Гиппокрас оказался неожиданно крепким – хватило и двух глотков, чтобы юная леди Бирген ощутила, как в висках начинает шуметь, а комната начинает легонько покачиваться перед глазами, напоминая о морских путешествиях к тарийскому дедушке. Чтобы призвать к порядку собственную голову, девушке пришлось несколько раз зажмуриться, а после широко распахнуть глаза, надеясь, что муж не заметит этих маневров и не запретит ей впредь употреблять что-то крепче персикового компота.
Первое ошеломление постепенно прошло, и дальше Леа просто смачивала в напитке губы, признавая, что прелесть горячего вина открывается далеко не сразу и, возможно, не каждому. Но зато оно было куда полезней молока с маковым отваром, потому что и впрямь согревало кровь и прогоняло дурные мысли – возможно, если бы ей хватило духу справиться с парой-тройкой кубков, то и навсегда.
Может быть, если бы не выпитое, Леа не решилась бы спросить мужа вслух о том, что ее беспокоило, предпочтя и дальше прятать свои страхи за учтивостью. А его ответ заставил девушку внезапно понять, что до сих пор она думала о своем браке с Рыжим Медведем, как о чем-то временном, скоротечном капризе коннетабля, который после двух десятилетий холостяцкой жизни внезапно решил поиграть в супружество. И все мысли леди Элеоноры о будущем обычно начинались «Когда я вернусь домой…» Она слабо представляла себе, как подобное возможно с точки зрения церкви, закона и общественного мнения, но развод почему-то казался лучшим выходом из сложившегося положения.
Люди, у которых нет ничего общего, оскорбляют Создателя, притворяясь, что заботятся друг о друге. Но Бьорну Биргену было чуждо притворство, он говорил, что думал, и делал то, что считал необходимым, и одним этим заслуживал уважения со стороны жены. Не говоря уже о том, что в разгар беспорядков отвлекся от своего рыцарского долга, чтобы убедиться, что с его молодой супругой все в порядке.…
Так, может быть, их свадьба была не просто прихотью, а проявлением… более глубоких чувств? Это неожиданное открытие заставило сердце Леа пропустить пару ударов, а когда Бьорн эхом ответил на ее мысли, подтвердив, что не одно только чувство ответственности руководило им, девушка так разволновалась, что чуть не опрокинула кринку. К счастью, у супругов был другой повод для разговора – Леа была убеждена, что обсуждать любовь и сердечную склонность лучше на совершенно трезвую голову, которой сейчас они оба похвалиться не могли, если на Рыжего глинтвейн действовал примерно так же.
Ее жалкая попытка изобразить лекарку была встречена смехом Бьорна, и леди Элеонора совсем уж приготовилась надуть губы, когда он все же согласился воспользоваться ее помощью, пусть и обратившись к другому, более проверенному способу. Пока Леа выпутывалась из одеяла, чтобы получить свободу действий, он со всем удобством устроился у ее ног на узорном ковре, напоминая огромного пастушьего пса, который охотно подставляет лобастую башку, чтобы его почесали за ушком – а клыки… что клыки – уж такими Создатель наградил.
От вина и всех этих странных мыслей Леа бросило в жар, и она с радостью осталась в одной камизе с широкого плеча лорда Биргена. Длины ее вполне хватало, чтобы пристойно прикрывать ноги выше колен, а вот рукава, напротив, не радовали, их приходилось то и дело поддергивать, отчего распахнутый ворот рубахи раскрывался еще шире, чудом не обнажая упругую девичью грудь.
Тяжелая рука легла к ней на колени, только усугубляя пришедшее в голову сравнение. Леди Бирген постаралась как можно серьезнее отнестись к своему поручению и поднесла поближе к свету обожженную ладонь – след от каминной решетки, увы, был не единственной меткой от минувшего суетного дня. Больше всего это было похоже на то, что Бьорн пытался разжать зубья охотничьего капкана, причем покрытого наждаком, и хотя рука явно была обмыта от крови и грязи, она показалась девушке сплошной раной. Сочувственно морщась, Леа осторожно принялась наносить мазь на поврежденную кожу, искренне гордясь стойкостью своего лорда, но от этого не меньше сочувствуя его страданиям.
- Как думаете, милорд – можно этим помазать ваше… э… туловище? – ей пришлось сморгнуть, чтобы по щекам не покатились непрошеные слезы, причину которых девушка затруднилась бы объяснить (если, конечно, не ссылаться на низкие причины в виде глинтвейна фро комендантши).
Леа принялась деловито накладывать бинт виток за витком, довольная, что хотя бы в этом может не показаться смешной и бестолковой. Тут у нее была большая практика на горничных и поварятах, то и дело становившихся жертвами слишком острых кухонных ножей, чересчур горячих утюгов и других предметов, на первый взгляд совершенно безопасных.
