Далар |
|
|||||||
|
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Далар » Дворец императора » Зал Совета
Малый тронный зал. Здесь за трапезой - обыкновенно, обедом - собирается Совет Императора. Здесь можно услышать лишь подтвержденную информацию из самых надежных источников в Империи. Здесь ведутся дипломатические переговоры и решаются споры между вассальными государствами.
Приветствия и поклоны, любезности и новости - обычная шелуха любой дворцовой встречи. Насколько лёгкой будет она, гонимая ветром, в этот раз, Гаданфару лишь предстояло узнать.
- Благодарю вас, - шази улыбнулся в ответ на добрые пожелания Батисты. - Небо Далара столь безгранично и безмятежно, что при одном только взгляде напоминает мне о родине.
Новости Батисты были ожидаемы, и Гаданфар опасался, обдумывавший их всю дорогу до дворца, опасался, что услышав о смерти Эскаланте, останется слишком равнодушен. Недостаток потрясения был бы сейчас неуместен: ибн Кабир не сомневался в наблюдательности присутствующих и полагал, что чрезмерная невозмутимость заставит их сделать не самые верные выводы. Мысль о неприятных последствиях таких умозаключений омрачила лицо Гаданфара тенью искренней удручённости и печали.
- Достойный дон Батиста, я выразить не могу, сколь печалит меня безвременная гибель благородного дона Эскаланте, - ибн Кабир опустил глаза в знак почтения к умершему. - От имени народа шази всем сердцем скорблю об уходе столь светлого ума и чистого сердца.
Голос халифата испытал некоторое искушение осведомиться, известно ли Альгамбре что-нибудь об обстоятельствах случившегося, но рассудил, что слишком поспешный и пристальный интерес может сейчас выглядеть подозрительно. Уже через мгновение его отвлёк от этих мыслей голос незнакомого до сей поры северянина.
Обернувшись к хесу, Гаданфар со вниманием прислушался к нему, и едва сдержал встревоженный и недоверчивый возглас. Григ мёртв, сегодня же, в полдень. Выстраивающаяся закономерность совсем не понравилась ибн Кабиру и, бросив быстрый взгляд на сидящего рядом хана, подумал, что отсутствие в Совете Хорикавы совсем не к добру. И Ямада без лишних проволочек подтвердил его подозрения.
Гаданфар ещё раз склонил голову, демонстрируя глубокую печаль и скорбь по ушедшим, и в этот раз ему не понадобилось освоенное при родном дворе искусство притворства. Он не назвал бы ни Грига, ни Хорикаву своими друзьями, но жизнь каждого из них на свой лад имела значение, они были крупными фигурами, и исчезновение обоих в один день производило тягостное впечатление. Чувствовать себя единственным выжившим было не слишком уютно, хотя бы потому, что шази прекрасно понимал, как много взглядов на него обратится и насколько подозрительными и пристальными они будут.
- Сколь скорбные вести, сколь кровавый полдень, - глуховато проговорил Гаданфар, не обращаясь ни к кому в отдельности, потом поднял глаза, обвёл взглядом лица присутствующих. - Харр Варрен, для меня честь познакомиться с отважным сыном Севера, достойным настолько, что он был избран говорить от имени своего народа. Верю, что наше сотрудничество, сколько бы оно ни продлилось, будет плодотворным и послужит к вящей славе Империи. Я потрясён внезапной потерей Хестура и вместе с вами глубоко скорблю об уходе харра Грига, да живёт он долго в памяти бесстрашных хесов, - договорив, Гаданфар взглянул на хана. - Ваши слова пробуждают глубокую печаль, Ямада-сама, ибо повествуют о большой утрате. Пусть будет высокое небо гостеприимно и благосклонно, когда встретит благородную птицу.
Ибн Кабир умолк, выдерживая приличествующую случаю паузу. Гибель Хорикавы и Грига, назначение Варрена - всё это обрушилось слишком внезапно и требовало всестороннего обдумывания. Времени на это совсем не было, да и сведений не хватало, и шази решил отложить эти мысли на потом, а пока сосредоточиться на том, чтобы держать лицо, не вызывая лишних подозрений и сомнений, и наблюдать за своими новыми собратьями-советниками. Он как раз собирался осведомиться, где же Император, когда имя самодержца прозвучало из уст камергера.
Гаданфар склонился в почтительном поклоне, а, получив разрешение, занял своё место за столом. Пышность императорских одежд, царственные регалии - всё это сообщало ещё большую торжественность моменту. Ибн Кабир превратился в слух, ловя каждое слово провозглашаемого указа, почтительно склонил голову перед Императором и осторожно заскользил взглядом по лицам новоиспечённых советников, чтобы не упустить того, как каждый из них отреагирует на новую должность и своё баронство. Слова "первый мой указ" не позволяли расслабиться: в создавшихся условиях ожидание второго становилось почти тревожным.
Знакомство прошло в тёплой и дружественной обстановке не смотря на трагические обстоятельства, собравшие в этом зале будущих советников. Батиста мысленно усмехнулся, правда усмешка вышла с горьким привкусом. Какими бы амбициями не обладал этот человек и как бы рьяно не стремился забраться выше, смерти своему другу он не желал. Любым другим способом занять место советника он был бы не прочь, только не убийство. Хотя, кто знает, может быть убийство было самым благородным, что можно придумать. Пропажа принцессы могла повлечь за собой миллион непредсказуемых последствий и пока её никто не нашёл, судьба и честь убитого графа Эскаланте висели на волоске. Правда теперь тень будет падать и на самого Альваро, но он больше не позволит ничему и никому встать между ним и троном Алацци. И здесь уже не до сантиментов, если придётся запачкать руки кровью, он это сделает.
- Император Карл Магн!
Камергер прервал ровный поток мыслей громовым голосом. Батиста поклонился вошедшему Императору, занял своё место за столом и превратился в слух. Правда не забывал поглядывать по сторонам. Сейчас его уже не поражало величие регалий и блеск золота с драгоценностями в гербах и знаках отличия, но он прекрасно помнил своё первое впечатление от совета, когда он увидел Императора впервые. Тогда он, кажется, на пару мгновений забыл как дышать. Только люди ко всему привыкают и к общению с августейшими особами тоже, даже не смотря на то, что это великая честь для каждого живущего в Империи.
... - Голос Алацци, как прежде, ныне кравчий, наш высочайший виночерпий...
Чем ближе к императорскому столу, тем лучше. И в спальню Императрицы ходить недалеко.
Честь получить титул. Безусловно. Для бастарда особенно, но планы и амбиции шли куда дальше надела земли, сброшенного как кусок со стола верному псу. Правда порадоваться стоит и благодарить стоит, искренне и честно, от всего южного сердца, чтобы ни у кого, ни у советников, ни тем более у Императора, не возникло даже тени сомнений в преданности благородного дона. Батиста поднялся со своего места, подошёл к Императору и преклонил колено.
- Позвольте выразить благодарность за оказанную мне честь, Ваше Величество. Клянусь быть беспристрастным, искренним и честным голосом Алацци в Совете Империи.
Дон склонил голову и теперь ожидал подачи руки дающей для благодарственного поцелуя. Безусловно так и будет, он станет отличным советником и будет представлять Алацци в Совете. До тех пор, пока не представится возможность сесть на трон своего, - да, он считал Алацци своим королевством, - королевства и говорить с королём Далара на равных. И на троне в тот момент будет уже не Император...
Вопреки тому, что могло бы прийти в голову советникам, бывший глава Урхольмского гарнизона отнюдь не считал происходящий обмен любезностями и соболезнованиями скучной и обременительной процедурой. Следователь в нем желал знать, насколько все эти люди действительно опечалены без скидки на национальные особенности их менталитета. И чем именно опечалены: потерей, волокитой, которая за этим последует, риском потерять место в этой волоките или тем, что на них может пасть подозрение? Иные варианты? Бран не мог бы сказать, как именно улавливает, кому верить, а кому нет. Должно быть, это и называется интуицией, чутьем. Он всматривался в лицо советников, суровый северный прищур не украшал сотника, казалось, он близорук, но так было проще концентрироваться на мелких изменениях мимики, деталях портрета.
- Господин Ямада, граф Батиста, - он коротко склонил голову в редуцированном поклоне, призванном подчеркнуть его скорбь, - Хестур скорбит вместе с вами. Печаль укрывает наши душит, но она не должна обескуражить нас и подорвать наш дух.
Он привык говорить с бойцами и с большинством людей говорил так же. На севере такое обращение было довольно привычным, там не было мужчин, не умеющих держать меч. Если здесь, на юге, в срединных землях Бран мог показаться грубым и бестактным, так тому и быть.
Получив, наконец, официальное назначение, сотник сел в кресло советника Грига – кажется, это и называется «теплое место»? - но ненадолго. Официальная часть была предсказуема и неизбежна. А деньги… деньги – это оружие и наемники. Главное, что Варрену не придется лично заниматься имперской конюшней. Хотя, кони - дело приятное. Прислуживать за столом, ему не хватило бы терпения. Однажды он сможет прийти на конюшни и экспроприировать животных для нужд той стороны, которую посчитает наиболее интересной для себя. Бран прошел к Императору и, преклонив колено, ожидал позволению выразить благодарность.
- Милость Вашего Величества безгранична. А честь, оказанная Хестуру велика.
Сотник отлично понимал, что честь оказана отнюдь не ему лично. Предки Варрена были пиратами и наемниками, с тех пор его кровь не поменяла свойств. Он будет верным и отважным наемником, пока пират в нем не возьмет верх.
Император с благосклонным кивком выслушал благодарения советников, протянув унизанную перстнями десницу свои для поцелуя, должного скрепить его высочайшее повеление: «Хорошо… Теперь, далее». Молчание продлилось не долго, и Карл, устремив взор вдаль, заговорил. Слова, спокойные и уверенные, свободно слетали с его языка:
- Хоть беспокоят нас дела государства нашего, для обсуждения поступления податей и налогов, состояний казначейств, решений господ ваших и наших высоких вассалов, положения гарнизонов, требований и прошений баронских лиг мы выслушаем вас позднее. Сегодня мы собрались здесь не ради всех этих дел, но и не только для того, чтобы принять присягу вашу, и восстановить порядок. Нам, мессиры, угодно, чтобы вы выслушали наше решение по поводу самоважнейшего дела, каковое, как и положено доброму государю, заботит нас прежде всего: я имею в виду вопрос о потомстве и престолонаследии, – и все же, как ни был уверен в себе монарх, как ни укреплял дух, голос его все утихал и последние слова, слетевшие с уст, прозвучали тихо, словно шепот. Император замолчал, и вновь дух его оказался погружен в сомнения, словно в густой и липкий туман, пугающий своим холодным касанием. Касанием могилы!
Пустым взором он оглядел советников, и не увидел никого. Нет! Увидел… пред ним – здесь, за столом, – сидели они, его сыновья. Живые, не тронутые предательскою смертью, что осквернить готова юношескую красоту.
Вот он, Людовик, старший сын, погибший на турнире, сидит по правую руку, как полагается наследному принцу, герцогу даларцев. Но, что это, его доспехи окровавлены, измяты. В них бреши, через них же видно тело сына. Как оно избито, изранено, но все ещё трепещет в нём жизнь! Не выдержав, Карл отвел взгляд и новь поднял. На принцев Вильгельма и Франца, близнецов. Они бледны, их лица словно снег Северного хребта, где сложили они свои головы. Руки их, лежащие на столе, обморожены, черны, все в ранах…
Император зажмурился, прогоняя видение, но оно не ушло. И он увидел, по левую руку от себя, четвёртого своего сына, Карломана. Он, бедный мальчик, умер первым, не успев вкусить жизни, прожив на свете только шесть кратких лет: «О ужас… Жестокий Бог, ты отчим, не отец…». И рядом с Карломаном принц Альбрехт. Милый Альбрехт, погибший от трусливой длани отравителя, подсыпавшего яд в вино. От злого эликсира под глазами принца залегают тени, всю шею покрывают синяки…
Виденье задрожало, а в следующий миг – рассыпалось, как не было его. Вокруг стола, занимая свои места, теперь вновь сидели советники. Карл поднял взор к потолку, и там увидел прощальный всплеск коварного виденья – императрица Сагадат, в багрянице, босая, держит на руках своих младенца, шестого сына, Максимилиана, которого увидеть было даже не дано отцу его. Мгновение, и тень её была поглощена озерною волною, принявшей вид девицы и рассыпавшейся тысячею звезд.
Император очнулся, дурманящая пелена спала с его очей. Он огляделся печальными глазами, с трудом сглотнул и заговорил:
- Так слушайте же, мессиры, угодно было Господу призвать к себе принцев, наших возлюбленных сыновей, оставив престол священный без наследника. Но не бывать хаосу под небом единой Империи! – Карл прервался, раскрыл ладонь, в которую слуга тут же вложил наполненный вином кубок, и сделал короткий глоток. Сладкий нектар коснулся уст монарха, разлился теплом по телу. Император глубоко вдохнул, выдохнул, после чего продолжил. Глас его, пустой и безэмоциональный вначале, теперь наполнился силой, - И пусть гнилой червь, Альянс Мятежников, жаждет изъесть тело её изнутри, подточить основы мироздания, установленные Богом, не бывать желаемому мятежниками никогда! – пальцы монарха с силой сжались при этих его словах, – Знайте, что взглянул я в очи возлюбленного сына моего и увидел в них путь ко спасению. Как бы ни гремел гром ненависти к Империи, будет стоять она в веках, ибо так повелел Отец Всеведущий, и по воле его распорядился я венцом своим и отцов моих, завещав единую Империю одному наследнику, коему все вы присягнете служить…
Отредактировано Карл V (2012-07-25 11:28:27)
Особенных трудностей с преодолением подземной паутины переходов не возникло. Карим знал их и помнил, и видел, стоило закрыть глаза. Он множество раз мысленно проделывал этот путь и множество раз представлял себе, что скажет Императору. И так и не смог понять, что хотел бы сказать. В моменты, когда злость выплёскивалась через край он убивал старика даже не сказав и слова, лишь когда глаза отца закрывались, шептал своё имя, чтобы там, в мире лучшем, он знал чего был лишён все эти годы и чего лишил его, своего сына. Когда покой и умиротворение заполняли душу, он готов был идти на диалог и даже готов был простить ему смерть матери и странную свою судьбу. Но купец точно знал - когда он окажется лицом к лицу с Карлом, он не будет колебаться. И примет единственно верное решение, к которому шёл все эти годы - он возьмёт то, что принадлежит ему по праву рождения. И если потребуется убить - он не станет колебаться.
Карим накинул расшитый урдами плащ и вышел в одном из коридоров дворца. До Зала совета оставалось совсем немного и он не хотел рисковать даже в мелочах. Стража видела своего, слуги своего, а после они просто забывали неясную, совершенно не запоминающуюся фигуру. Мужчина вышел на лестницу, следом на крышу и оттуда, по стене, спустился к окнам зала. Чем ярче и эффектнее появление, тем больше паники и неразберихи можно посеять, и тем меньше вероятность сопротивления. Шази распахнул окно даже к нему не прикоснувшись, в зал ворвался потом тёплого, пропитанного сладкими ароматами весенних цветов, воздуха. Неожиданно вспыхнули все свечи, ярко заплясали огни на увешанных гобеленами стенах. Стража на дверях словно приросла к полу и могла лишь смотреть, а Карим спокойно спрыгнул на пол и прошёл к столу, внимательно и с улыбкой разглядывая собравшихся советников. Недавний знакомец Варрен, Альваро, Рю и ибн Кабир. Такие разные. Интересно было бы посмотреть, на что они будут способны, окажись вместе в безвыходной ситуации. И Император. За пышностью одежд и регалий не видно человека. Неужели этот старик и есть тот, кого он любил и ненавидел всю свою жизнь? Неужели это тот, кого боятся короли? И перед кем падают на колени государства?
- Полагаю, благородные господа, вам недостаёт одного участника этого высшего совета. Простите, что заставил вас ждать.
Карим оказался на противоположном от Императора конце стола и теперь мог видеть всё честное собрание.
- Спешу представиться дабы предупредить ненужные вопросы. Карим, наследный принц Далара.
Опасная, хищная улыбка играла на губах ассасина, но взгляд был совершенно серьёзным. На сумасшедшего, если кому и пришла такая мысль в голову, он похож совершенно точно не был.
- Приветствую тебя, отец!
Карим сотворил шутовской поклон, приложив ладонь к сердцу.
- И вас, господа советники! Да продлит Создатель ваши дни! Не стоит хвататься за оружие. Поговорим?
Купцу из Малины было, что сказать отцу и совету, но дадут ли ему шанс?
Сохраняя почтительность позы, Гаданфар замер неподвижным, словно уподобился пустынным отшельникам, которые в самом шорохе песка способны уловить смысл бытия. Ему же предстояло уловить то, что в жизни суетной стоило несоизмеримо больше: расстановку сил в предстоящей игре политических сил. Цепкий, почти хищный взгляд не идёт тому, кто так низко склонил голову, но Гаданфар не смирял сейчас блеска глаз и пытался в голосе, жестах и выражении лица каждого из советников прочесть их подлинные мысли и чувства.
Горяча речь и искренность, с которой звучали слова были до того алаццианскими, что по-настоящему украшали Батисту. Ибн Кабир даже залюбовался тем, с каким отточенным изяществом новый голос юга играет свою роль. Только ли роль? Или и впрямь так горячо предан имперскому трону? Шази поспешно потушил мелькнувшую было на губах кривую улыбку сомнения.
Достойный харр был немногословен и отнюдь не сладкоречив. Казалось бы, такая манера должна внушать больше доверия, чем кружева из ядовитых нитей, которые так искусно плели алацци и шази, но Гаданфар никогда не имел обыкновения вполне верить незнакомцам, а тем более чужакам. Каким бы прямодушным ни казался северянин, а голос халифата смотрел с подозрением на того, кто не был по-настоящему известен никому из присутствующих в зале и занял место Грига при обстоятельствах мрачных и туманных.
Пожалуй, только в искренности Ямады ибн Кабир не нашёл оснований сомневаться. Шази не верил, что хоть одно человеческое существо способно быть полностью невинным и не сомневался в том, что голосом востока в жизни и политике могут двигать разные мотивы. Однако Гаданфар слишком внимательно наблюдал за ханами, чтобы не заметить их преданность империи или то, сколь противоестественным для них было предательство.
Медленно, будто предающийся молитве пустынник, ибн Кабир перевёл дыхание. Из троих, с кем ему предстоит сидеть за столом Совета, двоих он понимает слишком мало, в одном - возможно, самонадеянно - уверен. Расклад требовал осмысления, а затем и изменения в сторону большего понимания. Решив для себя, что это задача ближайшего времени, Гаданфар всецело сосредоточился на неспешной, величавой речи Императора. "Вопрос о потомстве и престолонаследии", "Альянс Мятежников", "единую Империю - одному наследнику" - трижды слова самодержца резанули, будто ножом. Ибн Кабир вытянулся, будто слишком тугая струна уда, вскинул пронзительный взгляд тёмных глаз и тотчас потушил его. Мысли кружились, как песчаный смерч.
Кого он вознамерился назвать? Неужто время довершило дело горьких воспоминаний, и он всё же повредился в уме? Что за присяга и чем чревата? Молчать. Не выдать и взглядом ни единой мысли.
Гаданфар, привыкший выжидать и ловить наилучший момент для действий и слов, и в этот раз прибег к обычному способу, но желаемого не получил: слишком уж быстро произошло всё, что последовало за речью Императора. Вдыхая душистый ветер даларской весны и глядя, как огни, которых никто не зажигал, мечутся по стенам, ибн Кабир отстранённо размышлял, пора ли уже каяться перед Создателем в содеянных грехах.
Впрочем, тот, кто вступил в зал противоестественным для достойного и праведного человека путём, не был похож ни на посланца Создателя, ни на вырвавшегося на волю джинна. Глаза Гаданфара недобро сузились при виде хищной улыбки нежданного гостя. Кем бы ни был на самом деле "наследный принц Далара", он, кажется, обещал им всем интересную игру, и чтобы посмотреть, чем она закончится надо было быть осторожным, как канатный плясун. Ибн Кабир не стал совершать резких движений, хотя желание защититься напоминало о себе властно и заставляло сожалеть об оставленном на входе оружии. Шази, не отводя взгляда от странного гостя, повернулся вполоборота к Его Величеству, произнёс негромко, будто старался не спугнуть змею:
- Ваше Величество? - Гаданфар, напрягшись всем телом, чуть подался вперёд: не то спрашивал о чём-то, не то на что-то просил императорское разрешения, всё так же удерживая на лице привычную маску почтительности и покорности.
Альваро, отведав поцелуя руки дающей, вернулся на своё место за столом. Теперь уже по праву на своё место ибо с этого момента голосом Алацци будет говорить он. Как долго он будет нести Совету и императору вести о нуждах простых алаццианцев пока даже для него оставалось загадкой, только отчего-то не трепетало сердце от возможной перспективы власти. Не к этому стремился благородный дон всю свою жизнь, но принимал подарки с благодарностью и удовольствием. Ещё раз ненавязчиво оглядел сидящих за столом мужчин, пытаясь представить, насколько каждый похож в своих стремлениях на него самого. Ведь если ты запачкан, то и соседей чаще видишь в грязи. Впрочем он просто трезво смотрел на вещи и старался с самим собой называть их своими именами. И если дворцовые интриги предполагали лицемерие, лесть и улыбки, то мысленные диалоги лишь жестокую, неприкрытую правду. Батиста не испытывал ни к кому неприязни, скорее он с большим удовольствием оказался бы с этими четырьмя в другом месте и при других обстоятельствах, но судьба распорядилась так и им предстояло научиться быть заодно хотя бы внешне. Ведь они здесь за Империю, ради Империи и за Императора. Только неужели гордый север не хочет снова оказаться тем, кем был пять сотен лет назад? Хочет, Альваро был совершенно в этом уверен. Халифат. Шази очень не любили подчиняться, дон знал об этом не по наслышке. Умели и ловко прогибались, но в душе оставались свободными. Правда душа шази была совсем уж потёмками для алацци. Подлые торгаши, караванщики, она мать родную продадут так, что ты не заметишь как купишь и будешь счастлив. А потом окажешься виноватым. Ханы, наверное единственный народ, который Батиста понимал крайне мало. Слишком далёк он был своими традициями и философией, хотя Альваро часто пытался разобраться, читая свитки с изречениями восточных мудрецов. Горячая кровь алацци кипела и ему было очень сложно понять, как люди могут оставаться такими спокойными. И совершенно нельзя было понять, что у них на уме, а это крайне опасно. Безусловно каждый в этом зале умело скрывал свои истинные мысли и намерения, но ханы делали это постоянно, занавешиваясь уважительно равнодушной вывеской полного покоя. Так делал Хорикава, так же видимо будет поступать и Рю.
Снова заговорил Император и Альваро наконец сосредоточил на старике свой взгляд. Он уже с минуту не мог понять, что его смущает и только теперь, когда заметил как прояснился взор Его Величества, понял - Император совершенно точно тронулся умом и теперь перед ними не правитель, а просто безумный, жалкий старик. Батиста не пытался даже понять, что увидел и где Его Величество, а в следующую минуту брови южанина удивлённо взлетели вверх, а глаза нехорошо, опасно заблестели. В неожиданном госте не трудно было узнать Карима, только что он тут делает? Альваро полагал, что они обсуждают и планируют дела вместе, и он знает о намерениях купца, но, как оказалось, нет. И это обстоятельство плеснуло яростью, правда южанин быстро взял себя в руки и если кто заметил потемневший, штормовой взгляд, то его вполне можно было отнести к сложившимся так неожиданно обстоятельствам. Купец никогда не делал лишних движений и не поступал опрометчиво, возможно и сейчас он делает единственно верный шаг, но только почему, дьяболон его подери, он ничего не сказал!?
Бросаться с голыми руками на человека, "вошедшего" в окно, до которого и птица то не долетит без посадки, было бы просто ужасной глупостью и Альваро полагал, что каждый из советников это понимает, но просто сидеть сложа руки было тоже нельзя. а как же проявления патриотизма и преданности Империи и Императору? Батиста метнул взгляд по очереди на каждого из собравшихся, заметил едва уловимое движение голоса халифата и стал медленно подниматься со своего места, готовый в любую секунду воспользоваться и магией, и своими умениями.
- Знайте, что взглянул я в очи возлюбленного сына моего и увидел в них путь ко спасению.
Какого сына?
Бран пытался понять, старик бредит, выдумывает, как все они, клонящиеся к могиле и воображающие, что могут заглянуть в глаза смерти? Или он виделся с Каримом и пожелал признать его? В начале совета император не казался таким уж выжившим из ума. Новоиспеченный конюший почтительно слушал.
- …распорядился я венцом своим и отцов моих, завещав единую Империю одному наследнику…
Что ты удумал, старый мерин?!
Если бы Варрен держал приборы, они мог ли бы выпасть из его рук, но дрогнувшие пальцы – лишенные возможности впиться в глотку сюзерену – только выдали закономерное волнение северянина в столь торжественный миг. Бран очень надеялся, что Карл решил всего лишь назначить регента при Эдит, но если он выдумал что-то еще…
Сотник многого ожидал от купца Карима, но в этом продолжительном списке отнюдь не числилось триумфальное явление на императорский совет через окно.
Надо думать, материализация купца именно в этот момент была величайшим в мире совпадением – или он стоял на карнизе и подслушивал с момента начала совета? – потому что Карл не был похож на того, что вступил бы в сговор с сыном, чтобы организовать это зажигательное шоу для обновленного совета.
В первый момент, когда окно только распахнулось, хес опешил, сердце ухнуло о ребра. Вот сейчас ассасин свернет императору голову, как беспомощному куренку, и дело будет решено: Эдит спишут в монастырь, а сам он останется дежурить на месте Грига. Картины уличных боев так и вспыхнули багрянцем перед глазами. Но потом вид Карма заставил советника думать, что тот убил бы, пожелай он убить. Но он желает говорить, а значит не убьет, пока не выскажется и не получит ответа. Это гарантировало императору жизнь хотя бы на время беседы. Всего двумя часами ранее Бран узнал, что ничего не может противопоставить силе мага-ассасина. Жертвовать собой впустую его не учили. Одно неловкое движение – и все ножи в помещении обретут свою волю, чтобы резать глотки гостей и слуг. Хес рванулся вперед, тяжелый деревянный стул заскрежетал по каменным плитам, освобождая северный круп от своих гостеприимных тисок.
- Докажи! - Тяжелый кулак сотника опустился на столешницу, заставив со звоном взвиться императорский сервиз. – Явившийся в дом отца Империи варварским способом не смеет делать столь крамольные заявление, не имея к тому доказательств! Никто не в праве оскорблять помять отошедших в зал славы Создателя!
Сейчас он скорее подыгрывал Кариму, чем выступал против, у того должен быть решающий аргумент в пользу своей правоты. Прав был Варрен в своем расчете или нет, но дурной мир лучше доброй войны. Пусть объяснятся, и если бить войне, пусть на то будет воля старика. Да и праведный гнев севера выглядел вполне реалистично. В духе того, что от хесов ожидают представители других наций, почитающие себя более утонченными, сдержанными и мудрыми.
Император закончил вещать, и мнения людей вокруг не касались его, и он не смотрел на них, ибо они собрались здесь с одной лишь целью – внимать словам его, дабы разнесли волю ставленника божия во все края Империи.
«И я смотрел на вас, когда вы шли присягать Создателю в лике моём, и Империи Его, и видел, как омрачались вы в сердцах своих. Вы вспоминали о народах своих, что служат Воле Всевышней, но не радовались их назначению. Но кто из вас подумал, кто вспомнил о муках, прожитых за вас, о цене мира, уплаченной за жизни ваши? А велика эта цена, ибо она цена крови! И уплачена сполна. Уплачена кровию пращуров моих. Уплачена за пять веков мира! И сейчас, когда зову я вас хранить верность долгу своему, слышите ли вы меня, готовы ли вернуть то, что задолжали?»
В следующий миг старческого лица Императора коснулась теплая ладошка летнего ветерка, ворвавшегося в залу. Словно нежное касание ребёнка. Касание, которого он никогда не знал, сокрытый от детей своих за пурпурными одеждами: «Может быть, мне случайно приснилось вашей юности давней мгновенья? Но теперь все вокруг изменилось… И лишь как прежде люблю я вас, пусть не суждено увидеть вас, коснуться вас, поцеловать».
Взрыв света и теней. Жалкий звон столового серебра, когда среди тарелок и чаш, топча златотканую скатерть ногами своими, возник человек. Неслыханная дерзость, но, видно, нынче каждому дано играть, как хочется, не слушая Создателя заветов. И говорить, как вздумается, оскорбляя и обливая грязью память светлую.
Страшные слова! Ни что иное не смогло бы и за год измучить его так, как они измучили его за несколько кратких минут.
Пальцы императора судорожно сжали подлокотники кресла, в коем он сидел, и ткань обивки их тонко затрещала. Мир вокруг рухнул, словно лишившись опоры своей, и по полу, перебираясь на стены, застилая светлые проёмы окон, пополз чёрный туман, собираясь у ног монарха, затягивая его в свою бездонную холодную пучину. И в его мрачных клубах высятся фигуры, все пышущие жизнью, молодостью, озаренные нимбами амбиций и желаний: советники и страшный гость – «Шакалы, стервятники, питающиеся мертвечиной! Так погодите же, уже уплачено за все, дождитесь часа, когда смокну я очи! Не хотите? Нет мочи ждать уже, все истомились ожиданьем? Готовы в дом ворваться вы, не пощадив покоя смертного одра, чтоб поделить всё, до чего дотянется рука! Но я не слышу стражи! Где она? Не разбежалась ли, как чернь, едва завидев недруга? Неужто заговор сплели враги Империи, невмочь терпеть и ждать им – я зажился уж на этом свете…»
Правитель обвел зал полным скорби взором, пока в душе его гремела буря. Все годы, прожитые, навалились на него - невыносимое бремя лет легло на испытанные старостью плечи. Всем телом, сотрясаемым крупной дрожью, но не от страха, а волнения и гнева, он подался вперед и заговорил, тяжело роняя слова:
- Довольно, хватит! – правая ладонь монарха, неверная, трясущаяся, с трудом разжалась, выпуская из пальцев своих изорванную обивку кресла. И Карл протянул руку эту вперед, к человеку, пришедшему сейчас терзать ему душу. – Мой бедный мальчик погиб… Вы же воспользовались моим страданием, превратили его в игрушку, в посмешище… Ответьте, почему я вызываю у вас такую злобу? Судя по вашим словам, вы питаете ко мне личную неприязнь. И я хотел бы узнать, не причинил ли я вам, случайно, когда-нибудь зла, что вы врываетесь теперь в мой дом, оскорбляете меня самого?
Отредактировано Карл V (2012-07-30 10:18:30)
Конечно, никто из них не мог себе позволить говорить. Никто. Даже Император. Хотя, казалось бы, у этого человека в Империи безграничная власть. Но нет. На деле, он оказался самым беспомощным из всех, и дело не в возрасте. Слишком много условностей, слишком много правил и законов - часто уже никому не нужных и изживших себя- всё лишь сковывало и сдерживало слова Его Величества. Не только сова, но и мысли его закостенели были неподвижны, не гибки... Стоило ситуации выйти из русла церемониала, и вот он уже обратился несчастным отцом и дряхлым стариком, растерял все свое величие и вопиет!
Карим действовал молниеносно.
- Подсвечник - в голову.
Первым оглушен оказался представитель островов, проявивший наибольшую прыть. Неужели всего один шази способен вызвать панику и смятение среди четырёх воинов? Купец метнул взгляд в хана, тяжелый золотой подсвечник оставит алый штрих рваной раны на мраморном челе Ямада-сама и скатился на его колени, оставив советника без сознания. Улыбка ассасина стала шире. Карим повернулся к голосу Халифата.
- Разве вы не хотите знать правду?
Под ресницами купца вспыхнуло нешуточное пламя.
- Сядьте.
Ибн Кабира с нешуточной силой под колени подбил стул .
- Стул - к одежде. - Карим полагал советников умными людьми, которые не станут за зря рисковать собственными жизнями. И пусть именно это и предписывала им только что принятая присяга, всё же инстинкт самосохранения должен был сыграть свою роль. А наглядная демонстрация силы и превосходства лишь подкрепит намерения сохранить свои жизни. Одежда Ибн Кабира намертво приклеилась в стулу, не позволяя ему встать, не раздевшись. Вряд ли советнику будет угодно демонстрировать свою удаль в неглиже. Следующим был Батиста. Советника Алацци вернуло на место порывом ледяного ветра и только тогда шази повернулся к Варрену и Императору.
- Я не хочу смеяться над тобой. Жизнь это сделала за меня и сделала прекрасно. Отец! Ты один сидишь за этим столом. Один, в кругу людей, которые готовы танцевать на твоей могиле уже завтра, а ведь только сейчас они присягали тебе в верности! Где твои глаза? Зряче ли Око? Ты хранишь Империю? Или не можешь расстаться с прошлым и обратить взор свой к неизбежно грядущему?
Карим говорил и внимательно следил за Браном. Одно неверное движение и столовые приборы вне всякого сомнения проткнут и кольчугу, и грудь. Но хес стоял так близко к императору, что купец не желал рисковать и стоило сотнику сделать один единственный шаг, как меду ним и Карлом влетел очередной стул, отбрасывая назад северянина и отрезая императора от возможности подняться.
- Одежда в кокон! - когда Варрен оказался в двух шагах от стола, его наряд магическим образом вскинул руки северянина и накрепко притянул их к телу, заставляя вспомнить о тугом пеленании младенцев. Шази не хотел вредить понапрасну, убить он всегда успеет, а вот договориться может статься выпадет лишь один шанс.
Неожиданно отмерла стража, но тут же едва заметным движением руки Карим отправил их на пол, таким образом забаррикадировав двери: Доспехи и оружие в пять раз тяжелее! - и два воина стали замком, получше крепкого засова на городских воротах. Слуги потерялись по углам.
- Что ты скажешь, когда я докажу тебе свои слова? Что ты сможешь сказать, чтобы оправдать то чудовищное преступление, которые ты совершил? Ты сможешь вернуть мать? Ты, кто в гордыне упивался своим величием так пьяно, что не заметил проклятья, преследующего твой род и посчитал себя выше воли Создателя, который желал его окончить, отняв у тебя всех детей и супругу! Ты взял мою мать и лишил ее жизни! Своей жизнью она выкупила мою, чтобы я донес до тебя волю Господа, которую Орден в страхе лишиться благ и земель, скрывает от тебя, отец! Но разве мать может решить иначе? Твоя слепота и тщеславие отняли ее жизни! И теперь, когда ты намерен обречь на те же страдания деву из северного дома... теперь, когда я все еще в силах предотвратить это.. я заклинаю тебя, отец - оглянись! Род императоров даларских прерван высшей волей. Каждый из твоих вассалов спит и видит себя истинным сеньором своей страны! Каждый из них точит нож за твоей спиной! Орден погряз во грехе так глубоко, что воля Создателя не доносится до ушей зеницы твоего Ока! Если ты считаешь себя истинным отцом этого народа, отставь молодую Эдит из дома Бирген, подари ей жизнь и счастье иметь живых детей, забери земли у Ордена и поставь его на службу людям и раздели изжившую себя Империю между отцами народов. Это сделает тебя величайшим из живших императоров даларских. Оставь о себе истинно светлую и великую память!
Голос Карима гремел под высокими сводами зала набатом грядущей войны, становился почти физически ощутимым. Он будто проникал сквозь поры, впивался в плоть, выкручивался винтами дыбы и ломал кости. Теперь шази видел перед собой лишь человека, к которому шёл всю жизнь, и которого нашел столь измученным и разбитым, столь нелепым старым слепцом у алтаря, что держит нож в пустого пока чрева своей юной невесты чтобы упорством своим убить любо зарождение жизни в юном лоне.
- Я призываю Деву Озера Святую Люцию, заменившую мне мать! Я зову ее в свидетели!
Карим поднял руки к небу.
Деву Озера пока не ждём, она явится нам чуть позже.
Говорили, что время замедляется в опасные моменты. Прежде ибн Кабир никогда этого не замечал, ему всегда казалась, что, становясь перед непростым выбором или сложным решением, окружающие - да и он сам - становятся лишь суетливее, не видят хода времени. Сейчас было иначе: каждая мелочь вдруг стала заметнее, чем была бы в обычный день, каждое мгновение казалось самоценнее и дольше.
Гаданфар увидел краем глаза, как медленно поднимается со своего места алацци, и слегка переменил позу, не выпуская Батисту из поля зрения и готовясь поддержать его, если последует такой приказ от Императора. Приказа не последовало, а события понеслись дальше с такой скоростью будто кто-то хлестнул время невидимым кнутом. Трясущиеся руки Императора, Варрен, требующий ответа, метнувшийся на защиту Ямада - всё вместе, как один поворот неестественно разогнанного гончарного круга. Наблюдая за тем, с какой скоростью развиваются события, Гаданфар окончательно отказался от мысли спешить с тем, чтобы в них вмешаться, и убедился в своей правоте, проследив за тем, как тяжёлый подсвечник ударил в голову посланника Островов.
С ним самим обошлись куда как мягче. Чувствуя, как одежда хуже цепей приковывает тело к высокому стулу, ибн Кабир увидел огонь, вспыхнувший в глазах нежданного гостя Совета, и рассудил, что со стороны человека, носящего в себе такое пламя, отказ от немедленного убийства равнозначен снисхождению. То, что он оказался по-своему мягок и с Варреном, и с Батистой, и даже со стражей лишь послужило дополнительным доказательством: с какой бы целью ни явился сюда "Карим Даларский" немедленная кровавая баня этой целью не была. Гаданфар, всегда испытывавший тайный страх перед магией, с облегчением коротко перевёл дыхание и в который уже раз за сегодняшний день обратился в слух.
Речь мага звучала пламенно. Так мог бы говорить человек, искренне верящий в свои слова и в их высокий смысл для народа. Фраза "Люди, готовые танцевать на твоей могиле" заставила сердце Гаданфара пропустить пару ударов, слишком уж опасно близко это было к истине, слишком верно могло бы описать его собственные чувства. Зато призыв разделить Империю между отцами народов погнал по жилам кровь с неслыханной скоростью. Как известно, когда земли разделяются они порой причудливо меняют и временных владельцев, и почитаемых простолюдинами отцов. Ибн Кабир, до того неподвижно смотревший в стол, вскинул на Карима огнём загоревшийся взгляд. Как оказалось, именно в то мгновение, когда маг вскинул руки, призывая святую.
Гаданфар внутренне дрогнул. Что ж, ему, похоже, довелось присутствовать либо при несказанном богохульстве, либо при чуде земном, и следующие мгновения скажут, где правда. И, если Дева Озера намерена явить им свою волю, выразить заведомую покорность этой воле может быть полезным в независимости от того, что прозвучит из уст той, кого призвали.
- Да укажет Святая Дева нам путь, - голос ибн Кабира дрогнул и притворяться для этого не пришлось. - Да избавит и сохранит от зла. Да просветит нас понять её волю, - шази с несвойственным ему молитвенным смирением опустил всё ещё горящий взгляд.
Если им и впрямь будет явлена священная воля, то что ещё можно выказать ей, помимо всемерной покорности? Если же нет, он, возможно, выигрывает время и по-прежнему возможность наблюдать.
Батиста так и не успел встать, но следующие несколько секунд нашептали ему, что это и есть провидение. Он не подверг себя опасности и просто был прикован к своему месту ледяным, пробирающим до костей не в метафорическом смысле, ветром. А вот господину Рю повезло куда меньше и Альваро искренне ему посочувствовал, понимаю, что этот совет может быть последним, что мужчина запомнил в своей жизни. Конечно это не была бы позорная смерть, но лучше погибнуть в честном поединке, чем понимать, что тебя одолел человек даже без оружия. Дон не часто видел своего союзника такими и сейчас, когда мог лишь смотреть и слушать, понимал, что за годы знакомства так и не смог хорошо узнать этого человека. Никогда раньше ему не приходилось видеть в глазах Карима такой веры и такого огня, никогда раньше Малина не говорил так проникновенно искренне, вкладывая в каждое своё слово частичку себя. Никогда раньше он не говорил так, чтобы потом некуда было отступать.
- Да укажет Святая Дева нам путь...
Альваро отлично видел всё, что происходило. Он словно был не прикован к своему месту, а парил над и мог наблюдать за всем сразу, и события казались медленными. Всё, что происходило, будто пропускали сквозь толстый слой воды и она задерживала и движения, и стремительные жесты. Батиста видел и полёт подсвечника, и вернувшегося в кресло Кабира, и Варрена, которого словно младенца, спеленали собственные одежды, и стражу, оказавшуюся отличным препятствием другим желающим ворваться, и мог лишь тянуть сквозь плотно сжатые зубы густой и пронзительно холодный воздух. Что будет дальше? Неужели Карим настолько смел и безрассуден, что верит в Деву? Альваро на миг показалось, что союзник тронулся умом, но он никогда ранее не подозревал его в этом, даже несмотря на порой отчаянные и сумасшедшие поступки. Верить! Верить до тех пор, пока это выгодно! А слова Карима грели душу и не смотря на резанувшие слух обвинения Батиста сейчас молился за него и взывал к Созлателю о помощи и благословении деяний Карима, ибо понимал - проиграет купец и проиграет он. Земля не рождает двоих таких лидеров одновременно, может быть лишь один, за кем пойдёт и народ, и знать, и который сможет не растерять ту власть после, когда сядет на желанный трон.
- Да рассудит Святая правых и виноватых...
Альваро чувствовал, как напряжение собирается в зале росчерками грядущей бури. И когда Карим закончил, Батиста смотрел на Императора - что скажет сильнейший в ответ на жестокие обвинения. Его собственная вина теперь казалась совершенно незначительной, мелкой и не стоящей даже внимания, ведь она была лишь в мыслях и касалась честолюбия принца крови.
Одежда словно обрела свою волю, Бран почувствовал, как независимо от его желания взмыли и распахнулись его руки, а потом с силой обхватили его за плечи, хотя мог поклясться, что мышцы его совершенно расслаблены. Он был связан. Так привязывают на севере к винным бочкам помешавшихся от излишне обильных возлияний. Это было унизительно. Сотник попытался освободиться, но лишь бессильно рычал и крутился нелепо, словно пес, пытающийся догнать свой хвост. Все это произошло молниеносно, и все они были смешны в равной степени. Карима он не боялся, желай тот убить, он мог убить их всех нескольким словами. Пока сотников владела лишь ярость, но сверканием глаза дело не поправишь, и когда Карим обратился к Карлу, Варрен прислушался и замер, а потом тяжело рухнул на свое место. Если церковники не врут, и магия есть чистая воля, то у этих двоих - были они отцом и сыном, или шази все же был самозванцем? – воля была одинаково велика. Только Карл, кажется, использовал свою для того, чтобы уберечь мир от перемен и его магия была так же велика. Бран не разбирался в тонких материях вроде родовых проклятий, но в словах Карима чувствовалась логика и, несомненно, присутствовало зерно истины. Трон империи все еще казался сотнику достаточно прочным для его собственного зада, но если этот шанс опустить, то купец не так уж не прав. Возможно, впереди их ждет много воин, но война – толчок к развитию. Если конкуренция станет более ощутимой, каждый из их народов вынужден будет искать новые территории, новые источники богатства, изобретать новое, дающее большие возможности. Мир хорош, но должно быть и время разбрасывать камни, а то скоро нам будет нечего собирать. Сотник промолчал. Наговорился уже. Дева так дева. Неужто можно вскинуть руки к небу и вызвать оттуда деву Озера? По меньшей мере, готовность Карима обращаться к святому духу напрямую демонстрировала его неприятие церкви, но не веры
Император обреченно склонил голову, не желая видеть злобы людской, что вихрем воплотилась в этом несчастном юноше, дабы обрушиться затем безжалостно на седую голову старика. О, тёмный разум, видно помутился ты от мира, что не бывает ласковым и добрым. Что говорит он, каковы деяния его! Господи, воля не моя, но твоя!
Монарх поднял взгляд, чтобы яснее видеть человека, назвавшегося его сыном, но из уст которого льются лишь злокозненные речи, явившегося во дворец с намерением терзать и упиваться болью и страданием людскими:
- В глазах Господа все мы грешники, и когда придет время, я смогу сложить к престолу Его только одно – своё разбитое сердце, - тихо заговорил император, и в словах его была застарелая боль от вновь закровоточивших старых ран. Но потом голос его стал уверенней и тверже, подобно проповеди зазвучал он. - Но подумали ли вы, обвиняя меня в преступлениях, что сами явились в дом мой подобно вору? Вспомнили ли вы о смирении гордыни, в коей укоряете меня, когда взялись трактовать волю Всевышнего, пожелавшего ниспослать мне все эти испытания? Что знаете о муках отца, лишившегося детей своих и жен?
Карл умолк на мгновение, чтобы с великим отвращением взглянуть на людей, что были по обе руки его. Что застыли, подобно статуям… Нет! Словно падальщики, ждущие, когда же молодой голодный пёс вгрызется в глотку царственную льву, чтобы и им была возможность утолить терзающую жажду кровью. Их собственные когти здесь пока ещё сокрыты бархатом – их покрывают клятвы возносимые к Творцу. Но, видит Бог, здесь часто поминают Его имя, и утром каждый – друг, но ночью – лютый враг. Он прожил жизнь не малую, Создатель на года был щедр, и многое уразумел, измыслил, повидал. Достаточно, чтоб понимать.
Отцы и пращуры, дарующая длань была ваша добра к детёнышам, что жадно с ней лакали пищу, но мне теперь приходится стоять меж жадных львов! Так, где взять сил? Как путь преодолеть земной юдоли, что щедро умащен камнями острыми страданий? Отче мой, да минует меня чаша сия. Отче мой, да приидет сила твоя! Отче мой, твой сын прославит тебя. Отче мой, ведь Ты – это Я!
Император взглянул в глаза человека, представшего пред ним, и вновь заговорил. И хоть голос его был тверд, в нём не было жестокости, только страдание за помутнённый разум:
- Нет, не Спаситель ты, за коего выдаешь себя, ибо не судит праведный. Твои же суждения открыты. Не Голос ты Божий, но хулитель Дома Его на земле, жаждущий поучать, но не слушать. Один лишь довод твой – светлый дух. Но разве чинит препятствия святость? – на вопрос тут же последовал твердый ответ, - Нет. Не сковывает чародейскими цепями, но освобождает нас вера, ты же тюремщик земной, что поднял руку на людей, за свободу которых ратуешь.
Император обмяк в кресле, зажмурился на миг, утомлённый мерзкою картиной, что оскорбляет Небеса, но, возобладав над всеми слабостями, тяжестью минувших лет, вновь открыл взор свой. О, как он искренне желал, чтоб все это исчезло, словно сон, видение – рождение кошмара. Но, суровая судьба, все неизменно. И он ещё не кончил речь:
- Я выслушал вас, так дослушайте и вы меня, - молвил Карл, предупреждая все возможные возражения, - Меня вы называете слепцом и таковым почитаете. Да, я стар, жить мне осталось недолго, но было у меня одно, чего недостает вам всем – полвека времени на думы. Ещё не рождены вы были, когда решал я судьбы ваши. И не по вашему слову рушить нам то, что воздвиг руками пращуров моих Создатель, и не вам поучать меня, ибо правил я, когда не рождены были отцы ваши и деды, и поколения сменились, покуда нёс венец я! И будете жить вы, и вечно жить потомки ваши, там, где пожелали Мы и под властью Нашей! И не помешают тому проклятия, ибо сотрёт время имена ваши, но останется имя дома моего. Таков истинный замысел Создателя. Такова Его воля!
Правитель тяжело выдохнул:
- Я все сказал… Можете теперь убить меня, коль скоро явились сюда. Смерти я не боюсь, - монарх возложил ладонь свою себе на грудь, - колите же кинжал. Видит Бог, ваши слова мучают меня сильнее стали!
Сын… сын… праведный сон. Свят… свят… вижу твой свет. Стон… стон… слышу твой стон. Нет… нет… нет тебя, нет!
Отредактировано Карл V (2012-08-05 00:13:09)
Свет родился в центре зала совета. Мерцание дрожало и пульсировало, постепенно разрастаясь и обретая формы и черты молодой женщины. Однако же, нельзя было утверждать, что черты эти узнаваемы или конкретны. Образ колебался, словно воздушное марево в знойный день. Одно было несомненно: ощущение легкого покалывания, едва уловимое потрескивание воздуха и запах грозы. Видение двинулось в сторону незванного гостя и поместилось сзади, оказавшись на две головы выше высокого мужчины, а потом опустило руки на плечи шази, так что за его фигурой возникло неровное свечение.
- Вот птенец твоего гнезда, царь мирской. Укрытый мною мольбами его матери, дабы сохранить род твой.
Голос Девы звучал напевно и мелодично, но словно издалека, как будто сопровождался эхом, и это производило пугающее и завораживающее впечатление. Сияние выплыло из-за спины Карима и возникло между ним и Императором, уменьшаясь в размерах и обретая все более реальные черты. Внезапно за спиной молодой женщины, ибо святой дух выглядел именно так, из тонкого воздуха возникли фигуры сыновей Императора. Такими, какими он только недавно видел их за своим столом. Только теперь принцев видели все члены совета и слуги, оставшиеся в зале.
Людовик, старший сын, погибший на турнире наследный принц и герцог даларцев, в измятом окровавленном доспехе, в брешах которого виднеется темная засохшая кровь, давно переставшая течь. Засыпанные снежной крошкой лица принцев Вильгельма и Франца ничего не выражали, в их глазах больше не было живого блеска, мутные роговицы смотрели бельмами. Младшие Карломан и Альбрехт держатся за руки, но были так же мертвы, как старшие их братья и так же подверглись тлену. Они смотрели сквозь императора и не видели его… Нет его еще в той долине, где они зрячи. Только в зале совета потянуло вонью разложившейся плоти, гнили и лекарств, а потом этот запах сменился тонким и ужасающим духом тлена и холодом.
- Отпусти тех, кто ушел, и прими того, кто возвращен тебе.
Покойные принцы стояли несколько секунд перед взором отца, а потом видение исчезло, растворившись в послеполуденном солнце вместе с вонью и прохладой.
- Сегодня кровь не прольется в зале совета. Но воды Лара наливаются багрянцем. И лишь мудрость живых вернет им прежний цвет.
Дева опустила глаза, на ее лице отразилась печаль, потом видение стало отстраненным и вновь потеряло четкость очертаний. Лишь в последний момент видение вскинуло руку, укрывая Карима покровом, и купец исчез из зала вместе с ней. Тут же утратили силу и его чары.
- За мной! Наш сюзерен в опасности! Будьте готовы исполнить свой долг!
Тяжелые двери с душераздирающим скрипом и скрежетом отворились, и на пороге показалась высокая фигура в длинном лиловом плаще. Рамон де Алацци, принц-изгнанник и знаменосец на службе Даларской Короны, шагнул вперед, и окинул всех присутствующих встревоженным взглядом. Его обычно довольно смуглая кожа была теперь мертвенно-бледной, расширившиеся светлые глаза сверкали холодной яростью, крепкие руки в щегольских вышитых перчатках были сердито сжаты в кулаки. За его спиной маячило несколько вооруженных до зубов стражников, один из которых почему-то вытирал хлыщущую из носа кровь кольчужной дланью. Где-то далеко за ними держался невысокий юнец в цветах дома Эсте – по видимому, один из придворных пажей и оруженосцев. Вся эта честная компания ощущала себя явно не совсем в своей тарелке, и то и дело поглядывала на человека, приведшего их сюда – то ли в поисках поддержки, то ли в ожидании приказаний. Этот же человек – сам Рамон – действовал, как обычно, быстро и решительно.
- Ваше Величество! Я прошу простить меня за то, что прервал Ваши священные труды во благо Империи, и нарушил тишину Вашего Совета… Один из моих служителей доложил мне, что некий посторонний человек проник на территорию дворца, и я взял на себя смелость… Клянусь Святой Люцией, что здесь произошло?
Это фразу южанин произнес в тот момент, когда его мечущие направо и налево гневные молнии очи внезапно наткнулись на сияющие блики, все еще мелькающие в воздухе. Он было поднял сложенные персты, дабы осенить себя знаком Симболона, но затем опустил их – и медленно двинулся вдоль тронного зала, к своему повелителю.
Рамон шел так, как идут по полю боя, явно каждую минуту ожидая какого-то подвоха, нахмурившись и подобравшись. Теперь он не обращал внимания ни на кого и ни на что, кроме монарха – лишь один раз, когда взгляд его упал на Альваро Батисту, он позволил себе остановиться и слегка усмехнуться - то ли презрительно, то ли понимающе. Наконец, приблизившись к креслу августейшей особы, алацци преклонил колено, и обратился к Карлу V. Его интонации были мягкими, вкрадчивыми, почти ласковыми – и потому чудовищно несоответствующими смыслу сказанных слов.
- Государь, охранители Ваши служат Вам скверно– я подозреваю или предательство, или преступную небрежность… Мы, Ваши верноподданные, опасаемся за безопасность Помазанника Создателева… Мои люди и я сам в Вашем распоряжении, повелевайте, и я исполню… Мой меч и моя жизнь принадлежат Вам.
Отредактировано Рамон де Алацци (2012-08-06 00:08:15)
Выпрямившись в кресле, замерев всем телом – словно обратившись в камень, Император молчал, устремив взор в каменную стену прямо перед ним. Он размышлял. И думы его были мрачны, осквернены потугами ничтожными злокозненных людей. Призраками прошлого.
Дух, или наваждение, предстало перед ним сейчас? Как разрешить вопрос, как судить непредвзято? Ведь, то не мог быть дух? Ещё так… рано. Вокруг одни уловки и обман. Да, точно! Коварством порешили недруги свести его в могилу. Однако недоноски просчитались. Худое семя, как бы головы ни задирали, все равно – недоумки. И их кривые помыслы и думы видны насквозь тому, кто был рожден для трона, чей род увенчан был от Бога.
Однако же – Карл бросил взгляд на представителей Щитов – все дело таково, что лишь врагам на руку. Но, это нужно тот час же переменить! Пока ещё не поздно, надобно спуститься к книгам. Ведь там, в стене, хранится завещание, написанное так, что самозванец ловкий им воспользоваться может. Нет, не бывать тому! Пусть даже это… сын мой… Не позволю! Не дам Империю разрушить. Мой долг хранить её и пусть проклятие сразит, коль не сумею выполнить завет Небесного Отца. Всевышний, часто я хулил тебя, а после – утешения просил. Сегодня же прошу тебя дать силы мне закончить начинанье. Пусть будет так! Ты слышишь? Я сказал, ведь Ты есть Я!
Правитель медленно обернулся к коленопреклонённому племяннику, и заговорил, вкрадчиво и тихо. Гнев, что было взбурлил в нём, не прозвучал ни в едином слове, успокоенный верной мыслью:
- Помазанник Отца Небесного свободы в жизни сей не знает, он лишь служитель, исполнитель Его воли, и не помогут армии и свиты, когда Создателю угодно будет призвать его к престолу своему. И я сойду в могилу, но не когда угрозами и чарами враги потребуют им трон отдать, - Карл тяжело сглотнул, закрыл глаза и вновь открыл, а после жестко вымолвил, - Нет, не пришел мой час. Сейчас вижу я – не для того Создатель наш дал мне венец, чтоб я о горе пекся о своём. Довольно, был добрее чем отец, но ныне… ныне терпению нашему пришел конец!
Обернувшись к советникам и гневно сверкнув глазами, Император вдруг резко встал на ноги. Гнев, что он смог обуздать, направить в праведное русло, словно придал ему сил, на мгновение облегчив бремя прожитых лет:
- Пошли все вон! Совет окончен. Решил я всё. В вас боле не нуждаюсь.
Тут же отвернувшись от благородных мессиров, правитель сделал несколько коротких шагов. Но, словно Создатель отнял от него свою укрепляющую длань, силы вновь оставили его. Он пошатнулся, и, едва устояв на ногах, одной рукою оперся на плечо склонённого в поклоне родича. Белые пальцы нащупали золотой медальон, висевший на груди, внутри которой натружено билось его старое сердце, и сжали золотое украшенье. Сжали так сильно, что костяшки пальцев побелели.
Лишь когда дыхание восстановилось, Карл легонько похлопал племянника по плечу, призывая того подняться с колен:
- Идёмте, дорогой племянник. Есть кое-что, о чем я желаю переговорить с вами, – многозначительно заключил монарх.
Жестом отослав слугу, желавшего помочь ему, Карл двинулся к распахнутым настежь дверям, ведущим в коридор, откуда только что ввалилась в зал стража. Там, почти в проёме, он остановился ненадолго и, обернувшись, окинул зал взглядом полным ненависти. В горле его вновь заклокотала старческая злоба, он выкрикнул, обращаясь к слугам:
- Всю мебель – сжечь, приборы переплавить! Чтоб ничего здесь не осталось прежнего! Немедленно. Сегодня же. Сейчас! Пусть сгинет в огне всё, чего коснулась скверна…
Резко, насколько ему позволил его почтенный возраст, развернувшись обратно, Карл вышел прочь из зала, опираясь при этом на Рамона, и зашагал далее.
--> покои Императора
Отредактировано Карл V (2012-08-09 00:14:43)
Сказать, что сотник был потрясен, значит не сказать ничего. Никогда прежде его простая и грубоватая вера не подвергалась столь значительному испытанию. Оставалось решить одно – джин это или не джин. Если перед тобой маг шази, можно ожидать чего угодно. Брану доводилось раньше сталкиваться с джинами, и они не создавали странного эффекта потустороннего присутствия, ощущения нездешности, которое оставила призванная Каримом дама. Но прежде он не встречал и магов-ассасинов. Так что теперь доверять купцу зарекся, хотя и вынужден был признать его силу.
Но хес на сразу понял, что чары спали, его руки соскользнули на колени при явлении алаццианского принца. Кто-то шибко делает карьеру. Не то чтобы новоявленный советник осуждал амбиции, но уж очень броско было недоумение честной компании. Позабавившись, он, тем не менее, получше пригляделся к южанину. Авось придется столкнуться. Пригляделся к графу Батиста, они как-никак кузены. Ну-ка, как кузены зыркают друг на друга? То-то.
Веселье его было недолгим, речь императора заставила опешить, смутила и насторожила. Вот и посоветовались… Сотник вполне понимал, что совет давно исполняет декоративную функцию, но сейчас их проигнорировали полностью…
Отмер Варрен, лишь когда за императором захлопнулась дверь. Он встал и проследил взглядом за слугами, которые выносили тело островитянина, за суетящимся над ним придворным лекарем, и протянул руку для пожатия сначала находившемуся ближе к нему графу Батиста.
- Ну что же, господа. Совет был своевременным.
Северянин не спешил давать оценки. Сейчас ему казалось, что Император прячется от решения проблемы. Возможно, хес ошибался, но делать те или иные выводы было еще рано. Должен ли Бран понимать, что «В вас боле не нуждаюсь» означает не только окончание, но и потенциальный роспуск Совета. Их больше не призовут? Или император в принципе склонен к таким перепадам настроения? Хотелось бы ему услышать мнение других советников, но вряд что-то будет озвучено без предварительного обдумывания. Бран и сам желал бы уложить в голове произошедшее. Должно быть, разойтись сейчас и будет наилучшим выбором.
- Был рад знакомству с вами, господа, пусть и при столь вопиющих обстоятельствах! Надеюсь увидеть вас позднее на празднике прощания с Олафом Сильным. Если дела отпустят вас. В любое же иное время буду рад вашим визитам в Хаммерсхофф! Вы так же можете всегда располагать мною.
Возможно, всем нам нужно многое обсудить. А может быть, каждый решит действовать в одиночку. Варрен не спешил.
Он простился так же с Гаданфаром ибн Кабиром и вышел в коридор, чтобы вернуться на половину принцессы.
Время словно взорвалось и понеслось с невероятной скоростью. Вот только что ничего не происходило и неожиданно дворец наполнился голосами, приказами, шумом. Что-то происходило и казалось, словно Создатель просыпал на землю горох - слуги бежали в сторону зала советов, обратно, провожали Императора испуганными, настороженными взглядами. Никто не знал, что произошло, но все знали, что произошло что-то из ряда вон выходящее. И в головах рождались догадки, порождающие фантазии, а после сплетни и слухи. И если пока никто не осмеливался говорить об этом, то уже к вечеру наверняка весь Далар будет гудеть произошедшим и это в преддверии свадьбы Императора и принцессы Севера.
В зал слуги вошли притихшими и опасливо оглядели советников. Поклонились и только когда заметили тело советника Островов, позабыли о других. Ему нужно было оказать помощь и как можно скорее. Наверное Император за волнением попросту забыл приказать позвать лекаря. Всё поправимо. Лекарь прибыл практически немедленно, осмотрел бесчувственного мужчину и приказал быстро, как только это возможно, унести благородного советника вон из зала в представительство. Он проводит лично. Ничего страшного с Ямада самой не произошло, но сотрясение он получил вне всякого сомнения, тяжелый подсвечник на время лишил мужчину возможности быть в сознании и после будут последствия, но хвала Создателю, он был жив и в целом невредим. Тело погрузили на носилки и слуги покинули зал со своим ценным грузом.
Наверняка каждый из присутствующих был ошеломлён и поражен происходящим в зале, и Альваро не стал исключением. Он знал о силе Карима и подозревал в нём ещё большую силу, но чтобы так ловко манипулировать святой, воплотив её в образе джинна - это было поразительно. Допустить, что это на самом деле была Дева почему-то пока в голову не приходило, хоть вера южанина была сильной и страстной. Наверное тяжело вот так, с ходу, поверить в явление чуда на их человеческие головы.
- Во имя Создателя!
Батиста почувствовал, что может двигаться лишь когда сияние рассеялось и от него осталось лишь воспоминание, но оказывается это было не единственное на сегодня происшествие, выходящее за рамки обычного. Распахнувшиеся двери явили стражу и "любимого" кузена. Почему-то именно его Альваро меньше всего ожидал увидеть именно сейчас, но нисколько не удивился его появлению. Что ещё можно ожидать от человека, который всеми известными способами пытается занять не полагающееся ему место? Только преклонения перед сильными мира сего. Кажется Рамон готов был и ноги Императору мыть лишь бы тот допустил его до власти. А сам Император был на удивление благосклонен к принцу. Как же иначе!
- Пошли все вон! Совет окончен. Решил я всё. В вас боле не нуждаюсь.
Ненависть к Империи и к Императору плеснулась на самом дне стальных глаз дона, но никто не смог бы этого заметить, а Рамону дон ответил презрением во взгляде, не удостоив того более ничем. Наверняка в ближайшем будущем у них ещё будет время на встречи и разговоры, теперь особенно, когда он стал советником, а этот выскочка пытается получить место возле трона. Уже завтра положение изменится и об этом кузену стоило позаботиться уже сегодня, но кажется в силу скудости ума тот не видел истинного положения вещей и сейчас поставил не на ту лошадь. Не за Императором стоило ухаживать, не его стоило холить и лелеять. Альваро глянул на поднявшегося сотника и встал следом. Проследил взглядом за телом господина Рю на носилках.
- И крайне информативным на мой взгляд.
Батиста крепко пожал протянутую руку.
- Взаимно рад и почту за честь проводить в зал славы достойного воина Олафа.
После граф повернулся, чтобы его мог слышать и голос Халифата.
- Прошу вас, господа, располагать и мной когда вам будет угодно и двери Альгамбры будут перед вами открыты. Я буду рад видеть вас.
Им, наверняка, есть и будет что обсудить. Наверняка, если только они не сочтут за честь хранить этот рассыпающийся, мерзкий прах Империи. Теперь, после совета, Батиста ещё более уверился в правильности слов Карима. Империя своё отжила так же, как Император и сейчас это не рождение новой эры, а предсмертные конвульсии. Женитьба выжившего из ума старика на молодой, сильной женщине - это насмешка над самим Создателем! Или это умысел его? Возможно не так не прав был купец из Малины, когда так усердно направлял Альваро к Эдит. Граф пожал и руку Гаданфара ибн Кабира, и вышел вслед за Варреном, только направился в представительство. Нужно было появиться там, а после отыскать Карима.
Гаданфар ибн Кабир всегда принадлежал к числу тех, кому сомневаться проще, чем верить, и вера его не была ни стойкой, ни горячей. Сейчас естественнее и привычнее казалось внимать величественным и гордым словам Императора, склоняться сердцем и духом к ним, а не ждать чудесного явления святой. Однако же в глубине души шази так страстно жаждал этого чуда, что поймал себя на том, как произносит мысленно слова молитвы о покровительстве Девы Люции. И, судя по тому, что произошло дальше, молитвы были услышаны, а покровительство дано.
Гаданфар слушал, словно во сне, голос соткавшейся из света женщины, смотрел на призраки явившихся к столу Совета даларских принцев - и не знал, что думать и чему верить. Проще простого было вспомнить о джиннах, и эта мысль сама просилась на ум, труднее - признать чистого духа в фигуре, что замерла посреди зала. Впрочем, не природа этого существа или наваждения в первую очередь интересовала ибн Кабира: он на какие-то безумные мгновения понадеялся что Император внемлет словам пришедшей, и цепи, которыми стали имперские связи, рухнут по человеческой воле здесь и сейчас, избавив их всех от великой крови.
А малой кровью Халифат упьётся допьяна и к утру протрезвеет. Не в первый раз.
По лицу Гаданфара скользнула змеиная улыбка и мигом потухла, стоило только рассеяться видению. Следом за ним рассеялась и шальная надежда. Инстинктивно подавшись вперёд, когда в зал ворвалась стража с алацци-знаменосцем во главе, ибн Кабир почувствовал, что чары спали, и снова замер подобно изваянию, стал привычно слушать и наблюдать. Никакого политического чуда не последовало за чудом веры: Император остался Императором, а порядок - неизменным, благоволение излилось на того, кто появился в нужное время в нужном месте и вызвался стать опорой старику.
В них более не нуждаются - это стоило принять к сведению, обдумать и действовать, сообразуясь с резкими словами Его Величества. Гордость шази поднимала со дна лютый гнев, требуя немедленных шагов, но ибн Кабир никогда не доверял спешке. Текучим движением поднявшись со своего места, он с привычной почтительностью поклонился вслед покинувшему зал Императору и повернулся к советникам.
- Честью для меня будет присутствовать в Хаммерсхофе по подобному случаю, - с долей печали прошелестел голос Гаданфара. - К вашим услугам, господа, всегда, когда буду необходим. Двери Ас-Сухейма открыты для вас в любое время, я буду искренне рад вашему обществу в эти смутные времена.
Раскланявшись с обоими Варреном и Батистой, Гаданфар покинул зал Совета. Ему было необходимо затвориться в Ас-Сухейме, обдумать услышанное и увиденное, спланировать дальнейшие шаги и решить, какие союзники понадобятся для их осуществления.
Замок велик, в нём просто найти и укромные уголки, в которые не заглядывает даже прислуга. Особенно просто отыскать их тому, кто знает все переходы, входы и выходы, как свои пять пальцев, ну, и ещё на короткой ноге со слугами. Эмери за пять лет службы у канцлера успел досконально изучить императорский замок, так что придумать место, где можно было бы укрыть доспехи на время празднества, оказалось не так сложно. На нижние этажи и в подземелья гости замка вряд ли станут заглядывать.
Единственное, что оставил при себе Чёрный рыцарь, так это отцовский меч. За последнее время врагов у него поднакопилось. Теперь, к примеру, он был ещё ненавистен и молодой императрицы, чьё задетое самолюбие пока особо не волновало рыцаря, хотя стоило бы. Женская ненависть опасна, а ненависть императрицы практически смертельна. Это открытие ещё предстоит молодому оруженосцу. Пока же его волновало только одно — как молить леди Ригат о милости?
Благополучно избавившись от железного наряда и надёжно его укрыв, Эмери направился назад в те залы, в которых чуть позже должен был состояться пир. Замок был сейчас практически пуст. Ему бы до сих пор было бы весьма интересно, как же занесло императора и императрицу под царственные своды без какого-либо сопровождения, если бы не было абсолютно всё равно. Сейчас правители не грозили карой за правду, а значит и вспоминать о них не к чему.
Эмери чувствовал себя словно хозяином тут, так же, как недавно чувствовал себя в кабинете канцлера. И, раз уж здесь всё равно никого не было, то почему бы ему не срезать путь через зал совета? Он даже не особо задумывался над этим. Мысль просто пришла и он ей тут же повиновался. Всё теперь казалось более простым и незатейливым. Не было никаких особых раздумий и ни капли нерешительности. Только она!
На ногах его не было тяжёлых железных сапог и всё же, поступь была столь тяжела, что эхо раскатами улетало куда-то совсем далеко, стукаясь о своды потолка. В зале совета было достаточно светло, но не было ни души, даже охрана казалась лишней, что они могли охранять меж пустынных стен?
Отредактировано Эмери Корбо (2013-09-24 00:30:47)
Готье не жаждал всемирной славы в прямом смысле этого слова, но вот утереть нос брату и доказать отцу свою состоятельность был рад. Даже не рад, это было бы слишком мягко. Он жаждал. И поэтому участвовал в любом возможном турнире, совался туда, куда обычные люди в здравом рассудке обычно не суются. Впрочем турнир в честь свадьбы Его Императорского Величества не был подобным местом, хотя многие, как полагал Готье, сто раз подумали прежде, чем подавать свои заявки. Одно дело проиграть в местом туре, где никто, кроме тебя и противника твоего позора не видит, совсем иное - при таком скоплении народа. Но! Если ты победишь, то и награда будет соответствующей! Поговаривали, что можно будет получить аудиенцию у самой Императрицы и она исполнит желание победителя... Ох, чтобы пожелал Готье!
Но мы предполагаем, а случай располагает. Он проиграл! Проиграл уже почти дойдя до финиша, какому-то, как он думал, безродному Рыцарю в черном! Как можно быть таким безвкусным и назвать себя Черным Рыцарем!? Шлем, который мужчина держал сейчас в руке, готов был треснуть от сжимающей его силы. Корбо был в ярости, раздавлен, снова в ярости, он жаждал мести и браги, даларского меда и снова мести. Предаваясь своим мыслям, он вошел под сумрачные своды Императорского замка и зашагал по коридорам, намереваясь отыскать своего знакомого, но вместо этого увидел Черного Рыцаря... И каково же было удивление Готье, когда он узнал в нем ни кого иного, а Эмери! Мальчишку, даже не настоящего рыцаря! Брата, которого то и за человека редко кто считал. Он хотел было позвать, да как то голос сорвался от волнения и Корбо упустил момент. А Эмери кажется знал каждый закоулок замка и найти его уже не было возможности. Раздосадованный, Готье уже готов был уйти, но замешкался и отчего-то оказался в зале Совета, а уже через пару минут там же оказался и Эмери. Какая встреча!
- Здравствуй, мой драгоценный.
Взгляд брата оценивающе скользил по юноше с головы до ног и обратно, и что-то Корбо старшему совсем не нравилось то, что он перед собой видит. Кажется совсем недавно Эмери был мальчишка мальчишкой, а сейчас перед ним стоял молодой мужчина. Готье даже опешил на пару мгновений, но быстро взял себя в руки, вспомнив, кто именно заставил его побежденным покинуть ристалище.
Ну да, конечно же Готье помнил Эмери мальчишкой. Ещё пять лет назад он таковым и был, а с того времени младший брат особо не мозолил ему и Арно глаза. Когда он появлялся дома, посещая отца, а чаще - сестру, старших братьев обычно не бывало. Они привыкли брать от жизни всё, а свобода — была самым главным, что могла бы преподнести «изменница» и рыцарский титул. Уж прибывали они вдвоём в разъездах или с годами соперничество переросло в ненависть Эмери не знал, но он знал, что оба очень любили посещать родовой замок у Пролива Штормов. Отец давно там не бывал, позволив сыновьям распоряжаться землями, которые однажды будут принадлежать одному из них, естественно, со своими указаниями. Одному, но не обоим. А Эмери был бы только рад, если бы и вовсе никому из них, то есть, ему самому. Впрочем, он не питал иллюзий - это было совершенно невозможно. Оставались лишь ни к чему не обязывающие мечтания, о котором никто и никогда не узнает.
Сделав ещё пару шагов, Чёрный рыцарь остановился и обернулся. Он сначала не узнал голоса брата, стоило ли дивиться? Но вот уж его появлением он удивлён не был. Ещё на турнире рыцарь знал, кого выбил из седла. Братья были либо глупы, либо слишком горды, чтобы снять со своих доспехов знаки отличия и родовые гербы. Сегодня отцу нечем гордиться, все трое его сыновей проиграли, зато он видел, как младший победил старшего. А был ли он сегодня на трибунах? Гай Корбо уже изрядно состарился, быть может он решил не покидать уютного поместья? Хотя вряд ли он пропустил бы очередной повод погордиться своими детьми или одним из них, но никак он не думал, что сможет увидеть в бою младшего.
Эмери ликовал бы теперь, глядя на брата, а Чёрный рыцарь... ликовал вдвойне, позволяя себе хоть малую долю иных мыслей помимо служения прекрасной даме. О да, он играючи бился сегодня с Готье, наслаждаясь каждым ударом. От других боёв он не испытывал столько удовольствия.
- С каких пор, ты так мою дорожишь? - рыцарь не разменивался на любезности, полностью олицетворяя сейчас все прежние желания Эмери, который чаще получал от братьев, чем мог бы сам им навредить, пусть это и не значило, что он не пытался.
- Ты разве теперь в императорском совете? - он развернулся к Готье и как-то совсем недоброжелательно, но, вместе с тем, иронично на него посмотрев. Впрочем, быть может в глазах его всего лишь отразился блик от зелёного камня на груди оруженосца. Вещица явно была дорогой и наверняка подарок, уж точно не от канцлера. Готье не смог бы не заметить этот камень, но он вряд ли мог догадаться о его тяжести — цепь порядочно натирала шею. И того вернее, он не знал цены за столь нескромный дар.
Отредактировано Эмери Корбо (2013-06-01 10:31:22)
Что-то в тоне Эмери неуловимо изменилось. Да и не только в тоне. В голосе, в движениях, в повороте головы и даже во взгляде. И это что-то отметило сознание. Но сам Готье, к своему счастью или к сожалению не готов был видеть в младшем брате, в мальчишке, достойного противника и соперника. Как этот сопляк вообще смог поднять меч!?
- Ты разве не помнишь? С самого твоего рождения.
Губы скривились в подобие улыбки. Видимо Готье вспомнил те прекрасные года, когда они с близнецом загоняли Эмери в чулан и пугали страшными рассказами, сопровождая их отвратительными звуками. И отставали только тогда, когда младший начинал выть и заикаться от истерики. Как же хорошо тогда было! И как это было давно... А сейчас его младший брат стоит перед ним с отцовским мечом, весь такой сильный и главное смелый, и перечит! И кому!? Готье!
- Интересно, какое тебе до этого дело? Ты уже успел стать не подстилкой канцлера, а самим канцлером?
Порой старший Корбо был весьма и весьма груб на язык, но часто в последнюю секунду умудрялся эти грубости сдерживать. Сегодня же всё происходящее просто выбило мужчину из колеи и следить за словами он не хотел. Какие могут быть слова, когда мальчишка, сопляк, никто победил его на турнире! И ведь наверняка отцу уже доложили о позоре! От этих мыслей желваки на скулах Готье заходили буграми, а згляд сделался просто огнеопасным. Было совершенно очевидно, что сейчас старший может решить взять реванш и забить младшего прямо в зале Совета.
- А, так? Никогда не замечал, признаться.
Была ли вина Готье и Арно в том, что они так жестоко обращались с младшим братом, ничем не заслужившим подобных издевательств. Пожалуй они просто брали пример с отца, который на младшего ребёнка смотрел холодно и равнодушно, не находя в его существовании никакого толку, впрочем так же кормил и одевал, так же давал деньги и на его обучение, как и на всех своих детей. Эмери оставался членом семьи — никчёмным, как считал отец, но всё же. Словом, барон Корбо выполнял свой отцовский долг, не больше. Детей он никогда не разнимал, скорее наблюдал за их перепалками, вот мать пеклась о мирном разрешении споров, стараясь защитить младших от старших и примерить стороны, словно чувствуя, что в будущем их детские обиды станут поводом для более серьёзных разногласий. Иногда ей удавалось достичь мира в семье, но не на долго, если вспомнить, что и сами супруги не очень-то ладили. Впрочем, ничего особо страшного не происходило, дети есть дети, они бывают жестоки, а когда ещё видят перед собой столь показательный пример отца...
Несомненно Готье был сильно уязвлён теперь своим поражением. Эмери всегда оставался в проигрыше, а вот теперь оказалось, что и он на что-то способен. Злость брата весьма забавляла его, так что он был бы снисходителен к грубому тону, который особой новостью не стал, но он был сейчас рыцарем. Реванш? Пожалуйте-прошу. Эмери медленно преодолел ползала назад, чтобы быть ближе к брату и тому ничто бы не препятствовало. Впрочем, совсем близко подходить не стал, позволяя Готье самому решать, действительно ли он хочет драки. Эмери искренне её жаждал...
- Мне какое дело? Ну как сказать, - пожал он плечами, - Быть может потому, что я служу у милорда канцлера... Как ты там сказал? Подстилкой? Тебя в списках советников не помню... Вообще ни в каких списках не помню. Извини, турниры посещаю не часто. Не волнуйся, я ещё успею стать и рыцарем и канцлером. Вот уж последнее тебе точно не светит, - Эмери всегда считал своих братьев гораздо глупее себя. Это было, конечно же, неправдой, но молодого человека это особо не волновало, - Ещё не известно, достанутся ли тебе земли. Ты как, задумывался, стоит ли убить Арно? Советую, а то вдруг ему эта мысль первому придёт, - молодой человек незаметно опустил руку на рукоять меча. Раз брат первый переступил грань вежливости. Тут и сам Эмери терпеть не стал бы, а Рыцарь уже предвкушал... - Или, подожди, быть может ты и есть Арно? Я так давно не видел вас... Хотя, какая разница, в самом деле?
Конечно, Эмери знал, кто перед ним, как-никак родной брат, но тем более оскорбительно могли прозвучать его слова для того, кто не желал делить место одного на двоих.
Брат запросто, легко и совершенно непринужденно перечил! И не просто перечил, он явно и наглядно издевался, выводя Готье из себя точно и последовательно, ловя именно те слова, которые и было необходимо. Корбо и сам так поступал в жарких спорах с собеседниками, вычленял то, что может задеть, переиначивал и бросал обратно, и получалось, будто сам спорщик так промазал, что оказался в дерьме. И теперь младший делает то же самое, и даже более виртуозно, чем кто бы то ни было. Удивительно! Да, у Готье пока ещё хватило ума удивиться, но к сожалению большая часть эмоций уже были отравлены оскорблением и теперь медленно всасывались в кровь яростью, злостью, ненавистью и безрассудством.
- Кажется ты не просто служишь у милорда канцлера...
голос Готье сейчас больше походил на шипение рассерженной змеи. Слова ядом слетали с губ и падали в тишину зала Советов.
- Ты решил вылизать ему зад? И теперь шпионишь по замку? А! Наверное ты решил выпрыгнуть из своих штанов, но доказать ему, что ты чего-то стоишь, а то ведь за пять лет он так тебя и не заметил.
Слова про убийство Арно больно резанули слух, но пока Готье решил пропустить их мимо ушей. В точку попал мальчишка! В самую болезненную, кровоточащую, гниющую. Сколько раз он мечтал о смерти близнеца? И сколько раз после молил Создателя о прощении? Сколько раз молил самого Арно? И снова желал ему смерти - черной, страшной, которая сожрет тело и дух, и заберет его быстро и полностью, чтобы на земле не осталось ни единого воспоминания. И знал ведь, что в самой глубине души всё равно он будет жить. И приходить ночами, заставляя Готье просыпаться в холодном поту. Уже сейчас, иногда, старший Корбо видел кошмары, а ведь пока он даже не пытался осуществить ни один из своих планов, а что же будет, если всё таки Арно погибнет? Вот если бы он погиб по случайности, от руки бандитов или на турнире, или его отравит мстительная дама... Мысли проносились в голове Готье ураганом, но это чуть остудило пыл и пока он ещё мог разговаривать, хотя и его рука легла на рукоять меча.
- Никакой разницы. Ты прав. Не важно кто перед тобой, ты никогда не ценил ни семью, ни то, что она может тебе дать. И отец тобой никогда не гордился.
Гордо вздернутый подбородок готье, ходящий с шумом кадык, лихорадочный румянец на бледных щеках - всё это выдавало максимально возможное напряжение и готовность брата немедля кинуться в драку. Но первым начинать драку в императорском замке, да к тому же в зале Совета... Нет, он не был безумцем.
Как и желал, Эмери сильно задел брата, и тот сразу же нашёл больное место самого оруженосца. Вот уже пять лет младший Корбо жил у канцлера Хогана и тот не гнал его пока ни за какие проступки, но молодой человек чувствовал постоянное недовольство собою, как бы он не старался угодить милорду, который с самого первого дня был настроен не очень-то дружелюбно. Впрочем, характер у канцлера был тяжёлый и любое доброе, снисходительное слово, можно было бы принять за похвалу, но Эмери этого было мало. Он и правда хотел хоть как-то услужить канцлеру, для которого в последние два года впутался в совсем нешуточные интриги. Конечно же, не только для одного Хогана он это сделал, для самого себя тоже, для своего удовлетворения. Но он уже ни раз представлял, как бы был доволен им милорд, когда бы узнал, какие хитроумные планы были им сплетены (ему сейчас казалось, что задумка его весьма интересна). Игра же была и впрямь опасна, так что порой он задумывался, что же сделает с ним тот же милорд, в случае провала. Пожалуй, что он сам и подпишет ему смертный приговор, но Эмери старался пока об этом не думать... Всё это волновало именно Эмери, не рыцаря, который оставался совершенно равнодушен к подобного рода поддёвкам.
- Ты точно так же прыгаешь перед отцом, - заметил он со спокойной, ироничной улыбкой, - Я же, просто раньше понял, что тут у меня соперников не будет. Кто у вас последний раз выше прыгнул? - бешенство брата было бы самым большим впечатлением дня, если бы Чёрный рыцарь не предвкушал встречи с леди Ригат.
- Вот именно, что семья мне не дала ничего, - сообщил он, наблюдая за порывами Готье, который был уже на пике возбуждения и жаждал отмщения, желая накинуться на младшего брата, но при этом и не решаясь это делать. Эмери искренне не понимал, отчего он медлит, списывая подобную нерешительность на трусость, что в нём вызвало горечь презрения, отравляя момент ликования.
- Разве что, этот меч... - он вытянул лезвие из ножн, пока не направляя на Готье, но долго ли тот будет ждать выпада?
- Вас отец наградил новыми клинками, доспехами и конями, до сих пор даёт вам деньги, как только пожелаете. А мне фамильная ценность? Что ж, спасибо и на этом, - он задумчиво разглядывал клинок, - Сомневаюсь я в его ценности. Вряд ли бы тогда мне его отдали, - он поднял горящие зеленоватым глаза на брата, - Меняю твой меч, на меч отца? Раз ты так дорожишь семьёй, а я недостоин быть её членом. Но постой, как сильно ты любишь отца и брата, а Доната? Могу поспорить, тебе плевать, что будет с ней? - Эмери сделал пару шагов в сторону Готье. Слова его нисколько не были зовом сердца, просто холодными фактами. Сестру уже давно пытались выдать замуж за нелюбимого, раз ею виденного, барона, просто потому, что тот был богат. За неудачу в сговорах о свадьбе все отчего-то злились на девушку, хотя она никакого участия не принимала, и только Эмери волновала участь сестры, но помочь ей он никак не мог, за неимением права голоса.
- А что можешь дать мне ты? Быть может подаришь мне замок Корбо, когда он отойдёт тебе? Сомневаюсь... - он сделал паузу, - что отец его завещает именно тебе. Так что? Мы будем драться или тебе неуютно сражаться с братом? Быть может мне надеть шлем? Хотя, как помню, тебе мало это помогло.
К слову, Готье-то оставался в доспехе, тогда как Эмери недавно с удовольствием от него избавился. Иногда казалось, что близнецы родились в железной рубашке, так что вряд ли Готье испытывал больше неудобства, чем Эмери. Это было, пожалуй, его единственным преимуществом перед чёрным рыцарем.
- Я же, просто раньше понял, что тут у меня соперников не будет.
- О, так ещё и трус?
Готье осклабился, видимо выражая всю меру презрения к младшему брату.
- Впрочем я всегда это знал. И отец знал.
Внезапно злость схлынула, а на её место пришло холодное бешенство. Мальчишка показывает зубы, пытается кусаться и царапаться, да к тому же довольно ловко бравирует словами. Что-то раньше за ним такого не замечалось!
- Ты трус и предатель! Ты сбежал даже не подумав о сестре и об отце! Решил, что кусок пожирнее будет самым сладким? Конечно, куда проще отхватить от пирога, который охраняет разве что припадочный старик, чем добиться чего-то своими силами! Ты не способен на равный бой, ублюдок! И никогда не был! Ты вообще не похож на Корбо, несчастный выблядок!
Готье даже не подозревал, насколько близок он к истине в своих обвинениях. Впрочем он и не планировал искать правду, он лишь говорил то, что накипело и мстил за проигрыш и поражение. И за то, что Эмери никак не удавалось вывести из себя, и заставить трястись от страха, и за то, что младший брат уже не был тем хрупким мальчишкой, каким был десять лет назад.
- Я убью тебя, паршивая овца нашего рода! Ты не имеешь права даже дышать с нами одним воздухом!
Меч вылетел из ножен рассерженной, стальной молнией. Удар, который старший Корбо планировал нанести младшему поистине был сокрушительным - мужчина перехватил меч поудобнее, обеими руками и собрался за один раз покончить с братом раз и навсегда, отрубив тому голову. И теперь Готье уже не смущал тот факт, что они по прежнему в зале Совета, что на Эмери нет доспехов и что в общем убийство карается по закону.
Обвинения Готье уже становились безосновательными, что было очевидно и Эмери и его старшему брату. Как мог он сбежать, когда отец сам отослал сына в услужение канцлеру спустя всего лишь месяц после смерти своей жены. Эмери, как и было принято, никто не спрашивал, хочет ли он быть оруженосцем или нет. Если бы Гая Корбо чуть больше заботила участь сына, то он бы отправил Эмери в четырнадцать лет, как и должно, но Мерла не желала отдавать своего младшего ребёнка и упиралась всеми руками и ногами, отчего ссоры в семье происходили всё чаще. Впрочем, главе семейства уже давно было всё равно, как ещё изнежит мать мальчишку, так как он знал, что тому в любом случае придётся рано или поздно стать оруженосцем, нахлебником держать его никто не собирался.
Собака теперь уже просто лаяла, потому что пока ещё не могла укусить и рыцарь был по-прежнему невозмутим, а красноречие брата вызвало внезапный взрыв хохота, который эхом разнёсся под сводами зала. Но скоро смех прекратился. Одно только слово вывело рыцаря из прежнего равновесия. Эмери с радостью бы принял, если бы оказался сыном какого-нибудь другого барона, а можно даже и кого пониже, но он не смог бы поверить в измену матери, как был уверен прежде. Он был готов защитить честь матери, раз брат решил очернить её, считая это достойным оскорбление, то он с радостью снесёт ему голову. Но Эмери теперь умел ждать...
Готье кинулся на него, намереваясь взять силой. Он и был бы сильнее Эмери ещё вчера, а сегодня его удар со скрежетом и искрами был отражён отцовским мечом, который Чёрный рыцарь без доспехов не потрудился пока даже взять обеими руками.
- Ты мог выйти и подышать каким-нибудь другим воздухом, раз этот тебе так неугоден, - сказал он хладнокровно, более не распыляясь на красноречивые оскорбления, - Но теперь, пожалуй, прежде мы выясним, кто из нас паршивая овца. Я вижу, что ты не против.
Эмери толкнул Готье назад и мечи их расцепились. Столь простого ударом, рассчитанного на силу удара, оказалось недостаточно.
Вы здесь » Далар » Дворец императора » Зал Совета
