Дениз за прошедший день, едва ли имел несколько минут, чтобы присесть – даже какую-то еду, прихваченную с прилавка в тот миг, когда чувство голода стало совсем уж нестерпимым и отвлекающим, он проглотил на бегу, вряд ли различив вкус и цвет ее. Спроси вот его потом, что это было, совершенно не сумеет ответить!
Благими стараниями доблестной стражи, столица приобрела значительно более праведный и законный вид, и было это безусловно деянием создателеугодным, но кто бы мог предположить, что именно в такое время, самому молодому лекарю понадобится как раз… не то, чтобы официально запрещенный состав, конечно же нет. Скорее, этот состав все еще не был запрещен, ибо был ну на изумление специфическим по компонентам, да и популярностью совершенно не пользовался – то же, о чем благостная инквизиция не ведала, она не имела привычки и запрещать.
Как на беду – большинство тех, кто был способен создать из множества нечто иное, прекрасно знали, что лезвие этого незнания чрезвычайно тонко, спрос ничтожен, а энтузиазм у власти ныне до преступников так же пылок как страсти на сеновале по весне.
Вот и получал бедный лекарь отовсюду отказ за отказом – где завуалировано, а где и весьма грубо. Даром что и сам Дениз был приучен лишь изьясняться красиво и благородно, но уж никак не владел столь полезным навыком для переговоров, как лицедейство – чрезвычайно редко приходилось застенчивому юноше преступать черту закона, и даже привычные слова невольно замерзали за губами, превращаясь в не слишком-то убеждающие речи…
Солнце клонилось к закату, усталость песчаной змеей вползала в тело – сердце же не радовал светоч достигнутой цели, отчего на душе у молодого целителя царила печаль. И мог бы он утешаться тем, что вовсе не его сиятельный господин выдал ему приказ (в данном случае, темнота и закат не смутили бы лекаря, и бегать краснохвостым песчаным тушканчиком он бы продолжал до победного…или лапотваливательного конца!), а лишь его юный брат… Не велика ценность его, как лекаря, коль нужное он не в силах добыть! А вдруг было бы это зелье, от которого зависело бы что-то для его блистательного повелителя?! О, Создатель – за что караешь дрожанием рук под пристальным взглядом, отчего не даешь шанса облечь чувства в дивную вязь слов?! В мудрости своей дал ты Денизу таланты лекаря, но позабыл видать в трудах бесчисленных, одарить его другом, который мог бы поддерживать велеречивостью в тяжкий миг…
Горюющий в мыслях целитель, поднял голову, окидывая взором отгорающий закатом небосвод, чьи лучи на миг заиграли на смуглой коже его лица, расцветили рубиновыми каплями ресницы – после чего поправил капюшон плаща, и прибавил шагу. Блага и бдительна стража, но разве Денизу ныне стоит ей попадаться?..

Не схвати за плечо железная ладонь, Дениз бы и не понял, что этот оклик относится именно к нему – даром что на пустынной улочке больше никого и не было, и ничьи шаги не удалялись спешно в темноту впереди, чтобы обознаться можно было. Настолько внутренне безотносителен лично ему был этот оклик, что лекарь едва не начал сторониться, чтобы не ввязаться в чужое дело…
…а когда схватили – обернулся и обомлел.
И волны страха, ни холода ужаса, ни гнева, ни отвращения не отразил застывший взгляд синих глаз – одно лишь воистину безграничное отрицание. Дениз не мог поверить тому, что видели его глаза, не мог никак вместить это в враз воспротивившийся и замерший в оторопи разум, не был способен выделить стоявшему пред ним высокому мужчине хотя бы часть пространства этого мира – мира, в котором он, Дениз, тоже имел несчастье существовать.
А мужчина напротив, вопреки истовейшей безмолвной мольбе, ринувшейся в этот миг от сердца Дениза в руки Создателя – был.
Был – и сколько не вглядывайся в него, не метайся взором по жестким чертам, не найти было на Газване разрушительных следов невоздержанности в еде и питье, в буйности времяпровождения, в непомерном изливании жестокого нрава. Как утешило бы хоть что-то подобное в этот миг молодого лекаря, как успокоило бы! Показало бы размеренную поступь прошедших лет, разделило бы прошлое навсегда от нынешнего, заставило бы вспомнить о том, как многое было сделано и пережито вне хватки этих пальцев, привыкших сжимать меч, ломать кости и судьбы.
Но Судьба, словно издеваясь над бедным Денизом, махнула крылом, и лишь оттенила темноту красок – он был старше целителя тогда, он стал значительно резче теперь. Словно в то, что так трепетно взращивал внутри себя целитель, наивно полагая стойкостью характера, черный всадник ворвался, и казавшееся нерушимыми плитами, обратилось под копытами лишь мраморно-белыми, хрупкими цветами.
И страшнее всего..было вовсе не это – а то, что с лица Газвана на Дениза смотрел Ариф, господин возлюбленный, почитаемый и трепетно хранимый в сердце. Утративший тысячи морщин, благородную седину волос и глубокую мудрость взгляда – Создатель, за что ты сделал сына так похожим на его отца?! За что не сделал ты и впрямь его похожим…
А может быть и сделал – ибо едва ли догадывался сам лекарь, каким именно был в молодости его названный отец и благодетель.
- Газван?.. Газван… - Было видно, что потрясенный до глубины души лекарь, едва находит в себе силы шевелить губами – выталкивая из себя забытое, укрытое, затертое старательно из памяти имя так, словно оно было колючей и ядовитой пустынной ягодой. Глядя на мужчину, точно во сне – и был этот сон, на редкость реальным кошмаром.

Власть Газвана над лекарем была воистину велика! Настолько, что дрожащий целитель, словно заяц, по собственной глупости заползший в силок, послушно развернулся и взбодренный толчком, пошел в указанном ему направлении. Великая проницательность не требовалась сейчас, чтобы понять, что эта встреча ударила по красноволосому юноше, как кузнечный молот по медному колоколу, и в первые несколько минут, он даже задуматься не мог ни о чем – захоти Газван возобновить свое право обладания в какой-нибудь подворотне, почти наверняка до самого непристойного Дениз бы просто таращился на него своими синими глазами, недоумевающими и ошарашенными, и пытался бы уговорить себя, что это все только сон, дурной и жестокий сон, очередной привет из казалось бы пересыпанной давно пеплом забвения юности.
Потом бы безусловно затрепыхался в своем бестолковости сопротивления – ибо каков бы не был порожденный разумом морок, насилие остается насилием, и ныне, кажется, Денизу не было из-за чего покоряться ему. Давно уже отдал Создателю свой дым его возлюбленный благодетель, наверняка поросла густой травой поминальная по нему табличка…
…смиренно топающая на заклание краснорунная овечка чуть споткнулась, найдя себе препятствие на ровном, казалось бы месте. Дениз замедлился, а потом вдруг – и вовсе остановился, глядя прямо перед собой.
Тонкие красные брови сдвинулись, рождая изломанную линию недоумения и повторения какой-то мысли, что не в удачный для Газвана час все-таки просочилась в эту миловидную голову под прикрытием горестных и дрожащих обрывков прошлого и нынешнего. Дениз выглядел презанятно в это мгновение – с лица, словно одно из воплощений прелестного юноши из какой-нибудь легенды, которого было попытались сманить за собой во тьму ночных барханов злые духи в обольстительности наведенных чар, и вот тон остановился у границы освещения факелов, и силится преодолеть заклинании, отринуть чужую волю, вспомнить что-то еще кроме завлекающих нежных голосов…
Даром, что нежным и завлекающим голос Газвана никто бы не назвал, даже самая сладкоустая и лживо-льстивая дева! Но кто сказал, что тяжесть нрава и привычка к командованию не могут создать не менее влияющий на разум эффект?
- Но я не хочу с тобой идти. – Обернулся вдруг целитель к воину, и лицо у Дениза было такое, словно бы он и сам изумлялся тому, что говорит – частые взмахи алых ресниц были явно попытками сбросить туман невероятности, и лекарь даже дернул ладонью перед собой… Смех и ирония – больше всего было похоже, что он сейчас был готов перед собою начертать знак симболона, ничуть не в шутку приравнивая встречу с сыном Арифа к свиданию с Диаболоном!
- И ты мне больше не господин. – Вот она, пьянящая и заманчивая свежесть свободы – стоит сделать в нее один, маленький шажок, и сразу тянет сделать еще один, и еще! Выдыхать с резкостью напряжения, и дарить жизнь словам новым, складывающимся в нежданное и своевольное:
- И я никуда с тобой не пойду!.. Я…меня… Меня ждет мой господин, и это не ты! Ты не имеешь больше власти надо мной, Газван! Иди своей дорогой! Оставь меня в покое!
Не самый яркий образец красноречия – точней уж, набор классических штампов, которым место скорее где-то между страниц романов. Может и зря Дениз читал все, до чего могли дотянуться его умелые руки – ведь наверняка, представляя себе возможную эту встречу, планировал сказать что-то иное. Более мудрое, более спокойное и решительное, чтобы сразу дать понять этой массивной черной тени, что теперь-то она не имеет права!.. На все не имеет права, что касается молодого лекаря.
Дениз и сам ощутил, что прозвучало как-то не слишком убедительно, и стыд пополам с досадой на себя же, дохнул жаром в смуглое лицо молодого человека, заставляя вспыхнуть щеки и шею.
- Меня будут искать! – Что же, шесть лет не могли пройти для него даром и хоть что-то умеренно-толковое, взывающее к разуму собеседника, а не только к совести, он сказал.
Конечно, его будут искать. Не сам же он себе на все это качество одежд заработал? Наверняка у него и впрямь здесь есть господин – достаточно влиятельный, чтобы пригреть под рукой талантливого простолюдина. Достаточно умелый и зрячий, чтобы извлечь от него выгоду не только в его навыках – стоит только взглянуть, как ухожен Дениз, как чиста его кожа и блестящи волосы…  Ибо на кой же Диаболон так ухаживать за собой, если не для ублажения чьего-то взгляда? Не его же, Газвана, ждал.

Отредактировано Дениз бен Тюн (2014-05-11 22:15:40)

Вся беда была в том, что Денизу было не семнадцать лет, а двадцать шесть. И прожитых лет не выкинуть из памяти, даже если эта самая память беснуется, словно вырвавшийся из давно запертого сосуда дух, трещать заставляя реальность вокруг себя. И целитель не дернулся прочь (да и вряд ли бы успел, по совести говоря), когда его в очередной раз развернули в необходимую сторону, словно упирающегося невесть с чего копытами ишака понукали, дергая за поводья – ну, иди же уже, иди, все равно пойдешь, чего тебе еще втемяшилось в широколобую башку-то?!
Не слишком-то грациозно прошел одобренные ускорением шаги, и даром что Газвану не было видно в эти мгновения  его лица – взгляду воина и тело словно открытая книга, шелестящая страницами души.
Дрогнувшая слабость растерянности в этой покорности, шустрой водой из весеннего ручья улепетнувшая куда-то его было обретенная твердость отразились в поникшей линии плеч, опавших руках, что уже не напоминали попытку изобразить защиту – пусть и такую нелепую в сравнении их сил и возможностей.
Опытная стрела попадает в цель – и душу можно было бы закладывать Диаболону, что вот таким углом на события давнего прошлого целитель не смотрел никогда. Не смотрел – и ныне был потрясен до крайности, настолько, что опять подчинился было чужой, ненавистной воле. Покуда дрожь гибких пальцев, то сжимающихся в некрупные кулаки, то вновь обессиленно расслабляющихся, точно лучший барабанный ритм выдавала охватившие его душу сомнения, негодование, ужас.
Отвратительное всегда кажется неприемлемым. Но разве не в подобные слухи люди верят знатно охотнее?
Так выглядят люди, средь шторма хватающиеся за соломинку. Соломинка Дениза хесские имела корни, и едва ли могла бы выдержать такое сравнение – ну вот с горным хребтом бы его господина сравнить было бы разумнее и нагляднее. Да кто подсказал бы несчастному Денизу сейчас, где у его едва обретенного северного повелителя проходит граница, разделяющая непоколебимость скалы и лавинообразный гнев?!  И все-таки...
Через секунду, за которую лекарь сжимал кулаки и разворачивался к Газвану с этой вот дивной упертостью, в попытке одарить черноокого воина чем-то весьма пристойно подобным  яростному взгляду – через эту вот секунду, ибн Ариф получил ярчайшее подтверждение того, что в представлении Дениза он все так же почетно лидирует в списке непредпочтимого, опережая на добрый полет стрелы и пытки, и угрозу стать калекой, и даже смерть.
- Он тебе не поверит!
Дениз выкрикнул и застыл, и то, что никогда не прокралось бы в его мысли подлой змеей, пробудь он под рукой Сигмара хотя бы пару седьмиц, на миг заставило дрогнуть черты в колебании – «А вдруг – поверит?...». Целитель не позволил бы себе усомниться в господине, но грозовыми тучами клубились в его разуме сомнения в самом себе и собственной ценности, шуршали зыбучими песками ядовитые мысли, о том что покуда полезности в нем было знатно меньше, чем расточали ему милостей... Дениз привык сомневаться в себе во всем, что выходило за пределы лекарских навыков – и ныне это явно играло против него.
Но сжатые кулаки, напряжение, угадываемое в линиях стройного тела под плащом, расположение ног и особенно лихорадочный блеск синих глаз, без лишних слов показывали воину, что в этот раз Дениз так просто к себе подойти дать не намерен. Драться его конечно не учили, но и последней лани всегда приходит мысль о благоразумном бегстве. И ведь порой – удается!

Отредактировано Дениз бен Тюн (2014-05-13 23:59:34)

Глаза красноволосого молодого человека расшились так сильно, что не могло оставаться никаких сомнений – жар и безжалостную тяжесть этих вот чресел, так настойчиво к нему прижимающихся, Дениза не забыл. Не забыл, не смотря на немало прошедших лет, на попытки предать прошлое забвению, на всю боль и неприятности, которую принес ему шаг за порог дома благородного Арифа, не смотря на все счастливые мгновения.
…и судя по тому, какой мучительно-выразительной судорогой дернулось застывшее было смуглое лицо шазийца – с несоизмеримо большей радостью ныне обнаружил бы он у своего паха с голодным предвкушением распахнутую острозубую пасть какой-нибудь твари Диаболона.
Пришедшую, наверное, по запаху за добычей – ведь вблизи лекарь дразнил обоняние оттенками дорогих благоуханных масел, когда-то, тысячу словно лет назад, использованных им для того, чтобы в яркости придворного бала не осрамить блистательности своего господина и его свиты.
Пусть даже хесская делегация брала скорее монументальностью, и Денизу, хоть притащи с собой фиктивный топор из крашеной бумаги, с ними в этом было не сравниться – но он как мог постарался соответствовать требованиям о наилучшем виде. Сейчас наверное мысленно благодарил этот долгий день, что порядком пообдрал  с него лоск и украшения, и проклинал себя, за то что не решил обрядиться в наряд прокаженного!..
Красоты захотелось, одежд дорогих, взглядов одобрительных. Мечталось в приотступившей застенчивости, чтобы кто-нибудь взглянул с желанием…
Воистину, не проси – а вдруг воздасться? В случае Дениза Создатель явно спохватился, и решил перевыполнить план, возмещая все разом за прошедшие восемь лет! Ибо равнодушным бы взгляд Газвана не назвал бы никто ныне.
- Сигмар Бигрен, правитель Хестура, мне…мне милостивый и благородный господин, а не ты! – Совершеннно уже панически выкрикнул Дениз, от чрезмерной близости Газвана терявший те крупицы самообладания, которые у него еще оставались, позволяя хотя бы вести беседу, а не в бессмысленном ужасе рваться из рук воина.
Дениз выкрикнул, дернувшись и натягивая волосы в хватке мужчины, едва сам не коснувшись его губ, и застыл от этого же, скованный страхом получше любых цепей и хваток – и мягкие эти, мелко дрожащие губы, не скрывающие судорожного дыхания, явно сейчас бы с готовностью и благодарностью прижались бы к раскаленному железу взамен маячащей иной перспективы.
- Ха…хаммерс..хоф… - Можно было еще различить в этом частом дыхании, если слегка поднапрячь слух.

Отредактировано Дениз бен Тюн (2014-05-17 21:03:06)