- Сеньор Раджнарио! Мон амиго! Пива? – за две недели, что Рагнар не был в «Толстой Маргарите» ничего особенно не поменялось. Столы, как прежде жались к закопчёным стенам. Посредине всё так же возвышался размалёванный яркой краской помост для танцев. Даже мусор на полу – смесь уличной грязи, объедков и блевотины – был каким-то очень знакомым. Утренним.
Ну, и, разумеется, за стойкой возвышался всё тот же улыбчивый алацци.
- Тёмного-светлого? Разного?
Хотя, «возвышался» для Пинты было не самое правильное слово. В конце концов  Фагерхольм был выше трактирщика на три головы.  Скорее уж «раздавался» или «ширился». Пинты всегда было много. Крикливый, шумный, по-алаццински закопчёный и носатый, он занимал втрое больше места, чем по-настоящему требовала его приземистая и округлая фигура. И, конечно, облекал в псевдо-родные фразы всё, до чего только мог дотянуться:
- Бирра чиара, Сеньор Раджнарио! Свежайшее! Вкусом и цветом – беллисимо!
Бороться с этим было почти бесполезно. Если Пинта не переиначивал твоё имя на алаццинский лад, это могло означать только одно – здесь тебе больше не наливают. Да и в принципе, жаловаться было грех.  Пиво, конечно, было самое обычное, и совсем не такое, какое подаётся в личные покои Лёвеншёльда, но белозубая лыба трактирщика, выставленный из-под прилавка кусок окорока и приставка «сеньор» несколько смягчала дело. И Рагнар, опрокинув первую кружку, даже нашёл необходимым улыбнуться в ответ и покивать. Что, дескать, такое совершенное «беллисимо» - не повторить - грех перед Создателем, будь он трижды благословенен.
В конце концов, Макреям повезло в этом смысле куда меньше. Во-первых пили они, хоть и в долг, но не бесплатно. А во-вторых именовались у Пинты «Рорито» и «Мунгоэльо», без всяких там  сеньоров, и с таким выражением лица, какое тянуло на совершенно отдельную вздрючку.
Что точно спасало алаццина от свирепости Рори - личное обаяние или непререкаемый авторитет Адо Жнеца – для Рагнара до сих пор оставалось непостижимой трущобной загадкой. Чуть меньшей загадкой было то, почему «Жнец» оставался  «Жнецом», а не «Дьябло Инфернано» или «Адониньо Жнеценоньо». За подобную шутку Пинта оказался бы в канаве в тот же день. Возможно немым, калечным или мёртвым. При всех прочих достоинствах Лёвеншёльда, шуток он не любил и не понимал. Особенно шуток, касающихся его самого.
- Бирра чиара! Светло, как помыслы доньи на мессе!
Тут Пинта не погрешил против истины. Рагнар тоже думал, что все трущобные «доньи», если их заставить стоять мессу в главной Пресетории, будут исходить желчью вот точно такого же цвета.
- Белиссимо!
Совершенное «белиссимо». Фагерхольм опрокинул ещё одну порцию и снова покивал.

- А где Мата? – только сейчас, гулко стукнув днищем кружки о деревянную стойку, орденец понял, чего не хватает в этой картине ежеутренней разрухи и запустения. Матильды! Да, дьяболоновой рыжей девки, размазывающей всю эту грязь на полу ровным слоем, и жалующейся, что её слишком нагружают работой… или он, Рагнар, предпочитает видеть свою любовницу вонючей и грязной Зезоллой????
- Больна? – почему-то  это единственное, что пришло на ум. Иного оправдания для того, чтобы не выполнять свои прямые обязанности в вотчине Адо Жнеца, просто не могло быть.
Но Пинта загадочно повёл плечами, нацеживая следующую кружку.
- Больна, совершенно больна… аморе… есть такая смертельная болезнь, когда встречаются два одиноких сердца, вспыхивают и уносятся в небо на крыльях любви…
Трактирщик, как все алацци был склонен к некоторой эпатажности. И, конечно, ему хотелось с утра посмотреть что-нибудь красочное и кровопролитное. Желательно, за чужой счёт.

Впрочем, тут он немного просчитался. Потому как на упоминании «юноши нежного, как лепесток розы» светлые брови Рагнара сначала поползли вверх, а потом угрожающе соединились на переносице. А на красочном описании того, как Мата буквально обвилась «дароносной лозой» вокруг счастливчика, едва сойдя с помоста, орденец и вовсе растерял свою обычную благодушность, перегнулся через стойку и, обвив пальцы вокруг шеи трактирщика, приподнял его над полом.
- Что ты несёшь, мерин клеймлёный. Скучно стало? Так Дьяболон на том свете тебя развлечёт.

Пинта был изрядно везучим человеком, потому как злым Рагнара за все четыре года не видел прежде ни разу. Невменяемо пьяным – да. Буянящим – да. Но злым – не доводилось. Так что теперь, глядя в похолодевшие глаза Фагерхольма, алацци изрядно сбледнул с лица. И смешно заколотил по воздуху всеми четырьмя конечностями, пытаясь освободиться.

Северянин разжал пальцы. И легонько ткнул Пинту в грудь. По-хески легонько. Так, что спина трактирщика тут же нашла опору у стены.
- Так где Мата? – Рагнар приподнял уголки губ. Однако на «улыбку» эта мина не тянула ни разу.
- Наверху. Работает. Три медяка за час, пять – за ночь. – алацци нахохлился, словно петух перед схваткой. Однако, кровоподтёки на шее заставляли его избегать слов «шлюха», «а что ты хотел?» и «да такую ещё блядь – во всём Даларе поискать». От живоописаний произошедшего Пинта тоже решил благоразумно воздержаться.

Рагнар опустил голову, с сожалением оглядывая пролитое в потасовке пиво. В сказанное не верилось. Кажется, после Кривого Сью, в гильдии было немного желающих заплатить Мате положенную цену. В конце концов, двадцать минут наедине со вздорной тарийкой совершенно не стоили возможных последующих неприятностей.

Допустим, Сью действительно  был виноват, и лишился рук по локоть на вполне законных основаниях. За фингал на лице плясуньи ему бы даже Адо выдал на орехи. Хотя, конечно, и не в такой категоричной форме.
Однако никто не мог поклясться, что на следующего клиента Матильда не начнёт жаловаться специально. Скажем, потому что рылом не вышел или монетой не угодил.

- Ты же понимаешь, что я тебе язык отрежу, если соврал? – Рагнар опёрся на стойку и внимательно посмотрел на трактирщика. Однако, тот только разъярился, мгновенно наливаясь краской и взрываясь потоком алаццинской брани, смешанной с клятвами и проклятиями. Призывающими в свидетели всех слуг Создателевых и Дьяболоновых, что он – Пинта – никогда и никому отродясь не врал. Ну, разве что разбавлял пиво для заблудших и убогих, и то исключительно для их же блага.

Фагерхольм на мгновение ссутулился, утрачивая всю рыцарскую стать и гордость сына ярла. Потерянно оглянулся, будто ища поддержки, но не находя её. Потом медленно снял с шеи симболон и спрятал его в потайной карман рубашки, к игральным костям. Не хватало ещё, чтобы святой отец прямо при всех регалиях бил кому-то морду из-за шлюхи.
- Налей ещё кружку.

Нет, ну почему она спит с кем-то ещё? Ладно, та ночь втроём с Адо не в счёт.
И торговец тканями – тоже. Какая женщина устоит, когда перед её лицом потрясли куском алого шёлка? И этот чёртов даларский контрабандист Пьерик. Чулки-притирки – всё понятно. По Кривому Сью тоже претензий нет – руки у него раньше были столь же цепкими, сколь крошечными были мозги.
Но сейчас????

Рагнар облокотился на стойку и уныло воззрился на Пинту.
- То есть ты считаешь, что я должен пойти и убить их обоих?
Трактирщик крякнул. После того, как пальцы хеса приложились к его шее, он уже не испытывал обычной склонности к раздаче бесплатных алаццинских советов. Ещё не хватало, чтобы потом обезумевший норлинг раскаялся в убийстве своей подружки, и прикопал его третьим. Для кучности, так сказать.
- О, вы сказали, ещё пива, сеньор Раджнарио? Пиво белиссимо. Совершенное белиссимо! – трактирщик налил кружку, подтолкнул её поближе к хесу, и тут же поспешно отвернулся, делая вид, что очень-очень занят.
Да уж, полное белиссимо.  Фагерхольм сжал губы в тонкую, злую линию.

Можно было, конечно, действительно пойти и убить обоих. Благо на поясе висел урдический топор и пара кинжалов. Но это  бы лишь добавило ещё одну историю, в копилку анекдотов о хесах. Вроде как норлинги настолько тупые варвары, что догадываются о неверности возлюбленной не раньше, чем через четыре года. Даже когда эта самая возлюбленная – шлюха.
Кроме того, ревновать к какой-то продажной девке ему, магу, орденцу, брату Адо Жнеца и сыну ярла было прямо-таки недостойно. Да он вообще должен был на неё плевать с высокой колокольни!
Но и оставлять, как есть тоже было неправильно. Вроде как тогда каждый может трахнуть ЕГО бабу. Безнаказанно. И можно сказать, с особенным удовольствием… а при мысли, что какой-то ублюдок прикасается к Мате, Фагерхольм начинал приходить в бешенство.
- Чёртова девка! – Рагнар  в сердцах хлопнул кружкой по столешнице. Так что Пинта, явно ожидавший от норлинга летящих во все стороны топоров и заклинаний, припрыгнул и подавился насвистываемой мелодией.
- Пива налей.

Пожалуй, орденец  взвешивал бы все «за» и «против» предстоящего душегубства ещё довольно долго. Но по лестнице залопотали чьи-то ноги, и трактирщик, разглядев знакомый дублетик, прошелестел:
- Он!
Всё-таки, сколько алацци не души, а горбатого могила исправит.

Фагерхольм моментально оттолкнул кружку, но догнать паскудника даже не пытался. Ещё он только за любовниками своей девки не бегал! Там более, что тот,  едва не поскользнувшись, подал магу отличную идею. А почему «едва»?
Три вдоха. Одно заклинание. И гнилая корка совершенно случайно и разумеется неожиданно попала юноше под ногу, так что тот только и успел, что дрыгнуть ногами и грохнуться на пол со всего маха.

Рагнар сдержанно улыбнулся, и в три прыжка оказался рядом с упавшим.
- Осторожней же нужно. Так ведь и убиться можно ненароком. – Фагерхольм заботливо поднял пострадавшего и бережно, словно золоторунного барана, посадил на лавку, поближе к стене. Сам сел рядом. Притянул стол поближе. Ну, исключительно, чтобы гостю было удобней.

Дело обещало быть интересным. Пинта отложил подальше тщательно надраиваемый медный поднос и вытянул голову, словно стервятник.
- Эй, трактирщик, пива же! Видишь, человек упал-ушибся!
Пинта смешно хрюкнул, наливая поцелее. Нет, когда за тобой ухаживает хес, да ещё обращается таким медовым голосом, нужно бежать так, чтобы пятки сверкали. Даже если это шутник Рагге-Раджнарио. Особенно, если.

- А что так торопился-то? Привидение увидел? Или шлюха с утра оказалась страшна, как смертный грех? – Фагерхольм сочувственно покачал головой. И дёрнул второй стол так, чтобы чёртов мальчишка даже не подумал выскользнуть.

А ведь и вправду, полюбовничек Маты оказался сущим мальчишкой. Чуть постарше Деса. И от этого было вдвойне досадно. Рагнар покусал губу и улыбнулся ещё лучезарней, приобнимая ублюдка за плечо, как родного брата.

Нет, с подобным раскладом, убивать его было бы совершенно неинтересно. Калечить - недостойно. Во-первых, потому что Фагерхольм всё-таки был орденцем, и считал неправильным бить детей.
А во-вторых, потому что формально мальчишка был виноват только в том, что согласился на услуги гильдейской шлюхи. 

Одним словом, приходилось отказываться от варварских трущобских обычаев. И переходить к цивилизованным хесским. То есть брать виру. Золотом. Благо, судя по костюмчику, работал паскудник не свинопасом, и не старшим помощником младшего нищего. И заплатить мог. Из кошеля хозяина, например.

- Ты торопишься??? Понимаю! Время вообще – высшая драгоценность. Ибо по слову Создателеву даётся…. Так что плати – и разбежимся. – Рагнар  перекинул косу на другое плечо, навис над мальчишкой и снова лучезарно улыбнулся– Двадцать золотых с тебя.

Честное слово, если вы не знаете, за что хотите убить даларца – поговорите с ним пять минут и повод тут же найдётся. «Не буду пить». Рагнар почувствовал, как от злости шерсть встала дыбом даже не загривке: Этот молокосос, этот вонючий даларский франтик зазвездился так, что не желает хлебнуть из гильдейской кружки!

То есть, как трахать мою бабу – так это запросто. А я, сам, значит, рылом не вышел!? Не подхожу к цвету твоего дублетика????
Хес скрипнул зубами, наблюдая округлившиеся от недоумения и ужаса глаза мальчишки с превеликим удовольствием. О, да, приятней было бы лишь увидеть, как сам Создатель воздаст поганцу надлежащую кару, округлив эти самые глаза ещё больше. А именно, повесив подлеца на Танцульке под  улюлюканье даларской черни. Скажем, за воровство.
Это тоже честно, он же украл у меня верность моей девки.

- Вы, кажется, путаете меня с кем-то. Я вам ничего не должен.
- Да ты что?! – Рагнар с притворным удивлением вскинул светлые брови. – То есть жизнь в этом тщедушном тельце не твоя?!! – хес протянул руку, и для пущей наглядности пощекотал мальчишку под подбородком. Пока просто пальцами. Без кинжала.

«Толстая Маргарита» постепенно наполнялась утренними завсегдатаями. Одни брали пиво и садились в другом конце таверны, делая вид, что происходящее их не касается. Другие – напротив – жались поближе, чтобы не упустить не единого слова из бесплатного трущобного развлечения.  И даже делали ставки на то, как именно пришлый юноша будет искалечен. Единственное, в чём сходились абсолютно все – так это в том, что мешать чужим разборкам – последнее дело.

- А давай мы отрежем пару этих вот милых ушек, и проверим? – Рагнар осклабился, в гримасе, призванной изображать «лучезарную улыбку», и, поймав запястье мальчишки, с грохотом растянул его руку на столе. – Или вот пару пальцев, которые всю ночь лапали МОЮ девку за те места, за какие я сам стесняюсь её лапать!
Где-то  сбоку послышался одобрительный гогот,  означавший, что невольные зрители сполна оценили шутку. И про шлюху-Матильду – тоже. Однако  сейчас Фагерхольм нисколько не шутил. И даже орденский симболон, гревший потайной карман рубашки нимало не спасал его от всё возрастающей ярости.

- А ну, подержи. – едва подняв голову, бросил Рагнар, и рядом тут же нарисовался какой-то тариец в красно-зелёном тартане, полный готовности придержать перепуганного мальчишку за запястье и за плечо, лишая возможности движений. И ожидая взамен какого-нибудь мелкого чуда, как алацци ждут кровавой развязки, а шазийцы – звонкой монеты за услугу.
Фагерхольм  просто не имел теперь права его разочаровывать. Их обоих. А потому, одним слитным движением выхватил кинжал из ножен и черкнул на ладони мальчишки несколько знаков. Осклабился, допил пиво. И этим же ножом начертал что-то на опустевшей кружке.

- А вот теперь, Медовый ты наш Пряник, подумай хорошенько, где ты достанешь до завтра двадцать золотых в уплату за свою жалкую жизнь, иначе…
Рагнар прикрыл глаза от странного удовольствия, улыбнулся. На этот раз совершенно искренне и беззаботно. И легко, на одном дыхании прочитал заклятие, вмиг отразившееся синим светом на глиняной поверхности исчириканной кружки.

Ещё секунда и добротный сосуд изошёл трещинами, разваливаясь на глазах и превращаясь в пыль.

Мальчишка больше не производил впечатление ни франтика, ни героя-любовника. Скорее вусмерть перепуганного оленёнка, подбитого стрелой и окружённого плотным строем разъярённых охотничьих псов.  Зрелище в большей степени жалкое, нежели интересное. Хуже было только то, что эти самые «псы» искренне претендовали на звание людей.

О Хестуре было принято рассказывать в самых мрачных красках. О жутких казнях, ожидавших врагов, и о не менее кровавых мирных развлечениях. Будь то конские бои, где споры между владельцами подчас кончались кровавой дракой. Или же о плавании, где конкурента следовало не обогнать, а притопить.

Однако за всеми этими страшными сказками забывалось то, что «играть» было принято с равными. А этот мальчишка не был равен Рагнару ни в чём. Он не был хесом, не был воином… и, в иное время, памятуя об орденском воспитании, рыцарь Фагерхольм первым прекратил бы травлю. Призывая паству покаяться, помолиться и все вопросы решать исключительно по честному суду у Адо Жнеца.  А особо резвым ещё и накостылял бы, чтобы каялись и молились усерднее.

Однако, сейчас от злости Рагнар вошёл в такой раж, что любому, напомнившему о симболоне и заветах Создателя, засунул бы этот самый симболон в причинное место. А на увещевания отбрил бы, что совершает поступок не паскудный, а, напротив, совсем благородный. Ибо разве может быть что-то благороднее и прекраснее, чем мученическая и принародная смерть агнца господня?
Особенно после того, как этот самый «агнец», со сноровкой отпетого козлища, попрыгал по чужим постелям.

- У меня таких денек в жизни не было. Где я... – начал было лепетать мальчишка. Но, где-где  было искать жалости молодому франтику, да только не в Гильдии Воров. Тот, кто привык из кожи вон лезть, чтобы хоть как-то добыть себе кусок хлеба, никогда не испытает жалости к рождённому на чистых пелёнках.

Рагнар ухмыльнулся, чуть наклонив голову набок. После фокуса с кружкой, даже занятые было другими делами, развернули свои головы, и ждали продолжения. И Фагерхольм готов был поставить симболон на то, что весь этот сброд с радостью поддержал бы идею забить мальчишку камнями. Или вот утопить в ближайшей канаве.
- Ух ты мой маленький, не знаешь, откуда деньги берутся? А если мы поищем?

Где-то сбоку нищеброды загоготали на разные голоса хрипло и зло. Воздух словно сгустился, становясь тяжёлым и кисельно вязким. Да, Рагнар уже видел подобное раньше. В тот первый день, когда толпа радостно визжа, купала в реке старуху. Теперь он бы не смог остановить всё происходящее, даже если бы захотел. Чернь похожа на маленького ребёнка, и очень обижается, когда кто-то отнимает у неё законную и обещанную игрушку. Впрочем, Фагерхольм и не собирался лишать трущобцев потехи. Ибо разве не в заботе о ближнем слово Создателево?

Рагнар выпрямился, отпихивая тяжеленный дубовый стол, словно сноп соломы. Потом схватил мальчишку за шиворот и толкнул на середину зала, в круг мерзко смеющихся трущобных рож.
- Как будем искать, братушки? – Маг поставил ногу на скамейку и покровительственно посмотрел на собравшихся таким взглядом, словно предлагал каждому лично извлечь из даларского франтика максимум пользы для себя.

Толпа мигом покинула насиженные места и заголосила разом. Не то в благодарность. Не то боясь отведать хесского кулака (а то ещё и, не приведи Святой Теренций, магии!), в случае излишне долгого молчания. Сыпля советы с такой громкостью и скоростью, с какой, улетая на зиму, орут птичьи стаи:
- снять с него одёжу!..
-…сворует пускай!...
-…мягонкий, задницей отработает!...
-…по три медяка!…
-…яйца отрезать и шазям продать!...
-…по два!...
-…ноги ему сломать, глаза выколоть, пусть у пресептории!…
-…и пальцы!…
-…сапоги-сапоги!…
-...и язык!…
Круг трущобцев смыкался всё теснее вокруг юноши. Всё яростнее становилась жестикуляция спорщиков. Но пока никто не пытался схватить мальчишку и начать воплощать высказанные идеи в жизнь, вмешиваться Рагнар не собирался. Происходящее ему даже нравилось.

Рагнар не помнил, чтобы в Трущобах принимали кого-то запросто так. Потому что «Король сказал», или потому что «человек хороший». И первый и второй пункт, конечно, катили до определённого момента, но дальше соискателю на трущобскую компанию всё равно приходилось оплачивать древним богам простую и ясную виру – зубами, кровью, синяками или поломанными рёбрами. И не то чтобы было желание избить новичка до полусмерти, нет -  всякий знает, что до полусмерти можно забить любого, если вдесятером, да под зелье. А скорее так, посмотреть – пощупать: этому можно доверить спину, с этим можно пойти на дело, этот не приведёт стукача, а этот – совсем уж дрянь- человек.

Так проверяли когда-то и его самого, Рагнара Фагерхольма, сына хесского ярла, потомка  Асбранда  Ворона, первого среди войска Гуннарова; прапраправнука Ингвара Богатого, женатого на Ауд Златокосой – сестре Ингьяльда; сына Альрика Пресветлого – направившего в Таре в чертоги Создателевы больше людей, нежели все орденцы вместе взятые – ибо куда ещё деваться людям, забитым столь варварским способом, как не прямиком к Свету?

Ничего бы не значили эти поименования и титулы тогда, в тот первый вечер, когда сидел Рагнар поутру и неловко пытался объясниться с Матильдой Флинн. Ничего не значили бы и сейчас. Для толпы черни все титулярные прозвища даже не пыль – едкая щёлочь, брошенная в глаза.
Вздумай мальчишка сейчас кричать, на кого он служит, и в каком поколении принц, лавина раззадорившейся черни обязательно бы сомкнулась над ним, раздирая, разделывая, желая причаститься хотя бы в малом к тому чувству, а какого это, выдрать клок волос или пласт кожи у Настоящего Принца?

Но маленький ублюдок молчал. Всё ещё молчал, сжимая губы в тонкую линию. И это было хорошо. Верно сказанное слово может и спасти, но мало кто умеет говорить верные слова.

Что бы на его месте сделал сам Рагнар? Развязал бы тесьму кошеля и россыпью бы кинул все имеющиеся там монеты – жизнь дороже. А потом бы дал дёру к ближайшей Пресептории. Знаки, всё путали знаки, но тем больше нужды вырваться из трущобских кварталов, и бежать к спасительной орденской страже. И они бы сказали, что начертанные урды – это просто мазня. Как были мазнёй урдескрипты, намалёванные Макреями на шесте для Хашима.

Но мальчишка вытащил меч. Скорее от отчаяния, чем от природной храбрости. Однако  это всё-таки был поступок куда более достойный мужчины, нежели слёзы или взывание к милосердию и Рагнар не мог этого не признать.
- Пусть хоть кто-то из вас ко мне подойдёт.  И я ему сам глаза повыкалываю, руки поотрубаю...
Мальчишка казался опасным, как кажется опасным пьяный заяц, с привязанными к шее наточенными ножами. И толпа как-то невольно подалась в стороны – каждый хотел увидеть кровь, но не хотел подставлять собственную шею.

Однако никакого особенного преимущества это ублюдку не дало. Дверь, замаячившая было впереди, закрылась. А тяжёлый дубовый засов, будто бы сам собой, с грохотом вошёл в металлический паз.

Рагнар улыбнулся, потом сделал несколько шагов к мальчишке, попутно снимая с себя все мешающие вещи – плащ, топор, ножны с кинжалами, лёгкий шерстяной кафтан, даже светлую нательную рубашку. Оставаясь обнажённым по пояс и без всякого оружия в руках.
- Ну, я подошёл. Рискнёшь? В Хестуре говорят, что в круге Создатель стоит за правого. Если ты не виноват ни в чём передо мной, то уйдёшь живым. Если нет - извини.
Рагнар провёл ладонью по растатуированному синими урдами плечу, убирая назад тугую белую косу и снова улыбнулся. Блеснув зубами хищно и влажно.

- Ты не рыцарь. У тебя нет ни гроша в кармане. В сущности, ты ничем не отличаешься от детей уличных побирушек или шлюх, разве что посытее и знаешь имя своего отца. Так почему ты оказался наверху вчера? – Рагнар снова чуть улыбнулся и скрестил на груди руки. – скажи, что ты сделал такого, и, возможно, я отпущу тебя без поединка.

- Вы хотите биться без оружия?
Наверное, тем и отличаются дети даларских рыцарей от детей даларских разбойников. Для первых «битва» – это, прежде всего, турнир с яркими перьями на шлемах, размалёваные геральдическими лилиями щиты, хорошие кони и обязательный шарф Прекрасной Дамы, повязанный вокруг копья. Для них война – это много громких слов о долге и верности своему королю, много баллад о чести и доблести, много книксенов противнику - ибо битва должна вестись по каким-то особенным правилам. И очень мало войны.

Для вторых же – это просто обыденный способ выжить. Жестокий, звериный и совершенно лишённых каких-то разноцветных иллюзий. Бей первым, чтобы получить самый лучший кусок. Будь сильным, чтобы никто не посягнул на твою долю.

Но Рагнар не был ни тем, ни другим, и потому имел право поступать исключительно в меру собственных способностей и желаний.

- Много ли нужно, чтобы оказаться с девкой в постели? Вашей я отдал всё, что у меня осталось.  Спросите лучше у неё сами, достаточно ли я заплатил.
На секунду Фагерхольм наклонил голову на бок, словно пытаясь удержать в голове сказанное, как можно дольше. А потом вдруг засмеялся, касаясь кончиками пальцев меча мальчишки и пытаясь опустить клинок вниз.
- Если ты отдаёшь девке всё, что у тебя есть, то это уже не «девка», а "Прекрасная Дама". А можно ли запрещать начинающему Рыцарю совершать подвиги во имя Прекрасной Дамы? По-моему это было бы чистой воды занудством.

В кой-то веки Рагнар даже не особенно ёрничал, говоря о рыцарской чести. Хотя, конечно, он бы не посчитал зазорным перед битвой подрезать чужую подпругу или обеспечить противнику расстройство желудка. Война в Таре хорошо показала, что победу куда чаще приносит изворотливость ума, нежели правильность идеи или сила мышц.

Тем более теперь он должен был убить ради шлюхи не какого-то там дворового мальчишку, а почти равного. Да и Адо бы не одобрил принародное вздёргивание на воротах  «Маргариты» какого-нибудь пятого графского сынка. Приходилось менять гнев на милость, а хесскую свирепость на орденское благодушие.

- Моё имя Рагнар Фагерхольм. Я сын ярла, рыцарь и маг. – Рагнар снова улыбнулся, потом протянул руку, словно стоящий перед ним мальчишка тоже был норлингом, и понимал смысл подобного приветственного жеста – Мне нравится женщина, с которой ты делил в постель. Но раз уж ты повёл себя как настоящий воин, то я тебя прощаю. На этот раз. А теперь спрячь меч в ножны и выпей со мной.
Рагнар не спрашивал. Может быть, потому что норлинги вообще не умеют спрашивать. Только уведомлять, а после – бить, если приказание не исполнено.

Оруженосец. Удивляться не приходилось – слишком уж юно выглядел полюбовничек Маты - до рыцаря ещё лет пять чужие сапоги чистить. Но, может, оно было даже к лучшему. Из обожжённого горшка кувшина не вылепишь: рыцарь бы потребовал смыть насмешки непременно сразу и непременно кровью, и уже лежал бы на полу «Маргариты» с раскроенным черепом.
Эмери же всё ещё жил и дышал.
Нужно ли было считать сиё проявлением разумности или трусости?  - Рагнар усмехнулся. Пожалуй, сегодня его устраивали оба варианта.

- Конечно, пуст. Ты же отдал Матильде всё, что имел. Было бы неловко, найдись у тебя сейчас серебрушка.
Любовь тарийки нельзя получить и за все сокровища мира. Но уж если она продаётся, то стоит не дороже десяти медяков за ночь. Мата исключением не была. А верность стоит три тысячи в год. Или две сотни и ежедневные побои.

- Эй, Пинта. Два пива. И если будет не белиссимо, я скормлю тебе свой топор! – Рагнар улыбнулся широко, но без особого веселья. Потом натянул рубашку и кафтан. Раз уж драка не предвиделась, то ни к чему лишний раз красоваться урдами. Тем более, удивлять ими уже было особенно некого.

Стоило, наверное, хоть раз в жизни хорошенько отходить Мату по рёбрам или оттаскать за косу. Однако даже сейчас эта мысль не пришла Фагерхольму в голову. Магия, битвы, рыцарская честь, шальные деньги - что угодно, но только не то, что действительно требовалось.

- Так ты говоришь, что даларец? – Рагнар сел на скамью, и широким жестом предложил Эмери занять место рядом. Возражения не предполагались ни на первое, ни на второе. Хотя ни про даларца, ни про свободное время для разговора оруженосец не упоминал. – Повезло тебе.
Маг с чувством вздохнул, потом отхлебнул принесённого пива. – Изрядно повезло. Если бы я был даларцем, я бы сейчас устроил шутиху над своими братьями. У меня оных – трое впереди. И это только законных! Вот бы я посмотрел, как они бегают по столице без денег и с голой задницей.

Рагнар на мгновение мечтательно закрыл глаза. Картинка представилась куда как чётко. Альберик Деревянный лишённые  фамильного доспеха и меча рвёт на себе волосы и прячется по канавам, чтобы не попасться отцу на глаза.
- Ты ведь тоже не первый? О первых заботятся куда лучше, и не пытаются сбагрить куда подальше с глаз долой. В оруженосцы или в монахи – всё равно. Как будто второй и последующие рылом не вышли.

Рагнар усмехнулся, выудил из карманчика симболон и надел его на шею. Нисколько не смущаясь контрастом между произнесёнными словами  и знаком Всеблагого Создателя.
- Да ты пей. Я угощаю. И про ладонь свою забудь. Я просто был зол и пошутил. На живом человеке я никогда бы не начертал то же заклинание, что на глине… - маг опустил взгляд на пенную шапку в кружке, и вдруг улыбнулся ещё шире – все бы ж стены забрызгало! – И не обижайся. Скучно тут просто. Девка и та – неисправимая шлюха. А ни на что большее без наследства рассчитывать нечего. Только и тешишься мыслью, что вроде «рыцарь».