Ему не удалось надолго задержать внимание милорда, шазийская тварь так и не взглянула на недавнего любовника, даже Миад отводила взгляд. Всё кружило возле оруженосца, но почему-то без его участия. Он был настолько неважен? Это всё проклятая боль в ноге, которая не позволяла не то, что вмешаться, но даже просто думать. Хотя, возможно, тут виной был звон в голове. Причин его немощи теперь находилось много, но он не понимал, что должен сделать, чтобы хоть один из присутствующих ответил ему.
Обличая во всех грехах баронессу, ведьма говорила не с ним, но было ясно, что целилась она в обоих, и ей прекрасно удавалось бить точно в сердце. А Миад отвечала этой дряни, поддаваясь на её игру. Впрочем, здесь всё шло по правилам демона, но Эмери всё же успел различить, что говорила баронесса больше для него. Только она и сама не осознавала, насколько её слова причиняют боль не меньшую, чем речи дамы из бездны.
- Отчего его, безвинного, чистого в своей любви ты поймала в свои сети? - она верила тому, что говорила? Если да, то бедняжка заблуждалась, и в этом была только его вина, его обман. Если же нет, то для чего говорила она так, зачем чернила себя и облекала его в белое? Такой Миад Эмери ещё не видел. Он почти не узнавал слабую, бесхарактерную женщину, которую всегда нужно было убеждать в том, что ей ничего не угрожает, и подталкивать каждый раз вперёд, как только она вздумает воротить всё как прежде. Стоило ему надавить чуть посильнее, и баронесса соглашалась с любым его решением. Ни разу Эмери не помнил полного и бесповоротного отказа хрупкой Миад. Оруженосец был уверен, что, если он ослабит свой натиск, то она тотчас вернётся к мужу, опомнится, испугается содеянного. Она просто не умела бороться. Но сейчас леди Араго показывала себя иначе и чуть ли не кидалась на противницу, подобно дикой кошке.
— Кто я ему может знать только он, - конечно же она говорила с ним в этот момент и ни с кем другим. Может потому и оправдывала его, надеясь ослабить слова демона, но не знала, что лишь усиливала чувство вины в своём любовнике.
Эмери приподнялся с места, желая шагнуть к женщине и защитить её от неравной соперницы, следующий выпад которой мог бы оказаться слишком тяжёл и для Миад и для него. Едва ли оруженосцу удалось бы по-настоящему защитить баронессу, но он хотя бы не сидел в стороне. Только нога предательски взорвалась новой вспышкой боли, не такой, как прежде, но достаточной, чтобы передумать скакать по комнате и остаться сидеть на месте. Нужно было найти хотя бы слова, чтобы успокоить Миад. Кто она... Он любил девушку, он желал её, ревновал к мужу, ждал каждой следующей встречи. Женился бы Эмери на ней? Да, пожалуй, что теперь да, хотя полгода назад он об этом и не думал. Даже предполагал, что скорее всего его увлечение постепенно пройдет, как и всякое прежнее. Только Миад оказалась намного интереснее простых горожанок или продажных девиц. Был муж. Ни на миг Эмери не забывал о бароне Араго, ненавидел его и жаждал смерти Реми. Что ж — свершилось. И, деаболон дери, Эмери был бы рад, если это окажется правдой, а не очередной иллюзией демона. Но сказать этого сейчас он не находил в себе силы.
Милорд его оказался не так медлителен и успел занять место слуги, став временным защитником баронессы. Как бы хорошо теперь ни выглядел старик, но вот уж у кого всё летело под откос. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — Хоган проигрывал. Иначе с чего он опускался до угроз, когда обычно сразу переходил к их выполнению. И он тянул их за собой в пропасть. Что за договор такой был заключён? И чем теперь должен был платить Эмери, чтобы выкупить свою жизнь? 
Всё, что оставалось ему сейчас, — это смотреть со стороны, собираясь с духом, чтобы сделать новую попытку встать. Он не успел ничего понять, когда губ его коснулись пылающие губы шазийки, а взгляд провалился в чёрных её глазах. Точь-в-точь, как вчера... Эмери не отвечал, но и не отстранился, снова оказываясь в её власти. Разум заволокло дымкой и даже боль стала казаться слабее.
Приходил в себя он чуть дольше своего господина, который уже успел позаботиться о баронессе и бодрой походкой выйти из комнаты. О да, откуда взялись у него силы, тайной уже не являлось. Старик несомненно был им весьма рад. Нужен твой болиголов... - Эмери помнил, насколько ловко Альбакант Хоган управлялся с лекарствами и ядами, заменяя, как шулер, одно на другое. 
Только сейчас он заметил, что демона тоже больше не было здесь, а вместе с тёмной леди растаяла и надежда вернуть всё на свои места. Холодное, колкое чувство раздирало грудь дрожью. Оруженосец сидел и смотрел пустым взглядом на возлюбленную, с которой они остались наедине. Кажется, леди Араго не собиралась больше падать в обморок. Эмери искренне надеялся на это. Женщина отдышалась и не казалась такой бледной, как мгновение назад.
- Ты значишь... - раздался тихий, хриплый, почти неузнаваемый голос. Это было утверждение. Он должен был продолжить, но оборвался, словно набирался смелости.
Оруженосец сделал усилие и поднялся с места. Шоссы сползли почти до колен. Подтягивать их назад смысла никакого не было. Ну, оставалось ещё брэ и того довольно было. Ему, так и вовсе уже всё равно.
- Сейчас вернусь, - о, он сам не понимал, зачем было это нужно. Лишь только... они избегали глядеть на него. Все. Было что-то, что заставляло отводить от него глаза. Что? Эмери хотел знать. То, что с телом его что-то случилось было понятно. Он не только чувствовал это, но и видел по рукам и ногам, а одежда там, где ещё не была разодрана окончательно, сковывала движения, словно была на размер меньше. Он хотел видеть, что отныне из себя представляет.
Идти было недалеко. Раньше так казалось, но сейчас... Он попытался не хромать хотя бы при Миад, но это было невыносимо. Вышел из комнаты он уже цепляясь за косяк. Дальше, не будь стены, оруженосец не прошёл бы и пары шагов. Эмери собирался дойти до кухни и найти там любую начищенную тарелку, либо поднос, что угодно, хоть ложку, но дверь оказалась дальше, чем он предполагал. Взамен ей, оруженосец нашёл другую. Что ж, он помнил, что в зале было зеркало - ещё лучше. Старый засов открывался со скрипом и усилием. Благо, что хоть руки не лишись своей прежней силы, так что с дверью справился он быстро.
Из зала потянуло холодом. Но едва ли это могло остановить Эмери — проделать столь долгий путь и не получить ничего взамен. Войдя в просторное помещение со сводчатым потолком, он передёрнул плечами от холода, а по обнажённым ногам пробежали мурашки. Не очень большое, обрамлённое в позолоченную раму, круглое, выпуклое зеркало, которое несколько искажало окружающий его интерьер, висело на той же стене, в которой находилось дверь. Было хоть что-то, чему Эмери искренне обрадовался, потому что до стены противоположной он разве что дополз бы. Сколько висело оно на этом месте было не известно ни Эмери, ни его господину, так как досталась эта драгоценность милорду Хогану вместе с замком от императора в дар. Меж тем, если продать эту незатейливую вещицу, можно было бы купить ещё один такой же замок, быть может, даже с землёй.
Добравшись наконец до зеркала, Эмери выдохнул и взглянул в него. Лучше бы он упал где-нибудь в коридоре и остался там, никогда не увидев того, что видел теперь. Седина в волосах новостью не стала. Лицо было наполовину разбито в кровь, наполовину опухло после нескольких бессонных ночей. Но не это пугало Эмери. Обычно он не видел, как выглядит после очередной драки. Это было, как всегда, неприглядно, но не страшно. А вот изменившиеся черты и пара-тройка лишних морщин, которым ещё рано было появляться, сбивали с толку. Лет на двадцать, а то и больше, он казался старше. Почти такой же старик, как господин. И Эмери ожидал, что так будет, боялся, но ожидал, а вот увидеть в зеркале отражение канцлера стало сюрпризом.
Впрочем, Эмери не сразу поверил своим глазам. Разве можно было им верить? Лицо Хогана оказалось ему известно намного лучше собственного и сходство казалось просто поразительным. Оруженосец подумал бы, что это обман зрения, но что-то говорило ему - зеркало не врёт. Разница оставалась заметна, так же, как и сходство. Но это не сразу понял затуманенный разум в больной голове.
Шарахнувшись в сторону от драгоценного стекла, Эмери оступился на больную ногу, упал бы, но наткнулся на стол, который стоял за спиной. Он опёрся о него обеими руками, при этом правая наткнулась на что-то колкое и холодное. Тут же он со злостью оттолкнул железяку в сторону — корона слетела вниз и, сделав круг по каменному полу, вернувшись под ноги оруженосца. Не обратить внимания на реликвию не представлялось возможным и взгляд младшего Корбо — Корбо ли? - который блуждал в поисках чего угодна, только не собственного лица в отражении, теперь был прикован блеском короны.
Он бы наклонился, чтобы поднять её, но чувствовал, что отпускать стол нельзя. Руки дрожали и немели то ли от холода, то ли от страха, но скорее всего, от боли. Дыхания сбилось на тяжёлое, а в висках застучало. Быть может стоило кого-то позвать? Но нет, кого, зачем? Разве что демона. Вряд ли она явится на его зов так же, как и на зов господина.

Отредактировано Эмери Корбо (2014-01-05 06:40:44)

Ему не ответили на вопрос сию минуту, как он того ожидал. Милорд решил позаботиться об обиженной баронессе, на которую оруженосец разве что руку не поднял. А ведь ей, и в самом деле, не стоило присутствовать при разговоре, на который толкал канцлера оруженосец. Поднималось далёкое, едкое чувство, подсказывающее, что он слишком жестоко обошёлся с леди Араго. Миад не заслужила такой жестокости с его стороны. Но сейчас был не тот момент, когда Эмери мог бы просить прощения как-то иначе, чем он уже это сделал. Раздражение росло с каждой минутой, оно уже граничило с яростью, и слёзы на глазах женщины должны были лишь усилить огонь в голове.
Милорд был куда дальновиднее и всё же спровадил баронессу, на которую оруженосец так и не взглянул. Трусость — один из самых страшных пороков, если не самый страшный. Младший Корбо часто был безрассуден и опрометчив, ничего не боялся в моменты помутнения разума, кидаясь в омут с головой, но в иное время имел за своей спиной тайные страхи, которые тяжёлым грузом опускались на плечи. Никогда бы Эмери не предположил, что реальность не сможет сравниться ни с одним его кошмаром. И прошедшая ночь была лишь началом, а теперь ему предстояло прозрение, которого он желал и страшился, которое ненавидел.
– Подумай сам, Эмери, - сказал Хоган.
Пять лет! Пять лет слышал он эту фразу от старика, и никогда она не бесила оруженосца так сильно, как сейчас. Речь шла о его жизни, а милорд собирался загадывать ему загадки. Разве что, было что-то иное в этой фразе... Господин канцлер больше не общался к оруженосцу на «вы». О, Хоган по-разному звал своего подопечного: и на «вы», и на «ты», мальчишка; коверкал имя, путая ударение, обращался к нему по фамилии, подзывал жестом или взглядом. Но сейчас... Он назвал его — правильно, ясно и чётко, всё равно, если бы сам дал ему это имя.
Оставив корону, канцлер подошёл к Эмери и поддержал его за локоть. Вышло это у него куда лучше, чем у хрупкой баронессы, едва не падавшей вместе с оруженосцем. Руки господина Альбаканта всегда были сильными, а сейчас, когда у него, откуда не возьмись, появились силы, тем более. Вырываться Эмери не стал, уставившись в глаза Хогану, даже не думая отводить взгляда. С уходом Миад злость переборола страх окончательно. Это уже была не дерзость – вызов.
Подумай, диаболон тебя раздери, - Эмери не мог думать, в голове только и крутилось слова Хогана, что звучали почти как оскорбление. Но канцлер всё же столкнул его со своей же фразы.
– Это твое лицо, мальчик, - он уже понял, но не принимал этого знания до слов милорда. Удивление не выразилось на постаревшем лице оруженосца, только скулы дёрнулись, сводимые злобой. Близость с этим человеком становилась всё более невыносимой. Вот-вот Хоган должен был сказать то, чего требовал от него он сам, и тогда... всё будет кончено. Всё, что было прежде. Обман. Давно разбитая правда, покрываемая тысячами трещин, должна была вот-вот разлететься вдребезги, подобно зеркалу, отразившему позор оруженосца, которое  Эмери так и не достало сил разбить. Земля уходила у него из-под ног, но рука предателя не позволяла ему этого сделать.
Только милорд так и не произнёс ожидаемого, очередной раз возлагая ответственность решения на оруженосца. Может быть, старый кабель сам боялся сказать эти слова? Эмери было плевать.
- Чтобы потом вы сказали, что ничего мне не говорили? Что я понял вас не так?- проговорил он сквозь зубы. Что тут можно было понять не так? Ответ он знал, но смириться с ним... Только после того, как этот человек ему скажет, кто он, - Вы скажите мне. Скажите, почему именно меня взяли себе в оруженосцы? И скажите, как оказалось, что вы, будучи в своей проклятой Таре, знали мою... мать, - он запнулся на последнем слове. Его матушка была мертва вот уже пять лет, и Эмери чтил память о ней... До нынешнего дня. В голове его не укладывалось, что между ней и этим человеком что-то могло быть общее...
Жизнь Эмери превращалась в пыль, мимолётную иллюзию, в которой не было ничего истинного. Лож, притворство, и он был частью игры, которую затеяли по ошибке.
Больная рука могла больше не цепляться за стол. Но стоило ему сдвинуть её с места, как пальцы наткнулись на что-то холодное. Под рукой оказался скипетр, который до этого момент не принимал на себя столько внимания, сколько корона. Разве в нём было меньше важности? Тяжёлая железяка из цветного метала, инкрустированная драгоценными камнями. Какой от неё толк? Разве что – стоит такую дубину с небольшим применением силы опустить на человеческую голову и череп разойдётся, словно ткань под ножницами. Именно такая мысль посетила оруженосца. Более того, перед глазами предстала ясная картина канцлировской казни. И был прав отец – оба! – говоря, что он ненормальный, что он болен или одержим.
Нынешнее чувство было схоже с тем, что испытывал Чёрный рыцарь, когда ощутил навеянное демоном желание расправы над любимой. Только тогда он не мог бороться с собой, а теперь… не желал. К чему противиться желанию, которое не так уж плохо? И, если существование Эмери само по себе преступно, так почему бы не продолжить его соответствующими действиями?
Рука крепко обхватила символ пасторской власти за рукоять. Он лишь слегка подвинул его ближе к спине, не заботясь о том, заметит ли Хоган. Боль в плече ничего отныне не значила. Что она по сравнению с той болью, которая разрывала его грудь. Рыцарю убивать было куда проще - сердце его не трогало отчаяние.
Эмери лишь слегка побледнел от той ненависти, которая толкала его на преступление. Пусть ответит, чтобы бастард знал наверняка, за что убил своего отца. Пусть произнесёт свой приговор.

Отредактировано Эмери Корбо (2014-03-08 00:18:24)

– С баронессой вы столь же косноязычны, когда разговор заходит... об измене?..Ты правда хочешь услышать, что я знал твою мать? Быть может, захочешь узнать... какой я её знал?... Мерла знала чего хотела. И получила от меня не больше и не меньше.
С каждым словом в голову Эмери словно входил здоровенный кол, вбиваемый безжалостной рукой. Хоган бил во всю силу, как и всегда. Только сегодня не он требовал объяснений от своего непутёвого оруженосца, а оправдывался сам. Меж тем речь канцлера воспринималась Эмери, как издевательство. Да и сам факт того, что Хогану понадобился в оруженосцы именно он, его ублюдок. Зачем? Чтобы сделать хоть одно предположение, Эмери нужен был чистый разум. Сейчас же он не мог даже ответить милорду — скулы свело от ненависти и злобы, и нервно дёрнулось веко.
Хоган без тени сомнения очернил имя матери. Да он не смеет его произносить! Не то, что столь пренебрежительно упоминать. По тону Эмери чувствовал, что милорд едва ли хотел бы рассказать, какой доброй была баронесса. Такой знали её только дети, а мужу и любовнику дама показывала зубы.
- Молчите, - наконец прошипел оруженосец, чувствуя, что ему уже не достаёт сил слушать, - Не смейте говорить о ней. Даже упоминать имя.
И тут же Хоган вспомнил об отце. Да, об отце, потому что именно барон Корбо, не граф Хоган, растил его. Потому что на него хотел быть похожим Эмери и его похвалы никак не мог добиться. И плевать, что милорд канцлер до сего дня так же вызывал уважение. Отныне он стал ненавистен всем. Особенно тем, что прежде вызывало в оруженосце восхищение. Так же Эмери ненавидел его и в тот день, когда впервые увидел. Этот человек ломал его жизнь, отравлял существование, превращая в пепел прошлое и уничтожая надежды на будущее.
Предлагая сохранить всё в тайне, как и прежде, Хоган не учёл того, что Эмери отныне знал правду, а значит тайны уже не было. И как он сможет смотреть в глаза барону, зная, что в жилах его течёт кровь предателя. А признаться... Убьёт. С позором вышвырнет из дома. Да и не посмеет Эмери вымолвить эти слова в лицо отцу.
Кем же станет после оруженосец после того, как тайна будет раскрыта (а в том, что она раскроется, Эмери не сомневался)? Бастардом, не Корбо, но и не Хоганом, безымянным, перечеркнёт чёрно-жёлтый герб канцлера, когда станет рыцарем. Станет ли? Перспектива будущего года таяла на глазах. Да, младший сын барона всё равно не получил бы наследства, не избавившись от старших братьев. И всё же, он терял единственное, что было у него — имя. Бесправен во всём. Эмери был готов к тому, что ему придётся бороться за своё будущее, но он не был готов к пустоте за спиной.
Меж тем Хоган отступил от сына в сторону, но протянул ему руку. Он что, думал, что после его слов Эмери её примет? Ещё не выучил его за те несколько лет, в которые вдоволь наигрался в покровителя, или правда думал, что оруженосец обрадуется родству с господином?
- Вы никогда не вернёте всё на место! - прошептал Эмери. Голос очередной раз предательски покинул его.
Рука, сжавшая скипетр, дрогнула, а плечо от напряжения болело всё сильнее. Эмери сделал шаг к милорду, всего один, наступая на здоровую ногу, и замахнулся. Нет, он не думал — не мог. Разум заволокло дымкой, только острая боль оскорбления колола в висках. Рука поднялась с трудом и болью, но опустить её было уже не так сложно. Опустить на ненавистную голову, размазать так, чтобы череп разлетелся. А потом, если сил хватит, ударить ещё, чтобы уничтожить и лицо, которое теперь было у них обоих. Желание шло впереди действия. Но Эмери торопился превратить его в реальность.

Отредактировано Эмери Корбо (2014-03-24 04:04:15)

Удар не был таким сильным, как бы хотелось, но тяжести реликвии должно было хватить для того, чтобы раскроить череп канцлеру. Только оруженосец в пылу ненависти и понять не успел, как оказался обезоружен и прижат к столу. Он было сделал следующую попытку рвануться вперёд, да не вышло. Хоган стал сильнее, а он с трудом и ногами передвигал. Куда там сопротивляться. Хотя, здоровой рукой Эмери всё же упёрся в плечо господина отца. Больше по инерции, нежели надеясь продолжить сопротивление.
– Я твой отец!
Он был разъярён и взбешён до состояния дикого, неразумного зверя мгновение назад. Он готов был разнести этот дом и под его руинами похоронить тело господина, которого сумел бы придушить и больной рукой. Он хотел... Но те слова, которые, казалось бы, должна были всё только усугубить, вдруг словно ледяной водой охладили разгорячённую сталь в голове оруженосца. Разум медленно к нему возвращался. Отчаяние, боль, страх — всё это снова было с ним, опускаясь на плечи мягким, ледяным покрывалом.
О, как часто он видел этот пристальный взгляд, что глядел Эмери в душу. Глаза Хогана были слишком близко к его носу. Только что он пытался убить своего господина. Того, кому присягнул на верность. За всякую провинность должно следовать наказание. Эмери замер, ожидая, что сделает человек, породивший его. Уничтожит? 
Хоган отступил. Оруженосец не поверил бы, но он резко почувствовал, что теряет равновесие. Едва успел облокотиться правой рукой на стол и сохранить баланс в нелепой позе, и не стоя на ногах и не лёжа на полу. Новое тело было велико ему и едва Эмери справлялся со своей новой неуклюжестью... и болью. Оруженосец боролся сам с собой, надеясь выкарабкаться наверх, так как понимал, что встать с пола сам не сможет. По крайней мере, милорду подняться в таких случаях всегда помогал он. Хоган же довольно помогал ему в комнате. Кто станет постоянно подставлять плечо человеку, который, как только оказывается на ногах, снова бесстрашно шагает в ту же пропасть?
– Ты сможешь меня ненавидеть? - Хоган, меж тем, прибегнул к самой страшной пытке, которую знал. Наверное, если бы он хотел убить его, то уже это сделал бы, подумалось оруженосцу. По истине, со стороны канцлера это стало бы высшим проявлением сострадания к больному. Нет же, он продолжит мучить его до последнего.
- Но чего вы хотели? – прохрипел Эмери, не глядя в сторону господина, - Чего? Своим существованием я обязан вам, а не тому человеку, которого всю жизнь называл отцом. Мне стоит поблагодарить за это? За то, что вы очернили имя матери и одурачили её мужа? Барон Корбо, не вы, растил меня. И вы хотите, чтобы я от него отказался? Или же чтобы продолжил вашу ложь?
Он всегда видел два идеала, от которых хотел взять лучшее, но ни на один из них никогда не был похож. Теперь Эмери стало ясно почему.
- Скажите, все эти годы вы видели во мне оруженосца или вашего ублюдка? - если до этого он говорил почти равнодушно, потому что ещё не успел прийти в себя, то теперь сказанное прозвучало зло. Оруженосец наконец смог принять вертикальное положение и теперь боялся шевелиться, чувствуя, что неминуемо последует боль - там или тут, неважно. Он наконец взглянул на канцлера. Злые, окаменелые глаза уставились на Хогана. Возможно, Эмери и перестарался со скипетром, но просить прощения он не будет, не теперь.

Отредактировано Эмери Корбо (2014-03-24 05:00:13)