Ба-ам. Ба-ам. Ба-ам-м!

Поначалу звук казался приглушенным, но по мере того, как леди Маккена выныривала из сна, делался все отчетливей и навязчивей.

Ба-ам. Ба-ам. Ба-ам-м!

Открывать глаза совершенно не хотелось, но гудение колоколов не оставляло иного выбора, отдаваясь, кажется, даже в зубах.

Император умер. Конунг воскрес. Кёниг проклят. Доброго, хорошего утра, жители Далара!

За ночь очаг выгорел и комнаты успели изрядно выстыть, так что выбираться из-под одеяла совершенно не хотелось – во всяком случае, не раньше, чем слуги вычистят золу, заново разведут огонь, а потом принесут горячее питье в постель. Рассчитывать на это особенно не приходилось, доблестные хускарлы вряд ли станут исполнять роль истопников и лакеев. Эсме осторожно поерзала под тяжелой мужской рукой, придавливающей ее к перине, стараясь высвободиться так, чтобы не потревожить принца. Скосив глаза, она могла наблюдать чистую линию его точеного, как раз для монеты, профиля – умиротворенное выражение лица и ровное дыхание говорили о том, что сон его высочества глубок и крепок, невзирая на поднятый в городе шум.

Рыцарственность Сигмара не простиралась настолько, чтобы он остался на кушетке в мастерской алхимика, предоставив принцессе кровать в соседней комнате, однако в любом суде с совершенно чистой совестью Эсме могла бы присягнуть, что они всего лишь спали под одним одеялом, притом если и прижимались друг к другу, то отнюдь не ради плотских утех, а лишь в поисках тепла. Зато она получила ответ на вопрос о мужской силе кёнига, несколько раз соприкоснувшись с этой самой силой то бедром, то коленкой – часть его тела бодрствовала, оставаясь на страже, пока все прочее отдыхало. Это вселяло надежду на появление маленького Биргена, который должен был стать для своей матери надежным якорем в житейском море.

Она осторожно высунула ногу из-под плотного одеяла, пошевелила пальцами, будто пробовала воду, а потом решительно выскользнула наружу, зашипев сквозь зубы от соприкосновения ступней с холодным каменным полом. Накануне Эсме не ощущала ни холода, ни боли, и сейчас вспоминать об этом было странно, будто все случилось не с ней. На цыпочках, обеими руками одергивая короткую рубаху, она подбежала к окну, пританцовывая на месте, прижалась носом к стеклу, стараясь рассмотреть, что там снаружи, хотя прекрасно понимала – все действительно стоящие внимания события сейчас разворачиваются в Даларе, и каждая лишняя минута, проведенная в уединении, может стоить слишком дорого.

Прикосновение теплых губ оказалось полной неожиданностью, и вовсе не потому, что Сигмар, подобно большинству хесов, обладал таинственным даром подкрадываться неслышно, при своем-то внушительном весе и еще более внушительном росте.  Даже когда принцессе случалось пробудиться в одной кровати с Олафом, такое утро всегда начиналось суетой: никто не посмел бы побеспокоить конунга в его покоях, но он сам торопился навстречу державным делам вместо того, чтобы разлеживаться с девкой. Обычно Эсме приходилось сгребать свои вещи в охапку и ретироваться через потайной ход чуть ли не в чем мать родила, однако благодаря этому Сиобхан обычно находила свою госпожу возлежащей в девической постельке с молитвенником. Притворство это не имело ни малейшего смысла, нянька прекрасно знала, где и с кем проводила ночь ее подопечная, а если бы засомневалась, синяки и укусы на белом теле маленькой леди поведали бы ей правду. Тем не менее, девушке казалось почему-то особенно важным соблюдение хотя бы внешних приличий в стенах дворца, где любопытные глаза и уши встречались на каждом шагу. Может, именно благодаря этой щепетильности кёниг так поздно узнал о происшедшем между его отцом и невестой, и может, оно было и к лучшему.

- Доброе утро, милорд, - привычно отозвалась она. Странно было понимать, что это обращение нынче относится к совершенно другому человеку. - Кажется, я могла проспать до самого полудня, но, к счастью, меня разбудили. Надеюсь, я не потревожила вашего сна?

Следовало бы повернуться и поприветствовать принца как должно, например, реверансом, который наверняка стал бы одним из самых незабываемых зрелищ на памяти Сигмара, но Эсме не торопилась отрываться от захватывающего зрелища в виде стаи грачей на верхушке давно усохшего дерева – крона находилась почти вровень со стрельчатым окном. Древнее чутье, живущее даже в самой утонченной аристократке, подсказывало леди Маккена, что принцу куда приятнее созерцать ее тело, чем лицо, и от осознания этого по спине пробежали мурашки.

В меру ее понимания, Сигмар должен был заявить о своем желании, пусть и не так громко и недвусмысленно, как это делал Олаф, но его подчеркнутая деликатность ставила Эсме в тупик, заставляя снова задуматься о проклятии, которое отравило ее жениха. В старых сказках принцессам доводилось целовать лягушек, чтобы снять чары и обратить их снова в прекрасных королевичей, но если верить кёнигу, такой подвиг не только не помог бы, но и навредил ему.

«Мы всю ночь терлись друг о друга. Не похоже, чтобы его высочество неимоверно страдал от этого. А может быть, он просто нашел удобное оправдание? Никто не может не подтвердить, ни опровергнуть его слова».   

Эсме нетерпеливо запустила пальцы в спутанные со сна косы, запрокинула голову, потягиваясь, как кошка на солнышке.

- Мне нужно привести себя в порядок, прежде чем мы поедем в Хаммерсхоф. Не хотелось бы выглядеть посмешищем.

В вихре чувств, обуревавших принцессу, самым отчетливым была растерянность. Жизнь в Эрхольме приучила ее искать подвоха даже в самом добром намерении или самом искреннем даре. Правда и то, что никто, кроме Олафа, даже не пытался проявлять к тарийке какое-то особое внимание: есть – ладно, не будет – другую найдем. Теперь же Сигмар с такой готовностью откликнулся на ее пустячную просьбу, что девушку оторопь взяла. Казалось, кёниг будет счастлив, если его невеста пожелает еще чего-нибудь, чтобы выполнить ее прихоть в мгновение ока, неважно, пойдет ли речь о горностаевой мантии или о звездочке с неба. 

Вчера он так просто согласился отвезти ее в Тару, что Эсме сочла его посулы всего лишь фигурой речи, но сегодня уже не была совершенно уверена в этом. Ей стоило только попросить, признать, что необходима его помощь – переступить через проведенную накануне черту, за которой принцесса никогда и ничего не желала принять от Сигмара Биргена. Но, с другой стороны, разве он просто не возвращал ей то, что принадлежало ей по праву и было отнято произволом хеского конунга? Богатые одежды и дорогие украшения, многочисленные слуги и восторженные подданные, право на капризы,  в конце концов – ведь кёнигин Эдит не отказывала себе ни в чем все эти годы.

Расчесывая волосы, Эсме пыталась понять, чего бы ей хотелось настолько сильно, чтобы обращаться с этим к жениху, но так и не обнаружила в своих мечтах ничего, что можно было бы приобрести в ювелирной лавке. Что до всего остального… не следовало принимать снисходительность Сигмара за слабость. Вчера он наглядно доказал, что при всех своих изящных манерах способен убивать за свою собственность не хуже какого-нибудь дремучего предка с бородой в пояс. Если принцесса и приобрела некую власть над своим нареченным, пользоваться ею следовало с крайней осторожностью, и уж во всяком случае, не употреблять на пустяки, как делали опрометчивые герои сказок, получив в свое распоряжение три волшебных желания.

Башня оказалась на удивление обжитой – что выглядело чрезвычайно странно, учитывая постоянные разъезды ее хозяина. Можно было ожидать, что у Сигмара есть тайное обиталище неподалеку от Эрхольма, но зачем ему понадобилось обустраивать нечто подобное в имперской столице? Ответа на этот вопрос Эсме не находила, и решила расспросить об этом принца попозже.

В сундуке и впрямь обнаружилось несколько платьев, немного старомодных, но довольно богато отделанных на северный манер мехом и вышивкой. Предположение, что принц водил сюда женщин для утех, казалось смехотворным, значит, был в этом некий смысл, доступный только его изощренному уму. Девушка принюхалась к тяжелым складкам атласа и бархата – нет, они уже давно не хранили ни запаха тела, ни аромата духов, разве что смутно ощущались травы, какой перекладывают одежду, оберегая от моли. Оставалось надеяться, что это не вещи из гардероба Эдит – появиться на людях в обносках с ее плеча Эсме бы очень не хотелось. Она выбрала темно-синее свободное платье, по рукавам, вороту и подолу отделанное узкой полосой соболиного меха, поскольку справиться с его завязками казалось проще всего. Женской сорочки в запасах не нашлось, пришлось надеть платье на голое тело, но, к счастью, в итоге вид получился довольно приличный, насколько можно было судить без зеркала.

Эсме почти была готова к выходу, когда из передней комнаты донесся грохот падающей мебели. Трудно было поверить, чтобы Сигмар, с его звериной грацией, опрокинул что-нибудь по неловкости, а значит, спешно нужно было выяснить, что там происходит. Распахнув дверь, девушка на мгновение застыла на пороге, только теперь окончательно осознав, что проклятие существовало не только на словах. С окровавленных губ кёнига рвалось невнятное рычание, но можно было догадаться, что это подавленный крик боли. Руки его почти вслепую шарили среди баночек и скляночек, в изобилии расставленных на столе, и было не похоже, чтобы он смог удержать искомое, даже если бы вспомнил, что именно ищет.
Первым порывом было поддержать его шатающуюся фигуру, и только подставив принцу плечо, Эсме поняла, что ее близость может и навредить.

- Что делать?.. Мне уйти?... – она не надеялась на членораздельный ответ, лихорадочно соображая, какое из двух лих меньшее.

Одним только чудом и невиданной удачей можно было объяснить, что стол, уставленный хрупким стеклом, большей частью уцелел невредимым, когда кёниг рухнул на пол. Словно чья-то невидимая рука в латной перчатке сбила с ног дюжего хеского витязя, победителя свадебного турнира, и теперь он лежал бессильный, поверженный у ног Эсме, дыша со свистом, и на губах его лопались кровавые пузыри – казалось, кровь у него обильно течет не носом, а горлом. Мучительная судорога выгнула тело принца, в считанные потерявшего всякую власть над собственной плотью, заставила замереть в неестественной позе, и девушка поспешила опуститься рядом с ним, перекладывая голову Сигмара себе на колени, пока новый спазм не заставил его размозжить себе темечко о каменный пол.

«Кажется, еще ни одного в Даларе не прошло, чтобы мои руки не были испачканы кровью».

Лечебники не входили в круг чтения принцессы, однако по собственному детскому опыту она знала, что следует устроить Сигмара так, чтобы кровь из носа не стекала в глотку – ощущение не из самых приятных, к тому же в нынешнем состоянии принц мог попросту ею захлебнуться. Конечно, не худо было бы на всякий случай приложить к переносице что-то холодное, пусть Эсме и сомневалась в действенности обычных средств.

Губы принца зашевелились, он явно пытался не только вытолкнуть воздух из легких, но и сказать ей что-то, изо всех сил цепляясь за угасающее сознание. Девушка вздрогнула всем телом, когда поняла, что от этого волевого усилия из уголков его стекленеющих глаз тоже начали сочиться тонкие струйки живого багрянца.

А может быть, причина была вовсе не в этом?

«Проклятье выпивает из меня жизнь, и делает это дьболоновски больно...»

Может быть, она сама убивала кёнига своим прикосновением кожи к коже, теплом своего тела, близостью, которой Сигмару удавалась избегать на протяжении стольких лет? И если это так, то ей следует немедленно бежать за помощью к хускарлам… которые вряд ли что-то смыслят в проклятиях больше самой кёнигин. Отчетливо Эсме понимала одно – если наследник престола умрет у нее на руках, объясниться с Олафом будет очень и очень сложно.   

-... Бхела... Белы... охг... охгон... гхонь... Ферс... Верса...цсен...цена... Меси... сти... сте... Мне...

Ей пришлось изрядно напрячь слух, чтобы разобрать невнятные обрывки слов, в которых смутно угадывалось что-то вроде «белый огонь» и «цена мести».  Больше всего это походило на предсмертный бред, но все же Эсме попыталась найти в них хоть какой-то смысл и отчаянно завертела головой в тщетной надежде обнаружить то волшебное сияние, которое видел Сигмар. Единственным, что мало-мальски походило на белый огонь, были блики света на алхимических склянках и колбах, частью пустых, частью наполненных разноцветными жидкостями или загадочными веществами. Она потеряла несколько минут, прежде чем сквозь панику пробилось воспоминание: принц изобрел лекарство, которое могло облегчать его муки! Значит, оно находилось где-то здесь, ждало своего часа в каком-нибудь флаконе с плотно пригнанной пробкой и, вполне возможно, было как-то связано со словами кёнига!

Одной рукой придерживая голову Сигмара, Эсме приподнялась на коленях, методично перебирая на столе весь его научный арсенал. С каждой новой неподходящей стекляшкой ей все больше хотелось швырнуть ее в стену, чтобы отвести душу, и останавливала ее только мысль, что придется пересмотреть все сначала, заново, и тогда ее вспышка может оказаться роковой.

Перламутровая мутная взвесь по виду больше всего напоминала мужское семя, но оказалась единственным, что мало-мальски походило под описание «белого пламени». Эсме потрясла в кулаке колбу, заставляя хлопья осадка подняться со дна и закружиться в прозрачном чреве сосуда, отчего его содержимое и впрямь замерцало бледноватым, призрачным светом. Ломая ногти, она выдернула пробку и поднесла ко рту Сигмара, потом поняла, что сам он пить не сможет и храбро отхлебнула зелья сама, потом склонилась над принцем, вливая снадобье из уст в уста и не чувствуя иного вкуса, кроме чужой крови на своих губах.

Шансы на то, что все же удастся отыскать правильное зелье, были ничтожно малыми, но Создателю, видимо, было угодно, чтобы нить судьбы хеского кронпринца не оборвалась здесь и сейчас. Мало-помалу его сердце под рукой Эсме забилось ровнее, дыхание стало легче, а потом Сигмар и вовсе нашел в себе силы приподняться, чтобы не упустить ни единой благодатной капли, возвращающей его к жизни. Наверное, это было похоже со стороны на поцелуй, однако по сути своей было чем-то большим, будто тарийка не просто поила принца алхимическим снадобьем, но передавала ему собственное дыхание, биение своего пульса и ток крови, словно он был дитям в ее утробе, до поры неразрывно соединенным с женским естеством. И ровно так же, как младенец зреет на протяжении должного срока, Сигмар с каждым вздохом все больше походил на себя-прежнего, пока не окреп достаточно, чтобы отстраниться от Эсме и снова потянуться к своим таинственным склянкам, беспорядочно расставленным ею на столе. Можно было только уповать на то, что он на сей раз точно знает, какая из них ему еще необходима, чтобы окончательно освободить помутненный страданием рассудок.     

Сосуд, который кёниг сжал все еще нетвердой рукой, девушка в прошлый раз даже не заметила, так мал и хрупок он был – казалось, он может брызнуть осколками даже от легкого прикосновения губ. Принцесса зачарованно смотрела, как королевич пьет, точнее, делает один-единственный мелкий глоток – изрядная часть пролилась, смешиваясь с запекшейся в уголках губ кровью, потекла тонкими струйками по челюсти, обильно поросшей густой золотой щетиной. Дернулся кадык, будто с усилием проталкивая неприятное, горькое или кислое питье, принцесса даже сочувственно поморщилась, наблюдая, а в следующее мгновение Сигмар уже снова смотрел на нее осознанно и прямо.

Эсме механически отерла рот тыльной стороной руки, подозревая, что напоминает в эту минуту упырицу из страшной сказки – страшно представить, какие слухи могли бы пойти, вломись в неурочный момент кто-нибудь из хускарлов.

«Это его выбор. Он хочет терпеть это, чтобы быть со мной. Но как долго можно выдержать такую пытку?»

Сигмар посвящал ей свои страдания, как другие – победы на турнире или звучные канцоны. Любовь Северного Волка была беспрерывной, но сладостной, должно быть, для него мукой, но Эсме подобный накал чувств скорее пугал, нежели радовал. Человеческая плоть слишком слаба, чтобы можно было месяцами висеть на дыбе, беззаботно насвистывая песенки. Кёниг старался смотреть в будущее, но ни один мужчина не способен заглянуть так далеко, как испуганная женщина.

Она переступила коленями по полу, придвигаясь поближе, взяла лицо принца в дрожащие ладони и какое-то мгновение напряженно всматривалась в его янтарные глаза, словно пыталась убедиться в том, что Сигмар вне опасности. Потом медленно наклонилась к нему и поцеловала, неловко, но со всей возможной нежностью, скользя руками по его груди, плечам и спине – не растворится ли, как ночной морок? Не рухнет ли на пол в новом витке агонии?

«Сын. Нам нужен сын. Как можно скорее».

Объятие могло быть случайным движением, попыткой утопающего ухватиться за соломинкой, возможно, в первые мгновения так оно и было – пока не стало по-мужски крепким, слишком уверенным для человека, не отдающего себе отчета в происходящем. Поцелуй, пусть даже с привкусом металла и соли – отзвуком подсыхающей крови - не мог притвориться чем-то иным, и Эсме даже не стала пытаться уговорить себя принять его за совершенно случайное соприкосновение губ и языков. Таинственные снадобья действительно возвращали Сигмара к жизни, несмотря на близость женщины, способной стать для него смертельным ядом, несмотря на то, что их уста были соединены, а горячее дыхание смешивалось.

Все будет хорошо? Она едва не рассмеялась, так дико прозвучали его слова после всего, что только что предстало ее взору. По счастливой случайности, приступ настиг кёнига в шаге от спасительных зелий, подлинное чудо, что девушке удалось отыскать хотя бы один из двух необходимых флаконов… но итог мог быть куда более плачевным. Нынче он проявил беспечность – значило ли это, что проклятие впервые ударило по нему настолько сильно? Конечно, она запомнит, какое лекарство нужно Сигмару, возможно, даже станет носить запасные склянки при себе – и все же это никак не уменьшит риски, ведь невозможно находиться при нем неотлучно, чтобы подоспеть в нужную минуту.

«Не умирай. Не оставляй меня… и ты тоже».

Эсме плохо представляла себе, как управляться с любовью, которую бескорыстно дарит тебе мужчина, зато она неплохо научилась бороться с собственными страхами. Она подняла руку, тыльной стороной ладони отирая с лица Сигмара алые потеки. Странным образом они уже не воспринимались как его собственная кровь, больше напоминая боевую раскраску, какую наносили воины в прежние времена, чтобы вселять в противников трепет.

В Хаммерсхофе их ждал Олаф. В императорском дворце – Эдит. Будущее замерло, чутко прислушиваясь, куда же раньше ступят кёниг и кёнигин Хестура.

- Мы так долго… - вырвалось у Эсме, но договаривать она не стала, вместо этого снова наклонившись к губам принца и  накрывая их поцелуем, неловко скользя ладонями по его груди и плечам, прижимаясь к нему всем телом, так, что сердце билось напротив сердца.

Возбуждение, охватившее Эсме, чувствовалось чем-то почти болезненным, несоразмерным с осторожными, пытливыми ласками принца. Пока она, в свою очередь, освобождала Сигмара от одежды, лицо и уши принцессы отчаянно пылали, словно у начинающего воришки, впервые в жизни протянувшего щуплую лапку к лотку со свежей выпечкой.

Кёниг был великодушен, терпелив и нежен, а потому с полным правом мог ожидать благодарного отзыва на свои поцелуи. Тело охотно откликалось на его ласки, но разум принцессы взирал на происходящее с отстраненным любопытством. Накануне Рагнар открыл ей разницу между принуждением и добровольным согласием, сейчас, с Сигмаром, она познавала, в чем отличие между бесшабашным порывом и... скажем, заключением мирного договора. Еще никогда в своей жизни леди Маккена не была так близка к тому образцу женского совершенства, который орденцы превозносили в воскресных проповедях, от собственной кротости и смирения у нее скулы сводило оскоминой.

Эсме скользила ладонями по широкой груди принца, мощным плечами, мускулистым рукам, поджарому животу, одновременно изучая и распаляя его. Золото и янтарь, великолепный хищник доброй северной породы с бледными метками старых рубцов на атласной шкуре…

Что мешало ей если не любить его как прежде, то хотя бы желать? Разве не твердила она, что забыла старые обиды? И разве накануне Айне О’Ши не смогла переступить через имя Маккена, королевскую кровь и долг перед короной? Теперь было еще проще – всего только не думать о том, что в ее объятиях Сигмар Бирген, наследник Хестура, не слишком нарушая этой близостью законы ни божеские, ни человеческие. Помолвка длилась так долго, что они могли считать себя супругами. Если Эсме зачнет прежде, чем совершится бракосочетание, если кёниг умрет раньше, чем они встанут перед алтарем – Олаф не откажется от внука…

«Создатель, о чем я думаю. Зачем я вообще думаю в такую минуту?»

Терпение – единственная хрупкая вещь в стране хесов. Более того, редкость, сравнимая разве что с полноводной рекой в песках Халифата. Было бы верхом неблагодарности заставлять Сигмара ждать слишком долго.

«Я ведь любила его. Это все еще он. Ну же!»

Она крепко зажмурилась с твердым намерением выбросить из головы все лишние мысли после того, как раскроет глаза.

«Мы не делаем ребенка. Мы занимаемся любовью – ради удовольствия».

Эсме шумно выдохнула, снова ловя поцелуем губы принца, сжала его плечи, притягивая поближе и одновременно клонясь назад, прямо на стертые плиты холодного пола – и сделала бы ровно то же, если бы за спиной у нее топорщились острия ржавых гвоздей или битое стекло. Может быть, она даже с радостью приняла эту муку, искупая ею все свои неразумные мысли и деяния, но пока Создатель помиловал свое грешное чадо. Это был просто камень, и принцесса ощущала голой кожей каждую его неровность, когда подымала разведенные бедра навстречу Сигмару, готовая стать с ним единым целым.

Жаркие поцелуи были приятны. И ощущение тяжести мужских рук, исследующих ее тело – тоже. И даже игривые укусы, хотя, казалось, после Олафа одно ощущение зубов на чувствительной плоти должно вселять панику.

«Значит, не так уж важно, кто тебя ласкает, если делает это нежно?» - порочная мыслишка, впервые посетившая Эсме в купальнях, когда Эдит роскошно ублажала ее тело, снова и совершенно некстати вернулась.  Нет же, даже с закрытыми глазами она отличила бы, ни за что не перепутала.…  Пусть все мужчины хотят одного, как говаривала Сиобхан, зато делают это совершенно по-разному.

Губы Сигмара оставляли на коже принцессы едва заметные бледно-красные мазки, будто от драгоценных шазийских снадобий, которыми распутницы подкрашивают соски и уста – смесь крови, слюны и испарины. Кёниг с неподдельным удовольствием сминал в ладонях ее груди, будто все еще до конца не мог поверить, что отныне получил право познавать  Эсме как любовник, любым способом, который выберет, и в любую минуту, которая покажется подходящей. Девушка не поклялась бы, но в какой-то момент ей послышалось довольное урчание большого зверя.

Она пробежала пальцами по рельефным мышцам его рук, по напряженной спине, будто сличая письмена шрамов, снова убеждаясь в том, что над ней склонился именно сын Олафа, прежде чем взять в ладонь твердокаменную мужскую плоть и направить ее в свое лоно. Однажды она привыкнет к соитию с Сигмаром настолько, что перестанет сомневаться – может быть, это и есть супружеское счастье? Не иметь памяти, не иметь никаких желаний, кроме дозволенных…

… но это превратило бы ее в куклу. Кёнигу вряд ли придутся по вкусу такие игры. Даруя ей свою любовь и прощение, он стремился уничтожить стену, которую Эсме так старательно возводила между собой и миром. Сигмар хотел стать ее единственной защитой и прибежищем, лишить брони, обещая взамен прикрывать щитом, когда это понадобится. Никто и никогда не требовал от нее подобной близости, возможно, вполне справедливой, но кажущейся незаслуженным наказанием. Почему нельзя жить просто добрыми соседями, не разрушая межи?   
 
Эсме на мгновение опустила ресницы, прислушиваясь к гулкому биению крови в висках, чтобы дать удовольствию снова вести себя. Иногда нужно всего лишь довериться телу, оно решает быстро и часто решает правильно.

«Как с Рагнаром, да?»

Короткий стон сорвался с ее губ, когда она порывисто прильнула к принцу, целуя его жадно, неистово, скользя ладонями по его спине и не замечая, что время от времени оставляет на ней следы от ногтей.

«Ближе. Еще ближе. Скорее. Глубже. Я хочу броситься в тебя, как в пропасть.»   

Принцессе на какое-то время удалось забыться под его ласками, попеременно то томительно-нежными, то грубоватыми, оттененными мимолетной болью, словно изысканной пряностью. Как ей было отлично известно, мужчины вовсе не нуждались в предварительных играх, чтобы овладеть женщиной, а значит, Сигмар старался в первую очередь ублажить свою нареченную. Наступило то мгновение близости, когда молчание лучше всяких слов, поэтому она доверчиво раскрылась навстречу кёнигу, покрепче обхватила плечи мужчины, готовая сдаться перед его натиском, сперва неторопливым, но уверенным, с каждым толчком делающимся все более неистовым.

Он скользнул в ее влажную плоть, плотно заполняя, но не причиняя боли, и Эсме безо всякого внутреннего сопротивления обвила его ногами, скрещивая щиколотки на пояснице принца, успокоенная древним ритмом, старым, как само время, внутрь, наружу - и обратно, раз за разом. Она услышала его голос будто издалека, слишком увлеченная тем, чтобы двигаться в унисон, соблюдать равновесие до того момента, когда придет время – теперь она знала! – сорваться с края пропасти и бесстрашно падать вниз, в удовлетворенное забытье.

«Я знаю, что ты любишь меня».

«Я хочу тебя всю и целиком».

Сквозь полуопущенные ресницы она смотрела на лицо Сигмара, серьезное и сосредоточенное, будто он не занимался любовью, а ставил очередной алхимический опыт. Кёниг точно знал, какой результат получит, смешивая те или иные зелья, казалось, на подобный итог он рассчитывал и сейчас, готовый на все, чтобы услышать из уст Эсме крик высшего наслаждения, подтверждающий больше, чем его мужскую доблесть – его правоту. Он лучше знал, что ей нужно; лучше знал, что она чувствует, и как ей следует это выражать. Какого дьябла?..

«Дотронуться до твоей души».

Будто ледяное дыхание заснеженных пустошей коснулось разгоряченной кожи девушки, заставив вздрогнуть всем телом. Могло ли все-таки случиться, что на ней лежит сейчас… нет, лучше не думать об этом. Сиобхан рассказывала своей воспитаннице слишком много страшных сказок.

- Шшшшш, - Эсме прижала палец к губам Сигмара. – Помолчим теперь.

Свободной рукой она скользнула вниз, туда, где соединялись их тела, будто желая острее ощутить жар и трепет в своем потайном местечке, бесстыдно тронула мужчину за сокровенное, за самое средоточие семени, бросая вызов и побуждая отложить всякие разговоры на потом.

Не потому ли грозные северяне питают такую склонность к рыжеволосым дочерям Тары, что на их белых телах так легко и надолго остаются следы  от любовных утех? И много после того, как сладость уже испита, а объятия разомкнуты, они все еще напоминают о тех минутах полного обладания, пробуждая новую жажду?

Боль вспыхивала и гасла искрами костра, слишком слабая, чтобы испортить удовольствие, но достаточно чувствительная, чтобы Эсме выныривала из морока наслаждения, широко распахивала глаза, обращала затуманенный, ищущий взгляд на кенига, но он тут же заласкивал губами и языком пострадавшее местечко, заставляя ее снова расслабиться.

Она будто раскачивалась на качелях от восторга к страданию, так быстро перемещаясь от одного ощущения к другому, что они в итоге сливались воедино. Голова шла кругом, сердце бешено колотилось где-то в горле, замирая каждый раз, как зубы Сигмара смыкались на ее напряженных сосках или отпечатывали очередное темно-розовое кольцо на шее и грудях. Она знала, что останутся синяки, после Олафа ведь всегда оставались, но мысль об этом витала где-то так далеко, что принцессе не испытывала ни малейшего побуждения протестовать.

Когда она протяжно, жалобно застонала, запрокидывая голову и неосознанно напрягая все мышцы, внутри и снаружи, это было не от боли – просто стало невмоготу балансировать на острой грани, и Эсме соскользнула туда, где ее ожидало темное умиротворение. Принц все еще толкался в ней, твердый, жаждущий, поэтому она не переставала двигаться в унисон с ним, предчувствуя, что и для мужчины вершина уже близка.

Будь леди Маккена невинной девой, любая помощь с ее стороны выглядела бы крайне подозрительной, но, хвала Создателю, сейчас она имела право понимать, что происходит, и как устроить все наилучшим образом для них обоих. Уже совершенно намеренно она стала сжимать лоно вокруг его мужества, продолжая играть пальцами с чувствительной плотью, и принялась игриво покусывать его за напряженные, покрытые испариной плечи – новый оттенок соленого вкуса ее на припухших губах. Сейчас Эсме не побожилась бы, что ее ведет исключительно желание зачать наследника, если она и хотела, чтобы Сигмар изверг семя, то ради лишь одного удовольствия ощутить, как он трепещет всем своим великолепным телом в последнем содрогании.

Кёниг не мог бы выбрать лучшего момента, чтобы задать свой вопрос – пока она все еще смотрела туманными от удовольствия глазами, расслабленная, ублаженная, добродушная, готовая выслушать что угодно, до конца не соображая, о чем ей толкуют.

Еще пара минут – и Эсме выпалила бы «Нет, не хочу!» только чтобы увидеть, каким сделается такое довольное сейчас лицо принца. После пяти лет помолвки, после подписанного высокими сторонами брачного контракта, небось, уже поеденного мышами где-то в эрхольмском архиве, после добродушных и не очень шуток о вечной невесте вечно отсутствующего принца… наконец, после того, как они только что познали друг друга в самом что ни на есть супружеском смысле и, возможно, зачали ребенка, кёниг решил поиграть в галантные игры вместо того, чтобы просто отдать свой давний долг. Существовали недвусмысленные договоренности относительно ее брака с Сигмаром Биргеном, и он вдвойне отвечал за их исполнение - как мужчина и как виноватый в проволочке.

К обоюдной удаче, крапивный дух леди Маккена ненадолго задремал, убаюканный ласками принца, и она чуть наклонила голову, по-кошачьи требовательно потянувшись за его рукой:

- Да. Хочу.

В конце концов, что могло быть естественнее этого предложения? С точки зрения Эсме все, что произошло между ней и Сигмаром за минувшие сутки, не предполагало ничего другого, кроме соблюдения старого договора. Любой другой выход, кроме бракосочетания, был бы попросту оскорбительным после всего сказанного и совершенного. Скорее, она была бы удивлена, если бы принц попросил о новой отсрочке – «сегодня вечером», если на то пошло, было чрезвычайно быстро для королевской свадьбы.

Эсме медленно сжала пальцы в кулак, будто снова ощущая мягкость зеленой атласной ленты на запястье. Говорят, у калек, лишенных конечностей, порой случаются мучительные боли в несуществующей более руке или ноге – кажется, отчасти принцесса представляла, каково это.

- Создатель милостив. Мы будем жить долго и счастливо, - мягко проговорила она, касаясь поцелуем губ своего нареченного.

Время в самом деле шло, и шло незаметно – отзвонили назойливые колокола, в башне воцарилась тишина, которую, казалось, не нарушал ни один посторонний звук, будто она волшебным образом оказалась спрятана от мира в стеклянную бутылку, вроде тех крошечных корабликов, которые так искусно изготовляют старые моряки. Нет, Сигмар был неправ, Зеницу тоже должно было захлестывать это неумолимое, неостановимое течение, по меньшей мере, до тех пор, пока он вмешивался в дела смертных там, по ту сторону безмолвия.

-  Оставим прошлое, - тихо проговорила Эсме. – На расстоянии оно обычно лучше, чем казалось вблизи. Я знаю, ради чего вы хотели бы снова вернуться в те дни, но что-то уже умерло безвозвратно, что-то уже никогда не будет таким, как прежде. Мы полюбим друг друга заново. Будто никогда ничего не было.

Она немного помолчала, глядя в лицо Сигмара, и невольно отмечая, как запеклась кровь в уголках его глаз и рта.

- Той ночью, на балу, мне было видение. Я смотрела в пустоту. И это напугало меня до головокружения, так, что многие вещи для меня все еще не то, чем кажутся. Не спрашивайте, милорд, я не смогу объяснить лучше. Но я буду бороться с этим страхом и одолею его. А потом у нас будет ребенок – и все окончательно наладится.

Повинуясь его жесту, она тоже поднялась, села напротив на перепачканной шкуре, подобрав под себя ноги, не стесняясь ни своей, ни мужской наготы, и осторожно попыталась тыльной стороной руки обтереть багровый потек с подбородка принца:

- Думаю, здесь никак нельзя позвать прислугу? Надо что-то придумать с умываньем…

Разбросанные со вчерашнего дня вещи подтверждали – рассчитывать на лакея или горничную здесь не приходится. Не задумываясь над тем, что делает, Эсме облизнула кончики пальцев и повторила свою попытку – вряд ли с бОльшим успехом, здесь определенно требовался таз с водой и губка.

- Король Олаф должен был привести отцу Александру дитя своей крови, чтобы подтвердить право на жизнь и имя. Эдит не подошла. Мы с вами здесь. Остается Дэвин, но я с трудом верю, чтобы отец нашел его среди этой суматохи. Мальчик и в мирное время умудрялся быть совершенно неприметным.

Она не задала вопроса, но Сигмар с легкостью мог догадаться об его смысле: жив ли еще его отец, и если да, то что намерен предпринять в этой связи кронпринц Хестура?

Снова вспомнив о давешнем кошмаре, Эсме не могла не задуматься о том, что в ночь бала виделось принцу. Убитый Ветлид? Снег, льющийся с белого неба подобно водопаду, хоронящий под собой императорские чертоги вместе со всеми людьми? Спрашивать об этом значило обменивать откровенность на откровенность. Нет, пожалуй, ей пока не настолько сильно хотелось услышать историю принца, чтобы потом делиться своей. Были и другие щекотливые вопросы, которые следовало обсудить, и Олаф Бирген, пожалуй, являлся самым главным из них.

За годы, проведенные в Эрхольме, леди Маккена успела куда ближе узнать будущего свекра, чем жениха, и дело было не только в постели - она наблюдала северного короля и как любовника, и как отца, и как правителя, и как воина, первого среди равных. Может, даже жена не могла бы изучить повадки Олафа так же хорошо, как его незаконная наложница, перед которой у конунга не было нужды притворяться. Их связывала стыдная тайна, освободившая обоих от церемоний, побуждавшая бить по живому и целить в глотку, но вместе с тем породившая нечто вроде взаимного... уважения. Нечего и говорить, что кое-о каких чертах своего родителя Сигмар мог лишь догадываться или судить по известиям из третьих рук. Прежде Эсме не приходилось задумываться всерьез о своем материнстве, да и сейчас момент был не самый подходящий, однако даже вот так, навскидку, она могла бы с уверенностью утверждать, что предпочла бы в некотором смысле оставаться для своих детей незнакомкой, красивой картинкой из часослова.

Сложно было понять, какие чувства испытывает к своему родителю Сигмар, особенно теперь, когда наступил момент истины, требующий чего-то большего, чем проявление обычной почтительности. Принцессе почти не пришлось наблюдать за тем, как они общаются, особой теплоты в отзывах друг о друге, впрочем, она не заметила ни у отца, ни у сына. Олаф при всей своей грубости не был дикарем, пожирающим со столешницы непрожаренное мясо без помощи рук, но Сигмар, цитирующий наизусть стихи, на его фоне выглядел кукушонком, случайно выросшим в чужом гнезде. Если бы не воинская доблесть кёнига и отточенное в настоящем бою искусство владеть оружием, как знать, не сделался бы он для хускарлов таким же недоразумением, как Дэвин, со своими книгами и алхимическими склянками. При этом самым удивительным было то, что ведь никто иной, как Олаф, приставил к своему наследнику в качестве воспитателя Леонардо Висканти, чьи научные достижения граничили с рукотворной магией, хотя северные нравы так и просили назначить на это место кого-то вроде графа Канмора, воспитывавшего саму Эсме - человека, обеими ногами стоящего на родной земле, четко знающего неписаные правила поведения для любого благородного мужа и не слишком подверженного умствованиям на религиозные, политические или еще какие-нибудь столь же скользкие темы.

- Если вы не верите в то, что ваш отец вернулся, почему согласились дать кровь для сравнения? И если Зеница подтвердил, что это действительно король Олаф, как можно оспаривать мнение Его Святейшества?

Кувшин, таз для умывания и свежее полотенце пришлись как нельзя кстати, чтобы задать животрепещущие вопросы как бы между делом, помогая Сигмару приводить себя в порядок. Мельком Эсме попыталась представить себе кого-то из дружинников, наводящих порядок в башне, и заранее посочувствовала всем хрупким предметам, каковых здесь было с избытком.

Менее всего Зеница казался человеком, когда его тонкие черты и молочно-белые волосы озарились бликами магического огня, охватившего Олафа с головы до пят. Воспоминание об этом не принадлежало к числу самых приятных, сейчас, по прошествии времени Эсме казалось даже, будто она присутствовала при неком языческом ритуале, как бы дико это ни звучало по отношению к первейшему из защитников веры в Единого.

- Все это так сложно, милорд, - промолвила она с самым простодушным видом, поднимая платье с пола и пытаясь затереть на нем пятна мокрым полотенцем. – Его Святейшество признал вашего отца и благословил на царство Карима аль-Малину. Можно ли опровергать одно ручательство и поддерживать другое, если в обоих случаях речь идет о слове Зеницы?

Она вовсе не была уверена, что эти события являются звеньями одной цепи, выкованной Александром в попытке удержать Империю в прежней целостности, однако вывод напрашивался сам собой. Гораздо больше принцессу интересовало, намерены ли Биргены присягнуть шазийскому караванщику как своему верховному повелителю. Сложно было в это поверить, особенно после того, как Олаф приложил столько усилий, чтобы приблизиться к императорскому трону. Да и остальные Щиты вряд ли с восхищением отнесутся к тому, что корону получит безвестный купец, пусть даже Дева Озера за руку привела его во дворец. Вся эта история с потерянными детьми и явлением святой дурно попахивала, несмотря на несокрушимый авторитет Александра Четвертого.   

Эсме склонялась к мысли, что ее собственный отец воспользуется случаем и выступит против нового императора, благо, короля Кеннета и в прошлый раз не смутили мелочи вроде вассальной присяги и гнева церковников. Если Джед, потерявшись в суматохе, все еще не был на пути домой, значит, нянюшкины сказки сильно переоценивали его ловкость и находчивость.

- Бедняжка Эдит. Такое горе, потерять супруга почти сразу же после свадьбы, - принцесса нырнула в горловину платья, продернула руки в узкие рукава, оправила подол и принялась за шнуровку. – Карим должен оставить ее при дворе. В конце концов, она вдовствующая императрица,  и Зеница утверждает, что она зачала от Карла. До тех пор, пока у Карима не появятся собственные дети, этот малыш будет престолонаследником. Хотя как знать, эти шази такие сластолюбивые. Наверняка, он где-то содержит гарем с дюжиной жен и двумя дюжинами отпрысков.