитать можно, осунулась будто.

Отредактировано Келли Нолан (2013-09-05 09:25:57)

Вот такие у меня срамные дни… Огрызнуться хотелось, но мельком взглянула на кулачищи его с дыню, да  помнила послушница, как вскипало шалой болью нутро, когда рвал, швырнув на земь, и ответила тихо:
-Первый раз всегда кровь.
В носу только пощипало от слёз было навернувшихся, но мотнула головой; хватит уже, итак разнюнилась и глаза всё ещё красные. А что шуметь-то теперь или на лихоимца с криками кидаться, прибьёт ещё чего доброго; и почему решила, что без внимания оставит то, как она с ним наласкалась, а после боднёт лбом и сбежит, да строго будет требовать чего-то. Училась же премудрости угождать мужчине, но покуда жила в добровольном заточении с принцессой, перестала заботиться о том, что станет делать, встреть когда кого. Сама же была хоть  норовистая, за что наказывали изрядно в обучении, но не грубая или неласковая, а лишь подзабывшая, что нельзя мужчинам поперёк, иначе за патлы оттаскает, кулаком поучит или вот так, что коленки дрожат и болит изнутри так, хоть убивайся.
Накрыла ладоням озябшие ступни и в воду смотрит, и притихшая совсем, только пуще губу покусывает, слушая голос насильника; и сама себе удивляется, что не рванула к камню какому или палке, чтобы разбить тому голову при первой возможности. Он сильнее. Вон рослый, как лосина, и силён видать же, что твоя наковальня, и почти даже удивительно Келли, что от неё что-то осталось, когда он её отъездил, как лошадку ездовую. Всхлипнула. Ну, дура же. Связалась вот. Вскинула голову, когда ветка влажно хрустнула под ногой, торопливо одёжду схватила, и только зрачки расширились на это его «разохотилась»; влажное всё, тонкое, нежное, путалась в тряпках, и всё посматривала на месте ли сума. Холодало так быстро, что Келли задрожала от озноба. И в плюс ещё оттого трясло, что потянуло болезненным мандражом промеж ног. Ухватилась за низкую ветку, чтобы подняться, поскользнулась и сама на себя рассердилась, ну, что как неловкая старуха, честное слово. Щеку прикусила, чтобы молча всё, а то потянуло же наговорить снова ему, но лишь глянула трескучим взглядом; вот неловко рукой потянула и по холке от хватки  клыков молодецких колотьём дёрнуло. Всю пометил, вот зверюга дикая! И чуть не упала, и за руку предложенную ухватилась живо, чтобы подняться от посеревшей вдруг речки, и пошла как могла скоро, подол придерживая, чтобы в слякотную грязь не стекал:
- С Тары я. Служу леди Маккуин. - Не оборачиваясь ответила, а после лишь вперёд пропустила, чтобы вёл, куда собрался. Колючий взгляд кинула на него, а вот ишь ты, знать ему всё надобно. Поплелась следом, поцарапала лодыжку, по щеке хлестнула мокрая ветка; снег валил всё существенней, мешая видеть дорогу, а ещё скользко и болит всё так, словно правда не членом порезвились с ней, а каким-то рубленным суком! Всхлипнула обиженно. Чуть не упала и ухватилась за локоть мужчинин. – Поплавать решила на рассвете.
Взгляд внезапно блеснул угрюмой насмешливостью. Вот уж сходила за хлебушком, называется. И без всяких там особенных мыслей просто быстро осмотрела своего первого мужика; шаг широкий, зенки наглые, рот явно смекалистый, в плечах широк, в жопе узок. Встретила бы такого на узкой дороженьки, рта бы не открыла, ведь ясно же, что бабе такой спуску не даёт, а сам спустить горазд за милую душу. От ощущения сего свело внезапно в промежности. И шлепок его спермы с прям жилкой на шее ощутила. Сморгнула снежинки. А после юбки рванул сильнейший ветрюга. Неужто, правда буря?
Прижалась к шероховатой стене пещеры, чтобы отдышаться, смахнула со лба налипшие пряди, ступила по сухому осторожненько, словно по стекла шла, запрокинула голову, чтобы заглянуться наверх. Было сухо. Не зябко. А снаружи рёвом рвала глотку надвигающаяся непогода. Келли разжала судорожно стиснутый подол промокшей юбки, стянула суму, поддела носком туфельки сухую ветку, и быстро оглянулась к своему провожатому:
-Костёрище получится, - подобрала промокшую тканьку и стала собирать  топливо; почти не замечала, что замёрзла, и зуб на зуб не попадает, и словно позабыла, что насильничали над ней, только невольно прислушивалась, где там бродит чёрт патлючий; не хотела, чтобы он подумал будто она боится его, поэтому на все его похахушечки реагировала спокойно. Один раз только залилась краской. Звонкое ещё было «хм». После же, когда сгрузила ветки, и вытерла руки о промокший подол, опасливо взглянула:
-А ты здешний?  Тропы знаешь, лесом ходишь. Есть имя, которым тебя можно звать?
Язычок пламени лизнул сухую ветку обманчивой бережность, а после, и с треском впились огненные клыки  в древесину; потёк жаркий воздух и Келли опустилась у костра, машинально выжимая из мокрых косиц ледяную воду.

Отредактировано Келли Нолан (2013-09-06 22:09:53)

Она с каким-то болезненным любопытством вслушивалась в голос Брена, наблюдала за его манерками, и ловила себя на мысли, что не испытывает к этому верзиле ничего, что следовало бы девице, что подверглась насилию;  побаивалась его, настороженно посматривала, но без мучительного страдания в серых глазах.  Что он взял с неё? Невинностью натешился? Он же до сих пор ведьмой её считает! Смешное сморгнула; вот большой, а глупень.  Не он, так другой бы взял. Себе не принадлежала с рождения, и никогда не станет, а книжки умные, что любила читать, да разговоры медленные или молчанку со своей госпожой, всё это можно и теперь, когда  нечистой стала. Печалиться теперь о том, что сокровенное для единственного?  Фыркнула лишь. Только не нагини. Только не Келли. Тело всё стерпит. А  остальное не ума дела того, кто случайный человек:
-Узнали бы, что ты с ведьмой сношаешься и тебя бы вздёрнули.
Посмотрел всерьёз и лишь в глубине глаз улыбка едва-едва:
-Никого не хотела под юбку пускать, а ты не спрашивал, так и соблюла себя для тебя считай, сердешный.
Согревалась потихоньку, взглядов нахальных не стеснялась, вот уж верно, что он в ней ещё не видел такого; потянула за вязку, чтобы стянуть верхнее платье, туфли скинула, поднялась легко, закинула платье на горячий пещерный выступ, встряхнулась, что кошка попавшая в воду, и вся вроде бы рассеянная, и совсем упустившая мужика своего из вида. Раздумывает, куда бы нательную сорочку подевать; вон хороший бочок у утробы, и вон неплохой, куда сердешный ступил. И взгляд у Келли вострый, быстрый, и вроде бы тряпками своими занята, до косицу плетёт, а сама бесшумно к гулкой от биения собственной крови стене прижалась, и шажочками такими, что будто не касается земли скользнула тенью следом. Чудил что-то её новый знакомый, ох чудил;  повидала разных умельцев, да и Тара славится заговорщиками против Создателя, но Брен этот какой-то…
А! Вот тут торжествует девичья уязвлённая гордость, и девица Нолан могла бы себе признаться, что с удовольствием бы пустила змею в мотню к своему внезапному любовнику, чтобы руки не распускал, но бог бы с ней, со змеей, когда от предчувствий и страхов предпочитаешь держаться поближе к тому,  кто хоть живой человек. В пещерах водились призраки, в это Келли верила безоглядно, а когда огонь стал подслеповато щурится решила, что лучше за хесом в неизвестный ход, чем одной.  Да и любопытна была на горе себе самой, вот ведь говаривала наставница, что любопытство сгубило ни одну добродетельную душу, а что та добродетель –то теперь?  И посему, преисполненная решимостью маленькая нагини следовала тенью за сердешным; сдерживала дыхание, чтобы прозрачный воздух не дрогнул; ступала с мягкостью ласкового прикосновенья; растворялась меж рубцов стены, едва казалось, что шорох раздался. Замерла. Взгляд немигающий. Блескучий. Смотрит, как ложкой вычерпывает кишки – с жадной внимательностью. Прислушивается. Ближе подойти не решается. Место неловкое, да и звезданёт без поэтического обращения, стой, стой и слушай;  и не удивлялась, хотя недоумевала изрядно, что Брен не вызывал  у неё желания поднять визг, или рвануть бежать без оглядки от него, сдать первой попавшейся дружине стражником, и  уйти подальше от этого приключенца.  Но было в нём что-то, что заставляло её слушать его силу, застыть, как порывистый, вольный ветер перед скалой. И словно бессознательно слушала,  как разряженная дрожь в гудящем, сопротивляющемся воздействию магии противлению чужой силы уступает древним чарам.  Лишь друиды могли так говорить с печатями, да джинны, да тайные маги. Келли зажала ладонью рот, словно сдерживая невольный вскрик. Связалась же с окаянным, вот обернёт в кукушку, что делать? Что делать, что делать, смалодушничало сердечко, но нагини и бровью не повела на его попытку организовать панику;  только вжалась в стеночку плотнее, да глаза больше не ломала во тьме. Пылало, как в горниле…

Отредактировано Келли Нолан (2013-09-10 01:18:01)

И чтобы она теперь себе не выдумала про какую-то опору и надёжность  Брена; всё полетело к прородителям! Он же хес, верно? Дылдина, патлы светлые, глаза наглые, сила, как у жеребца тут уж будет помнить до конца жизни! Он подлый, как змюка, которую мечтала приголубить к его мошонке! И вот же… Так не бывало никогда…До вот этого самого момента!
И роскошная, хоть и озябшая и вымокшая нагини перепуганной  белкой едва не взлетела по стене, когда крепкие пальцы сердешного прибольно ухватили её за щиколотку и стиснули до ужаса нагло! Заморгала бессмысленно, силясь вывернуться, изо всех сил в спину окаянного упёрлась, да только больше мокрый подол нижней сорочки задирался, обнажая коленки. Оскалилась как куница мелкими клычками, попробовала в плечо вцепиться, да куда там против его лапищи! Только соски от холода вызывающе вздёрнулись дерзостью, да от возни чуть не голой на его руку и приземлилась! Изогнулась, трепеща от ярости, ноздри дичью раздулись, но Брен уже её приласкал за жопу и ткнулся грубо  между ног. Взвыла. Кровью потянуло. И подзабывшие ласку хеса губы потекли густо кровью. Дернулась, взбивая пыль ногами, руками рубаху свою вжала между коленей, поджалась:
-Паскудная выдра…нелюдь!
Мотнула головой, когда отпустил, что косицы по спине исхлестали, быстро стянула рубашку (прав, что он уже не видел) и неловко, но аккуратно обмотала вокруг бёдер, прикрывая срамную щель.  Смотрела исподлобья, страха вовсе не было, чтобы он там не творил и кто бы там не скрывался и думать об этом забыла, сейчас ошпаренная, как железным прутом прижгли, злилась на изувера так, что сердце заходилось. Никто с ней такого не чинил, никто её, как гулящую так не лапал, никто больно не вынуждал стыдиться себя. А сейчас сидела у стенки, перепачканная пылью и кровушкой и сглатывала злые слёзы; не ревела, но в носу щипало от обиды, что дозволила! А искусство крадущегося? А наука, что прошла в совершенстве и комар не успевал взлететь, когда нагини рядом тенью проходила, что за беда с ней приключилась из-за мужика? Оглохла она что ли? Как она сможет служить своей повелительнице, защитой ей быть, если бесполезна, как старуха, что за водой отправилась, да и померла там от тяжести вёдер!
Дёрнула плечом, когда Брен за спину широченную её едва на загрёб, глаза сверкнули омутами непроницаемых зрачков, и толком не следила за приключенцем; что творит? С воздухом болтает на своём, да матюгальнической наукой владеет не хуже, чем дрыном своим огромным, оголтелый варвар!
То, что силой не просто человечка смертного владеет поняла, когда руны её кровью отпечатывал; кровью девственности взламывать оковы лишь сильнейшие из магов. Чудо же! Ещё с ним за компанию и инквизиция прихватит! Сморщила нос. Прижала мокрым подолом между ног, стёрла, и  кошечкой на коленки сперва опустилась, потом на ладони оперлась, спину выгнула и прямо с обожанием на своего мужика глянула! Нельзя буянить с магами, они пуще только слышат, как тряским болотом воздух содрогается. А когда на подушечках, да ласковой самочкой.
Мерлин, ну что же ты материшься, как пират! Глаза блеснули жаром и след в след пошла за своим блудливым кумиром, и рубашку где-то потеряла по дороге; только мурашки по горячей кожей, когда черту склепа пересекала. Мертвяк? Клад? Сумраком по голой спине. Кровь гуще каплями подёрнулась между ног, словно от воздуха, что дотронулся с мыслями выжрать живое. И вот теперь ведь хес не дрыгнется, кто же на голую бабу кроме как рот раскрывши смотреть будет?  А что там на приступе каменной плиты? Позже…
А сейчас правильной тенью мимо Брена прошла, меч его подхватила и обернулась. Никак не смотрела. Просто меч не отпускала:
-Сказывай, кто будешь, добрый человек. Откуда узнал, в какую пещеру печать ломать. Отвечай же...
И это сорвалось как-то само; её взгляда хватило, чтобы узнать надёжу Тары. Слишком запомнила. Слишком знала, что делал, где бывал, и что ждать от него можно было. Поэтому мел лица, лик без угрозы, чело спокойное, всё узнала. И что ли случайно сюда её поводырь пришёл?
-Кто тебя надоумил?
Голой, да с мечом, это, конечно же курам на смех, но начать можно с вооруженного, одностороннего конфликта, а там уже можно и уловками перебирать, как лепёшкой в миске с кашей. Злая была, как чертина, и поэтому взгляд держала твёрдо и ниже шеи себя совсем позабыла.

Отредактировано Келли Нолан (2013-09-12 02:46:47)

Бесноватая, это понятно же дело. И дура, что связалась, и трогать не надо было, и слова говорить тоже. Зря рот открыла. Внимательнее надо быть, девица Нолан, да, что уж теперь. Посмеялся. Получил, чё хотел. Сама виновата. Не умничай против мужского разума, силы и члена.
Поодышалась, когда понятно стало, что говорить ни о чём хес не станет, и потянуло её чего-то обратно к костерку, да подсохшему платью своему. Всё же.  Набегалась голой зверицей, пора и честь знать. И глазом не моргнула, когда на смех поднял, да пусть себе, сама понимала, что сдурила. Мотнула головой, да поутихла, глянула без лютости исподлобья; ну, и что ржёшь? Отступила.  В постель пригласила, чё не понятно было? Соблазняла, как могла, теперь сам век не откажешься от такой-то;  заплакать –то всякий вынудит, а ты попробуй развесели, это та ещё наука, служивый!
И не сердилась больше. Или сердилась, да виду не подала. Прыснула смешочком, а когда стемнело от свечи погасшей, почувствовала, как сердечко вырывается из горла, да как лицо стыдом горит, тут уж, как природой велено, что поделать –то. И пока соображала как бы попроворнее извернуться из положения постыдного, меч хеса как полыхнул  адским пламенем, обжигая руки, что дева с воплем оружие и выпустила! Чёрт окаянный! Чёрт, чёрт, чёрт…
Больно и смешно. Закрыла лицо руками, ох, стыдоба же, и плечи трясутся от смеха. Хорошо, что не разревелась от злобушки, или не зашипела кошкой! Всё могла, когда хотела; и посмеяться над собой, а чё нет-то? Чумазая, растрёпанная, с аппетитными грудками и хорошим задиком. Глаза с поволокой. И на ресничках бархатных бусинки слёзок – насмеялась. И только бы тряпку на себя надеть какую; и теперь уже всё сама, отсмеялась, откраснелась, глаза в пол и  независимо так, хотя и осторожненько к Брену шажочек:
-Плащ одолжи, сердечный…Пожалуйста.
И где-то сразу и слова стала находить правильные и смотреть просяще, и вообще, вид открытый и кроткий, только руки на груди скрестила для полноты картины, и дескать, срамно же голой:
-Дашь плащ, и я скажу, что за мужа грозного нашёл и как за это получить поболее, чем за перстни, что с него снять решился б.
А сама уже – цап! и вещицу к себе тянет, и будто бы замёрзла, или припугнул её маг чародейством своим? Выбросила из головы всё, что не касалось мгновенно возникшего плана. Только никто ей, кроме как лихой человек помочь не сможет, вот и притихла.  Хотя, мыслимое ли дело задумала, можно ли тревожить души? Хотя тарийцы и особенные, и кому, коли не им открывать врата в миры затворников, что пали жертвами бесчеловечного суда, но кто же судья тогда станет самой Таре?  Но какие могут быть сомнения, если быть должно так, как важно гордому Зелёному острову? Время, как мёд по усам утекло, и надежду уж оставил всяк, кто входил под свод усталой от нашествия зелёной кроны.  Могла ли Келли сомневаться теперь, когда вперемешку со страхом, трепетом, злыми взглядами и ласковой просительностью тона она ощутила прилив такого фееричного адреналина, что готова была взлететь! Но приходилось сохранять застенчивый вид и меняться на плащ с наглоглазым разбойником…

Отредактировано Келли Нолан (2013-09-13 03:09:54)

Во тьме со своим «цап» сильно промахнулась, и добыча желанная выскользнула из рук; замерла, обнимая плечи руками, чувствуя, как темень облепила со всех сторон, донимая пугающими прикосновениями. 
Вернись, Брен, вернись же, нелюдь...
Пугливо шарахнулась от какой-то тени. В жар бросило. Как слепая заозиралась, реагируя на голос, грохот стали о пол, запах кожаных ножен;  попятилась к стене, неловко спотыкаясь в темноте, сжимая обожённые пальцы, и ничего путного в ответ Брену!  Ну дай плащ, жидень! Стервень же!
Никогда не попадала в такую дурацкую ситуацию, вот никогда…
И только почувствовало, как вуаль плаща обняла за плечи, но представила себе уже каракатицу, похожую на морское чудовище и рефлекторно взвизгнула.  Перепугалась от неожиданности, когда тканью задело нервные лопатки, забилась в руках мага, и в крик. А тому всё едино, что она творит; и пищать могла бы, и героически кусаться, драться, спорить о чём хочется, он всё равно её облапал за грудь с набухшими спелыми ягодами сосков и сунул ладонь между ног, заставляя  открыться ему. И зло от пальцев его, но на поцелуи  возмутилась меньше, только напряглись жилке не хрупком горле, да намертво вцепилась в плащ, натягивая на колени. Хозяйничал с ней, только в ответ мотнула головой, пришлёпнув косицей по скуле, а куда без него? Ойкнула, когда подхватил без особого напряжения, да перекинул через плечо, словно коврик персидский; ухватилась за плечо, заморгала растерянно. Стой, куда? Нельзя так!
Всполошилась больше от того, что прочь потащил от конунга, чем от того, что ход закрыли; в магии не разбиралась, но знала о том, что потревоженные чары могут устроить и ловушку, от которой не избавиться и про помощи урд этого сердешного. Глаза прижмурила, чтобы лучше в темноте различать, завозилась на плече:
-Да, стой же!
Кулаком бы стукнуть в плечо, или лягнуть, но смешно же было на стальной спинище выколачивать видавший виды наряд; да и ногой куда, зачем, так и болталась на плече пойманной в силок рыбиной, пока не отпустил.
Не открывается, да что с того, нельзя, закрыто.
-Да, пусти ты…
Из-под плаща голые коленки сверкают, укуталась глубже, получила по нежному месту, возмутилась и всё же лягнула его в голень, попятилась:
-Хоть послушай!
Дышала тяжело, взъерошенная, а взгляд пристальный и решительный:
-Хочешь кровью  моей проход открывать, делай, как знаешь, но нельзя тут его оставлять, - кивнула в сторону мертвеца, - забрать нужно. Ты его отыскал, другим тоже доберутся, небезопасно, заберём его, отнесём в одно место, я укажу, и получишь за услугу щедро.
Отчего –то чувствовала, что пункт о награде для Брена из важнейших, поэтому говорила без волшебных комплиментов его мужицкой силе, да магической удали; как есть, так и говорила.  Голос Келли зазвенел от внезапного волнения, ведь что же удумала, ещё и разбойника просит, а верить ли ему можно? А выход ли есть у неё?  Нельзя медленно, ох, нельзя! Снегом завалило стёжки – дорожки окружные, никто не сунется в чащу в непогоду, а после грязь месить не захочет, но солнышко быстро обнажит потаённые тропы, и кто-то обязательно нагрянет сюда, значит всех нужно опередить, да, выгрести до дна эту тайную гробницу.
-Прошу, - едва не слетало с языка «добрый человек», но вовремя остановилась в полёте своих прошений, прямо взглянула в наглые зенки, - поможешь, что хочешь сделаю.
Ждала его ответа, прям замерла вся, слышно было, как в пещерной кишке где-то гулко бьются капли о камень. Да вой ветра в долине. Да  сердце колотилось. Да мурашки по коже от скрещенных взглядов. Сделка она завсегда сделка, вот и ждёшь результата, обещая больше, чем можешь себе и представить, как сносить будешь.

Всякий раз, когда поддавал  по жопе, вздрагивала, глаза наливались тёмным маревом, но перечить не перечила; озорной был, а она другого и не знала,  так, что он к неё лапу бы приложил, что другой, всё уж едино. Не скучно. Живёхонька. Ещё и получила своего женского удовольствия не единожды; придёт время и разберётся, что там прекрасного будет, а пока помощь её нужна, значит, тому и быть. Вздохнула и порядочной жёнушкой рядом стала, раз не пускает никуда. Охраняет от напастей, может? Недоверчивостью губы дрогнули, но смолчала. Ближе далась. Без него некуда ей. А к лапищам почти привыкать стала, и больно, когда с дури пониже спины прикладывает, да жмёт избалованное тельце, но не воевать же с мужиком за каждую пядь готового к утехам девичьего тела? Ничего, добрый молодец, помучаешься ещё со мной, помяни слово.
Захватила внимательным взглядом, но не уступчива в гляделках, надо ей так, как она просит, а ты вынь, да положь. Дорожки знаю. Обойдём посты, если понадобиться. Развлекать буду, пока ты ношу драгоценную переть будешь, что, плоха я напарницей? Не боись, Брен, я за ради мертвяка этого очень много сделать могу, надобен он важному для меня человеку. А ты в глазоньки мне смотришь и знаешь ведь, что не отстану от тебя, хоть сама волоком попру. И так серьёзно друг на друга пялились, пока  не сморгнула на его «а будешь?»;  чот насторожилась мигом, что за скальд романтичный? Куда гулять? По лесу гулять? Зачем гулять? Заморгала часто, изумилась как-то, вспыхнула гневливостью, складочка между бровей задумчивая, и следом смотрит, куда хес ушёл и свет ласковый с ним.
Следом пошла, наблюдая за скупой магической игрой, ступила в полоску светлую, пристально рассматривая своего ухажёра. Красив. Велик. Нагл. Лохматый волшебник с дрыном. Потеплело невольной улыбкой в глазах. Все люди, как люди, а она вечно свяжется не с тем парнем…
-Эй, Брен!
Окликнула тихонько и тут только заметила, что что-то её сердешный в лице поменялся или показалось? Насторожилась и сама, глянула кругом, прислушалась, вскинула взгляд на мага вопросительный, дескать, зачем лекарь мёртвому?  Подошла на голос с тревожкой, наклонилась, прижала ладонь к горлу правителя, да как отшатнётся, зрачки расширились, глаза большущие:
-А зачем лекарства ему, сердешный, - дыхание перевела, в руки себя собирая после недоверчивого шока, - жив, как мы с тобой…
Подошла снова, зрачки проверить; долго в лицо всматривалась. Зачем он тут? Зачем жив? Что Империи грозит, а что Таре? Думала о Таре и госпоже своей, как о едином; кольнуло лишь ледяная спица сомнения, а может бросить его тут, не мучить новыми надеждами тех, кто готов был голову на плаху ради зелёного острова? Он живым помочь не мог, а уж спящим безмятежным сном лишь растревожит вновь, да? Как поступить, как правильно? Но вспомнились что-то глаза принцессы, словно в зеркальную душу заглянула, не уступит ведь она никому, да, леди Куин? По-своему будет, хоть и сама. А сама лишь к гибели. Значит, нужен этот проклятый труп! А спит он. Спит, не шелохнётся. Как же ты бросить её посмел, когда нужен был? Правитель…Сморщила нос. Нужен, как дождь в засуху, и как ясность, чтобы разогнать тучи. Взглянула на того, с кем гулять теперь будет на радость. Смешной. Но если  бы они с магом полуумным не нашли конунга тут, то, кто знает, не быть бы тому мёртвым по-настоящему.  Мотнула головой, кинула настойчивый взгляд на хеса:
-За живого кроме гулянки и золота можно добавить. Поднимай его. Нужен он живым ещё более чем.
И в молчанку. А что говорить. Уповать только на то, что Брену хватит сил троллью хитрость обойти и на волю выбраться. А она уж расстарается, чтобы они мимо патрульных проскочили, да люду лишнему на глаза не попались. Помощница выискалась, так ведь подумает, а её плевать было, главное, чтобы не передумал.

Глаз с Брена не спускала, а ну, как передумает? Уже подготовила речь пламенную и уговоры масляные и готова была уже прямо начать сулить несметные богатства, явно читая в глазах сомнения. И причина была и повод;  почему жив император, зачем духи не приняли его, кто выдумал эту небылицу и для кого она была состряпана. Чуть-чуть нахмурилась, в последний миг отдаваясь сомнению о том, что творят и как с этим будут думу думать в замке.
Ну, конечно же! Взгляд прояснился и глаза засияли; конечно, в замок его нужно, там и припрятать надёжно, место тихое, для пришлых лютое, бродят там только ветра, да язычники, а о визите конунга умертвлённого никто не прознает. Знают люди там цену молчания, и обучены хранить тайны как никто другой.
И пока соображала, хес тело государя на плечо поднял, и невольно засмотрелась;  силища у сердешного, как у вола, так что разворот спинищи свет дрожащего отблеска света перекрыл. Что же надо говорить ему теперь всегда? Верно! Спасибо, что не убил, когда из речки зверем выскочил! Вот это следует ему говорить постоянно. Ведь в сравнению с «кузнецом» нагини казалась миниатюрной, хотя не жаловалась ни на рост, ни на женственность форм, ни на удальскую прыть охотницы. Подозревала, что придушить он её сможет одной рукой, приподняв над земле за нежное горлышко и, перебрав пальцами позвонки. Жуть. Великан.
-Эй, Брен…
Прокатила на языке имя, и нравилось так звать «эй, Брен»; что ей с ним теперь нос гнуть, да и он бесцеремонный, пожалуй, другое обращение и не оценит. Кинула быстрый взгляд в ответ и тут же ресницы опустила, что не командуй? Не командую, видишь, и всё сделала, как велел, и меч взяла, лишь только на мгновение сомнение мелькнуло в смоляных зрачках; помнила, как обожгло ладони; однако теперь рукоять послушно легла, и Келли удобнее перехватив оружие, вскинула голову на своего спасителя. Правда ведь пропала бы без его помощи. Вон камень потянуло вниз, когда конунга поднял, так сердце в пятки, вот трусливая дура! Заозиралась опасливо, ноздри раздулись, когда повело смрадом из проёма, и гримаска отвращения от запаха; нос и рот зажала ладонью, головой замотала, вот смердь! Опустила глаза на свои босые ноги и безрадостно поправила плащ; но нести огромного императора не смогла бы даже будь двужильной, и поэтому шлёпнула в мерзкую жижу и, удерживаясь за склизский мох потихоньку пошла в нору. Там кто-то побежал… Тут… Что-то задело по голой лодыжке. И едва поборола позорной желание взвизгнуть, шла, замирая от брезгливости и дышала ртом. Если это навалили тролли, то что они жрали, будь не ладны их кишки! Один разок скользко упала на колени, вскочила мигом, хорошо на меч упёрлась, а то бы лежать личиком прямо в чьих-то желудочных переживаниях! Гадость какая! Пискнула, когда пальцы во мху нащупали чьё-то шевеление и,  сморщила нос; девица, как есть девица, как не приучала себя терпеливо относиться к тварям божьим, но, если с несколькими лапками, то всё, это уже хуже водомерок!
Обернулась, чтобы увидеть хеса; она для него зрелище была бы так себе, но за взгляд его безопасный держаться хотела обязательно и была бы готова к нему на шею или пусть бы через плечо перекинул лишь бы не мазаться в этом. И хорошо хоть не по маковку, а так, дышать  ртом можно; а уж глаза ест, и кишмя кишит жирным, сточным мхом. А Брен же красавец! Заулыбалась внезапно, сверкнула полоска жемчужно-белых зубов; как хорошо, что он согласился тащить конунга, как хорошо!
-Эй, Брен…
Выдохнула, чтобы говорить:
-В Шамрок Касл нам надо. Там и кров и отдых. И безопасно.
Что с ним лукавить, да выдумывать «иди налево, иди направо», был бы подонком, не взялся бы помогать, а так видно, лихой, да с честью дружен, а тут у неё выбора не было, доверять так, чтобы он поверил, что она не дурит его, и взглядом не шарахаться, смотреть прямо. Поймёт, что она не лжёт. С воздуха свет может взять, а уж в её глазах и так начитается, что без него она прямо в этом стоке с парашей и утопнет! Нужен, сердешный ты мне, ах, нужен!
Услыхала что-то, оживилась и подняла торжествующий шум:
-Лодка!
Теперь не важно, что там шебуршилось под ногами, за призом – лодкой, Келли могла и птицей лететь, так хотелось воздуха свежего глотнуть, что втайне помышляла уже обузу эту – императора потопить в этом самом стоке. А теперь куда, а вот север/юг/а нам  воон туда, можно, да? Проём, проход, выберемся, да? Ну, Брен, ну, эй…Почти у цели, да? Всего-то мимо стражей, зверей диких, людей любопытных пройти, и мы у цели, а дальше, что хочешь будет!

Отредактировано Келли Нолан (2013-09-18 22:37:45)