Он прекрасно понимал, что задуманное могло обернуться большим риском. Но поврежденное сознание оказалось не способно смириться с холодной логикой и непреклонным расчетом. Он любил ее, он все еще любил, спустя семьдесят с лишним лет после ее окончательной смерти. Призраки прошлого тонкой туманной вуалью, мглистым мороком окутывали разум, заключая его в плотный саван безумия. Из всех бесчисленных образов, выцарапанных ржавой иглой на амальгаме сознания, самым ярким была Она. Та, перед которой Отравитель преклонялся, та, чье тело виделось ему совершенной оболочкой, которую он тщетно пытался воссоздать. Колдун не мог абстрагироваться от этого образа, то оказывалось не в его силах. Тень, будто сотканная из предрассветного марева, вечно кружила в беспорядочном танце около худощавой фигуры сумасшедшего творца. Трудно представить, какими были мысли седовласого, когда несколько дней назад ему удалось видеть те самые глаза, вечно принадлежащие нетленному образу, но заключенные в человеческую плоть. Нет, он не мог поступить иначе. Обладательницей этих окуляров оказалась не совсем обычная для чародея жертва. О, она жила не в городских трущобах, где никому не было бы дела до ее смерти. Напротив. Нынешний материал Отравителя принадлежал к мелкой городской знати. Впрочем, сейчас Мастер не задумывался о последствиях. Ему, ослепленному собственными призраками, не было дела ни до чего, кроме носительницы ясных серо-голубых глаз.
Королевский бал. Черное одеяние из человеческой кожи, приняло форму сюрко, что носили почтенные мужи, чье сознание подвержено старческой лихорадке. Тяжелая белая маска, напоминающая лицо театральной куклы, скрывала от любопытных взглядов такой же пугающий белесый лик своего обладателя. Седые мертвые волосы обрамляли холодный фарфор. Отравитель не отнимал своей руки от набалдашника трости, тем самым скрывая его от хищных человеческих  глаз. Он вел охоту, и внимание к его персоне было излишним. Должно быть, со стороны он напоминал немощного старца, облаченного в черный наряд по случаю личного горя. Вполне может статься, что это представление являлось не совсем ошибочным. Но Мастер над мертвыми телами вовсе не задумывался о таком. Пугающий взор будто стеклянных, почти однотонных глаз был застлан пугающим образом, вырванным из никогда не прожитой жизни... Он искал ее. Под каждой маской, в коконе каждого замысловатого платья. Он сосредоточенно смотрел, словно хищный змей, выбирающий подходящую добычу. Память редко подводила колдуна. Три дня он наблюдал, собирая информацию. Он знал ее голос, ее осанку, манеры и даже пристрастия в пище. Все это могло понадобиться в определенный момент. Но главное – он знал ее глаза. Отравитель никогда не был способен их позабыть. Поиски уводили в глухие коридоры дворца, что вызывало в сознании некроманта хищный восторг. Словно голодный, жадный до крови, зверь он искал свою жертву, будучи уверенным в успехе. Вот взгляд поймал знакомый одинокий силуэт. «Нас с тобой никто здесь не увидит» - резонирующим шепотом пронеслось в безумном сознании.
Серебро и два темных изумруда. Изящное украшение убивало так же точно, как заточенный, бритвенно-острый кинжал. Должно быть, она даже не поняла, что случилось. Тонкие металлические спицы клыков пронзили кожу. Несколько капель яда было впрыснуто в клокочущую вену. Жертва обернулась, на ее лице читалось удивление, а глаза, спрятанные под тонкой маской, были широко распахнуты. Будто бы она знала, что нужно убийце.
В этот момент Отравителя охватил ужас, происхождение которого он сам не мог себе объяснить. Секунда, другая, третья… Он знал, жертва уже не закричит. Несколько мгновений, и ее безвольное, но еще живое тело упадет на каменный пол. Тогда он начнет работу. Секунда, другая, третья… Изумленный взгляд пустых глаз, которые, по мнению Мастера, не должны принадлежать ей. «Только однажды она смотрела на меня вот так…» Мысли сплетались под черепной коробкой, образуя клубок шипящих ядовитых змей. Истерический смех сорвался с бледных губ безумца. Холодная гипсовая маска упала с его лица, разбиваясь о грубый серый камень. Ни секундой более Творец Химер не хотел медлить. Спасаясь от беспокойных мыслей, он хотел выполнить то, зачем пришел. Древко черной трости с грохотом было отброшено в сторону. В сумраке коридора лезвие стилета блеснуло, точно яркий луч холодного света. Она уже лежала на серых каменных плитах. Колдун не запечатлел в памяти момент, когда она упала. Легким движением он снял с лица жертвы маску. Отравитель не хотел еще раз смотреть в эти глаза, помещенные в человеческое, но такое… несовершенное тело. У него не было выхода. Клинок с хирургической точностью разрезал веко, входя глубже, а затем со скрежетом упираясь в кость глазницы. Несколько чуть заметных движений, призванных оборвать нерв; затем легкое нажатие на рукоять, и вот еще блестящее от слез глазное яблоко падает на черную перчатку из человеческой кожи. Несколько секунд, что граничили для некроманта с вечностью. Росчерк лезвием по белой коже. Точные движения, совершенные до этого сотню раз. В его ладони лежать два человеческих глаза. Он уверен, что они не должны были принадлежать их прежней обладательнице, в окровавленных глазницах которой теперь гнездится пустота. Он спокоен. Он уже спокоен. Он слышал шаги за спиной. Он обернулся, по-птичьи наклонив голову. Направил пустой холодный взгляд на случайную свидетельницу его работы. Раскрыл ладонь с двумя человеческими окулярами. Улыбнулся страшно и странно.
- Вечер добрый, - сказал без тени сомненья.

Отредактировано Бледный Господин (2013-09-03 10:46:52)

Его глаза, точно острые непрозрачные льдинки, ожесточенно впивались в объект изучения, обжигая неестественным холодом. Отравитель замер, точно сломанный механизм. Улыбка на его лице застыла подобно мимической театральной маске. Ему было странно видеть перед собою свидетельницу сакральной работы. Мастер заметил подавленный, сжатый в липкий комок, страх. Чувствовал неуверенность в произнесенных словах, она разливалась по венам собеседницы сродни змеиному яду. Таящиеся в тени, покрытые блестящей, точно лакированной черной чешуей, подземные гады всегда знают, что за токсин расползается по системам организма их жертв. Седовласый чувствовал в порывах леденящего сквозного ветра, пробиравшегося откуда-то снаружи, легкую эфирную примесь знакомой боли, смешанной с подсознательным человеческим ужасом, с которым собеседница успешно боролась.
Было холодно. Ему было холодно даже под пеклом Солара, вошедшего в зенит. Досадный побочный эффект. 
Ощущался знакомый болезненный резонанс. Он знал это чувство так хорошо, как никто другой. Клокочущие вены, серой паутиной обвивающие виски, точная, тяжелая пульсация тупой боли, оказавшейся неподвластной чернокнижию и алхимии. Быть может, именно этот недуг заставил случайную свидетельницу пренебречь услугами здравого расчета.
Тонкие бледные губы дрогнули, с лица сошла улыбка, что была так свойственна образу чудовища. Отравитель глубоко вдохнул холодный воздух, в котором запах свежей горячей крови смешивался в диком сочетании с немым, побежденным ужасом.
- Нет. Не убил, вы мне помешали. Я забрал то, что не должно было ей принадлежать, - колдун выдержал паузу, - Hemicrania. Кровь разгоняет по телу боль, заставляя ее с точностью часового механизма пульсировать в висках. Неприятно. Недуг врожденный. Я ошибся? – Отравитель закончил речь вопросом, звучавшим точно несокрушимое утверждение. Он не боялся допускать неточности в своих словах, ведь уверенность – качество, присущее дуракам. Мудрый всегда должен быть подвержен сомненью.
Наконец, алхимик сфокусировал остекленелый взгляд на лице незнакомки. Оно не показалось ему красивым, верно, только в силу того, что было не похожим на образ, что преследует Мастера, словно голодный гончий пес, заставляя уходить все глубже во мрачную чащу безумия, в черную бездну, которая давно распахнута для беспокойного рассудка. Отравитель не осмеливался сделать шага, опасаясь, что тот станет движением к пропасти. Без колебаний, он убил бы свою собеседницу, если бы она находилась чуть ближе. Яд действовал не мгновенно. Она закричит. Обязательно закричит, если он сдвинется с места. И тогда все в одночасье рухнет. Нет, он не мог допустить. Он ждал ответа на загадку, которую являла собой незнакомка.
Ветер печальным призраком странствовал по коридорам, заставляя участников сцены чувствовать неземной звонкий холод, что свойственен всему находящемуся за гранью оков слабой плоти. Стихия тихо стонала, забираясь глубоко в окровавленные глазницы, шепча что-то в бесчисленных складках платья, справляя жуткую панихиду над еще живым телом, ставшим очередной частью работы безумного скульптора.

Отравитель оказался удивлен настолько, насколько это было возможно для существа, чье тело и сознание были искажены до неузнаваемости. Его парадигма о мире человеческом буквально исключала реакцию незнакомки. И тем не менее. Ситуация показалась бы колдуну забавной, возможно, даже воззвала бы к научному интересу, если бы не одно «но». Невольная собеседница совершенно точно оказалась не в том месте и не в то время. Во всяком случае, алхимик был в этом убежден. Сейчас только эта женщина стояла между ним и его драгоценной работой. А некромант подобного сильно не любил. Вот только права выбора он был сейчас лишен.
- Я уверен. Я знаю особу, которой эти глаза пойдут намного больше, чем их прежней обладательнице. Может, вы и правы. Беда в том, что собственных глаз у нее не осталось. И потому я счел возможным воспользоваться другими, - седовласый еще раз взглянул на лихорадочно поблескивающие серо-голубые окуляры, вырезанные с точностью эскулапа. Медлить не стоило.
- С вашего разрешения, - тихо прошипел змей, извлекая из-под складок одеяния флакон с прозрачным алхимическим раствором. Отравитель аккуратно отправил глазные яблоки в сосуд с широким горлом, тут же плотно закупорив его и скрыв под дубленой человеческой кожей, что служила одеждой.
- Стражу? – чернокнижник позволил себе улыбку, - у вас было достаточно времени, однако вы задумались об этом только сейчас. Любопытство или страх? Прошу прощения, не хотелось бы прерывать беседу, но я уже довольно стар, потому я был бы рад вернуть свою трость, - колдун говорил, но не ждал ответа. Он обернулся, поднимая с каменных плит черное лакированное древко и набалдашник, крепящийся к стилету. Точным, грубым отрывистым движением он собрал воедино вещь, с которой практически не расставался, после чего вновь обратил взгляд на незнакомку. Некромант обеими руками оперся на трость. Его силуэт мгновенно скривился, начиная напоминать старую больную птицу.
- Ну, вот и все. Итак, hemicrania. Это очень просто. Вам нездоровится. Я предположил, что причиной тому может быть мигрень. Дело в том, что я и сам подвержен этому недугу. Нет средств, которые помогли бы с ним совладать. Что-то еще? Ах, да, костер, что может ждать меня на утро. Интуиция подсказывает мне, что вы едва ли позволите убийце уйти так просто. И что в любом случае радушный прием в казематах мне обеспечен. Если вы останетесь живы, разумеется. На этом моменте я и хочу вас огорчить. Да, стража окажется здесь быстро. Но с большой вероятностью, к тому моменту я уже успею вас убить. Меня это уже не спасет, вот только и вас тоже. Получается, расклад толком никого не устроит. Быть может, тогда продолжим беседу? – отравитель хищно улыбнулся, пронзая незнакомку взглядом увечных глаз. Слова его звучали убедительно, лицо его было бледно, как фарфор, а мертвые седые волосы напоминали оборванную и спутавшуюся паутину. Казалось, эмоции чужды этому существу, потому что он не ощущал тяжести собственного положения. Реальный мир был лишь далеким пейзажем, спрятанным где-то глубоко в ядовитом плетении мысли. Рассудок диктовал, что все происходящее – закономерная плата за осознанный риск. И, тем не менее, костер был для колдуна непозволительной роскошью. Он не закончил работу.

Отредактировано Бледный Господин (2013-08-22 00:07:29)

Логика, заключенная в словах незнакомки, была нерушима, однако, некоторые обороты показались колдуну гротескно-забавными. В которой раз в его сознании здравый смысл сплетался в неравной схватке с жестоким безумием, призывающим к кровавой иронии над этим, брошенным точно случайно, словом: «жизнь».
«Как пошло и громко сказано. «О, чудовище, вы же хотите жить?» Нелепый, безобразный в своем звучании термин. При всем желании, этого дать вы мне не сможете. Фальшивые маски, фальшивые лица, бутафория слов и синтез жизни… Какая вопиющая роскошь. Мне нужно существовать. Мне нельзя жить».
Можно сказать, эта фраза оскорбила Отравителя, воззвав к разноголосью увечного рассудка. Губы его вновь скривились в дикой улыбке, призванной надругаться над иллюзорным правом на жизнь. Змеиное спокойствие сопрягалось с противоречиями, способными разрушить любую парадигму. О, нет, он не алчет жить. И умереть не может.
- Здесь лишь нагие факты звучат, став уподоблены угрозам. Я не убит, так захотелось вам. Вы  живы, потому что страху не поддались. Решать? К чему, давно все решено. У нас был шанс:  отвергнут обоюдно. Жалеть бы не пришлось, что вам, что мне, - точно в прострации молвил Отравитель, частично искажая паутину слов инверсией, что была свойственна оккультным лирическим мотивам времен его минувшей жизни.  Колдуну нравилось, что в глазах незнакомки слова и действия его облекались саваном рациональности, что мысли и желания, подчас непонятные ему самому, обретали четкие незыблемые контуры в сознании собеседницы. Впервые за долгое время, Отравителю показалось, что в нем видят не големоподобное чудовище. О, да, он, конечно, чудовище. Но ведь не бездумное. Взывал ли этот факт к хищному научному интересу, или он, в самом деле, не хотел самому себе показаться диким зверем? Не ясно. Но мысль, диктующая отнять очередную жизнь, оборвав тем самым и вереницу собственных оков, начала таять, словно предрассветная мгла, пронизываемая обжигающе-яркими лучами слепящего Солара.
В манерах собеседницы чувствовалась властность. Отравитель был убежден, что гордость едва ли сможет позволить ей находиться в зависимом положении, даже при условии, что на кону ее собственная жизнь. Как случилось несколько мгновений назад. Колдун лишь не мог понять, было ли то обусловлено врожденной заносчивостью, что так свойственна высокомерной знати, во все времена славившейся необоснованной чрезмерной напыщенностью в отношении всего нижестоящего и неприемлемого на кукольной сцене светского общества. Или за данной манерой, точно за посеребренной фарфоровой маской, таилось нечто более значимое, рассчитанное приковать к себе холодный интерес ученого.
Время песком утекало сквозь пальцы, и Отравитель чуть не допустил ошибку, способную разрушить все, что могло быть кропотливо выстроено им после. Седовласый тяжело оперся на трость перед тем, как сделать шаг назад. Изящная одежда на искалеченном теле жертвы продолжала чуть слышно шелестеть, подвластная дуновениям холодного искусственного ветра. Алхимик приложил основание трости к горлу бесполезной сломанной игрушки. С силой надавил на набалдашник, стараясь повредить жизненно-важные структуры организма. Колдуну хотелось убедиться, что кроме незнакомки, никто больше на тот момент не будет знать о нем ничего. Ведь мертвые едва ли могут славиться красноречием. Итак, одна жизнь вместо другой. Размен, подчиняющийся законам алхимической науки. Все условия были соблюдены, и колдун оказался убежден, что поступает верно.
Он двинулся вслед за холодным ветром и удаляющейся незнакомкой. Серые стены длинного коридора точно сдавливали, сжимали этот хрупкий образ, проглатывая его зевом беспощадного торжественного холода, тонкими спицами пронизывающего живые тела. Это ощущение приносило безумному Мастеру легкое неестественное удовольствие. Неужели Фатум безжизненной рукой решил вновь кроить его разодранную в клочья судьбу? Это необычайным образом восхищало и пугало в один момент.
Но вид отравителя выражал только немощь и усталость. Черная трость с яростью ударялась о холодный твердый камень. Иногда даже думалось, что этот лакированный аксессуар вот-вот переломится под волей своего обладателя. Но трость покорно сносила всю потаенную злобу хозяина, а также тяжесть его увечного тела. Чернокнижник, будто старый ворон, склонился к земле, лишь немного приподнимая голову. Взгляд его был устремлен вдаль.

Отредактировано Бледный Господин (2013-08-24 08:31:13)

«Быть живым, быть живым, быть живым». Эта фраза скальпировала его сознание, вновь и вновь создавая гулкий резонанс в хитросплетеньях мысли. В истерическом экстазе он был готов рассмеяться над абсурдностью собственных представлений, приводящих к гротескной гармонии противоречий. Наверное, ему было больно слышать такое в отношении себя. И это особое извращенное страдание будило короткие вспышки гнева, причиной которому - непонимание. О, он был бы рад вырезать язык, что бичевал больной разум мокрой плетью, дразнил, словно голодного пса куском окровавленного свежего мяса. Но верный пес был тих и послушен. Бледных губ его касалась легкая нервная дрожь. Зачарованный браслет вибрировал в такт колеблющемуся сознанию. Колдун не видел лиц, не запоминал витиеватых лабиринтов коридора. Он оказался скован в паутине и, чем отчаянней пытался вырваться, тем сильнее в ней застревал. А незнакомка – здесь она играла роль хищной паучихи. Должно быть, даже о том не подозревая. Удивительно, как невзрачная фраза, брошенная волей случая, оказалась способна исполосовать сознание безумца.
Он шел вслед за своим жестоким палачом, вслушиваясь в каждое слово, что эхом отдавалось в сознании. Старый змей не шипел, он покорно молчал, вырабатывая готовность отплатить за игры собственного разума. Подсознательно колдуну хотелось заставить незнакомку почувствовать бремя существования в разрушающемся искалеченном теле. Но разве хладнокровная тварь может быть способна на гневный импульс? О, нет, план, зарождающийся в больном разуме, никогда не требовал спешки. В нем не было злобы. Лишь желание заставить собеседницу понять: насколько это трудно - держать подобие жизни в умирающем теле. Какого быть живым, умерев семьдесят три года назад.
Дверь затворилась за спиной.  Паутина крепчала. Беспокойный разум бился в ней так, словно был охвачен агонией. Новый яд разливался по венам колдуна, пропитывая бледную кожу, омывая тонкие нити сухожилий, проникая глубоко в волокна мышц. Вопрос, звучавший из уст незнакомки, не находил себе решения средь шевеления могильных червей под черепной коробкой. Отравитель учтиво и неискренне улыбнулся.
- Разумеется, нет. Боюсь, я не столь догадлив, как вам хотелось бы. Так кто же вы? – седовласый вопрошал, изучающим змеиным взглядом еще раз пронзая фигуру незнакомки. После чего замер, встав напротив собеседницы, отрешенно ожидая ее слов.

Отредактировано Бледный Господин (2013-08-25 05:07:50)

О, мнение о золотой клетке было более чем справедливым. Жаль, Отравитель не мог слышать его, ведь иначе он бы оказался просто польщен подобной проницательностью. Разум колдуна выстраивал вокруг собственный, никому более не понятный и не доступный мир, в котором сам чародей чувствовал себя комфортно. Представления о вселенной, псевдофилософские теории, восприятие происходящего – все это сливалось в искривленное и надтреснутое зеркало, на амальгаме которого был выгравирован этот причудливый мир, видимый лишь глазами безумца. И кроме холодного стекла, эти слепые глаза не желали и не могли ничего видеть. Целостность распадающегося на осколки разума, удержание души в рассыпающемся теле – все, что могло заботить старого змея. Вселенной вокруг он наблюдать не мог, ведь пребывал во вселенной собственной. Ведь он был Богом. Богом среди червей. Искаженный кривой парадигмой разум, внедренный в слабую, уже почти искусственную плоть. О, это все было создано им самим. И он являлся венцом творения личной вселенной. И никогда не мог утратить жгучей жажды созидать… Быть может, каждый в своей жизни сомневается в определенный момент: а есть ли что-то за гранью летящей мысли? Реально ли отображение картин мира в нашем сознании? Имеет ли то, что мы видим и ощущаем, отголосок в настоящем мире? Самые смелые безумцы вовсе задают вопрос: быть может, наша вселенная существует только в рамках представления о ней? Возможно и нет ничего за гранью нашего понимания и все происходящее – только морок дурного сна… Да, мысль – первый шаг к сумасшествию, позволяющему отдернуть пыльный занавес суетного мира и увидеть истину. Ведь истины создаем мы сами.
Но отравитель этих истин не искал и не задавал вопросов. Он был уверен – вне стеклянной колбы увечного разума – мира не существует. И потому – он единственный его демиург. И потому он должен творить, ведь иначе нельзя, иначе все сразу растрескается и рухнет. Он боялся. И из ядовитых грез его вырвали только слова императрицы, что стали рывком стальной цепи для потерявшего контроль пса. В знак смирения он склонил седую голову, и безжизненные волосы серебристым дождем упали с его плеч, чуть закрывая белесое лицо. Быстрым жестом он сорвал с правой руки перчатку. Она слетела с вытравленной ядом кости, словно осенний лист, отчего создавалось впечатление, будто этим свободным движением колдун отодрал от длани живую кожу. Кости щелкнули и заскрипели, словно старый проржавелый механизм. Алхимик поднес указательный палец к бледным тонким губам и тихо прошипел, заставляя императрицу прислушаться к его словам.
- Тсссс… Не говорите так больше. В этом теле не так просто сохранить жизнь. И потому вам вряд ли удастся такой фокус. А вот в обратное… Я верю, - седовласый, широко раскрыв веки и поднял взгляд. Его однотонные изувеченные глаза пытались столкнуться со взором незнакомки, которая так желала извлечь из этой встречи пользу.
- Да, я колдун. Некромант и алхимик. Отравитель. Чудовище. Убийца. Меня так любят называть. Семьдесят три года назад жизнь моя оборвалась. И с тех пор у меня не осталось имени. А вы слишком молоды. Потому, даже услышав его, не смогли бы вспомнить род, которому оно когда-то принадлежало. Зовите меня – Скульптор. Бледный Мастер, Бледный Господин, любитель мертвечины… - юный старик хрипло рассмеялся, - Да, незнакомка. Есть нечто, что заставляет меня быть. Вынуждает меня быть… - седовласый лукаво улыбнулся, - И это нечто – любовь к совершенству. Зачем я отнимаю жизнь? У меня нет выхода. Для моей работы мне нужен материал. Им мне служит то, что вы жжете на кострах и зарываете в землю. Плоть и кости, вены, сухожилия, кожа, глазные яблоки… Я умею дарить умершему новую жизнь, жизнь в совершенном облике. Я – создатель безупречных оболочек. Не разрушитель. Творец. Но для работы скульптору мрамор необходим. Теперь вы можете ответить себе на вопрос: зачем? – чародей замер, будто сам превратился в статую, о которых вел речь. Мнение, что он не станет изливать души первому встречному, являлось ошибочным. О, колдун был уже стар. И за всю долгую жизнь он едва ли мог найти себе собеседника по вкусу. Его душа была известна лишь его растерзанному сознанию. Да, отравитель мог казаться замкнутым. Но только потому, что его редко спрашивали о том, кем же он является и во имя чего существует. Часто люди решали все сами, нарекая колдуна бездумным яростным зверем, убивающим всех, без разбору, только ради собственной прихоти. Но седовласый мастер не был таким, как о нем говорили. И, быть может, подсознательно ему хотелось это хоть кому-то доказать. С отрешенностью приговоренного к казни, с самой глубокой пустотой во взгляде, он ждал вердикта незнакомки, будучи совершенно уверенным, что она скажет: «Вы – чудовище».

Отредактировано Бледный Господин (2013-08-27 08:31:55)

Колдуну нравилась реакция незнакомки. По крайней мере, собеседница пыталась создать иллюзию заинтересованности. Отравитель понимал, что в лучшем случае ей не нужно ничего, кроме сухих фактов, кроме градированного представления о том, насколько он, омраченный мастер, опасен. Опасен для нее самой, для прислуги, для всего, что может оказаться в поле его досягаемости. Но седовласый не видел в таком положении вещей ничего удивительного. Ведь незнакомка, так и не назвавшая своего имени, могла наблюдать лишь то, что видели другие. Потуги безумца и разрушителя, обрывающего чужие жизни, топчущего их тяжелым сапогом, словно хрупкие полевые цветы. И этот факт никак не мог приблизить императрицу к пониманию того, кем на самом деле являлся покойный алхимик Седрик.
- Я творец, но мне тоже понятно не все, - Змей молвил с железной уверенностью в голосе, - Создаю. Создаю для себя. Только для себя, они все мои, все принадлежат только мне. Мои маленькие стеклянные куклы… Я вдыхаю в них подобие жизни. Я способен подарить прекрасному  вечность. Спасти совершенство от гибельного тлена и старения. Разве этого недостаточно? – чернокнижник поймал на себе скользящий взгляд собеседницы, под которым на мгновенье почувствовал себя неуютно. Сейчас колдун был объектом изучения, и это казалось необычным для него. Незнакомка легко и кокетливо переменила все роли, смешав карты и еще раз надтреснув стеклянную призму стереотипов.
Внезапно отравитель переменился. Лицо его исказила болезненно-грустная улыбка, а взгляд обратился глубоко в закоулки серых, запыленных руин далекой памяти. Искалеченное тело принизывал озноб, впиваясь в плоть тонкой серебристой проволокой. Но седовласый нашел в себе силы ответить.
- Мое совершенство... Носило человеческие имя и лицо. Мое совершенство было холодно, как беспощадные северные ветра, что пронизывают насквозь, забирая все тепло и оставляя тебя умирать на белом полотнище обжигающе-ледяного снега. Но оно умерло, незнакомка, умерло, превратившись в вечно-прекрасный образ, ядом вытравленный в моем сознании. Мое совершенство – умерло, и с тех пор Смерть кажется мне самой безупречной вещью. Маленькие ожившие куклы, что я создаю, все они так похожи на этот идеальный образ, замерзший в лабиринте памяти... Но в них нет настоящей жизни, им не страшны старость, смерть и болезни, хоть их облик так мил черному сердцу. Подвижные скульптуры, призванные увековечить мысль. И мне не жаль материала, ведь он едва ли станет жалеть меня. Человеческая жизнь хрупка и ее всегда венчает умирание. Мои работы лишены такой слабости, они прочнее, долговечнее, лучше. В моей власти сотворить все: от самой прекрасной женщины до бессмертного кровожадного чудовища. И я не могу жалеть то, чем они когда-то были. Я не могу питать сострадания к материалу. Хотя едва ли вы захотите это понять, - в голосе его не читалось того буйства противопоставленных друг другу эмоций, что гнездились в остатках расколотой души. Он говорил монотонно, так, словно рассуждал о чем-то, что не будило в нем ни капли личного интереса, взывая лишь к научным доводам и трезвости рассудка. Должно быть, ему нравилось представать в роли объекта кропотливого изучения, угадывая  выводы, которые можно было извлечь из его собственных слов. Нравилось и то, что незнакомка сначала задавалась вопросом «зачем?», до сих пор не пытаясь узнать «как?».
Колдун горько усмехнулся, проникая взглядом глубоко в душу своей собеседницы. Отчего-то ему стало мучительно-больно осознавать себя вечным орудием чужой воли… Или игрищ собственного рассудка. Губы вновь дрогнули, разойдясь в печальной улыбке, словно края глубокой раны на бледном теле мертвеца.
- Что вам нужно, незнакомка? Чего вы хотите от этого жуткого, уродливого существа, которым я стал? Я сам просил бы вас о Смерти, но чудовище, в которое я превратился, уже не может умереть так просто. Чем… могу быть полезен? – последние слова колдун буквально прошипел, надругаясь над бутафорной лакейской учтивостью. Но озвученный вопрос был искренним. В эту секунду он занимал сознание чернокнижника, превращаясь в навязчивую мономанию, избавиться от которой позволил бы только ответ из уст собеседницы. Отравитель ждал.

Колдун склонил голову на бок, подобно громадной старой птице. Пытливый взгляд его был направлен на то, чтобы найти ответ на сложную загадку, которую представляли собой намерения императрицы. Должно быть, эти двое пытались неведомым образом постичь мысли друг друга, чтобы хоть в какой-то мере приблизиться к пониманию туманных мотивов для несколько необычных поступков.  Психологический портрет незнакомки стал вызывать интерес для колдуна. Можно сказать, что ей удалось расположить к себе этого человека как раз легкой нелогичностью собственных действий. Внимательно выслушав собеседницу, чернокнижник сухо улыбнулся, механически кивая в знак согласия.
- Для многих – это ничто. Для многих – преступление и зверство. Но преступность моих действий является средством, а не целью. Роза, возросшая на месте пожарища, становится намного прекраснее той, что выращена в саду, где-то в окрестностях этого дворца, - он замолчал, глубоко втягивая в свои легкие воздух, что казался  ему слегка сладковатым от запаха иллюзорных цветов.
- Я знаю, что за это меня могут сжечь. Хотя обычно, я не оставляю обезображенные тела в каменных коридорах замка. И не отпускаю живыми свидетелей. Я сделал исключение, и вы отплатили мне тем же. Это ценное качество в нашем мире. Мне приятно понимать, что вы не гнушаетесь брать в расчет помощь чудовища. И даже пытаетесь смотреть на меня без предрассудков. Для вас я буду придворным алхимиком и звездочетом. А также эскулапом, ведь это объяснит потребность в материале, который мне так необходим. Чтобы работать, мне не всегда обязательно идти на преступление, я вполне могу довольствоваться свежими телами уже умерших. Жаль, не всегда. Ваше беспокойство излишне, ведь вы не отняли жизнь, что дорога мне. И потому я не имею ни малейшего предлога отнимать ту, что может быть хоть на секунду ценна вам. Наука, которую я чту, всегда предполагает под собой равный обмен. И потому мне хотелось бы разменяться с вами тем же великодушием, которое вы выказали в моем отношении. Без лишних фраз. Как скажете. Все, как вы скажете, - чародей попытался изобразить на бледном лице подобие согласия и смирения. Нет, он в самом деле был солидарен с тем, что произнес вслух, вот только вся ситуация виделась Отравителю не просто необычной, но даже дикой в своем трагическом комизме. Во время всего диалога собеседница так и не приоткрыла вуали тайны, ни слова не сказав о своей подлинной или хотя бы изобретательно  выдуманной личности.  И это безмолвие будило в разуме колдуна хищный интерес, который он, к слову, никоим образом не позволял себе выказать. До этого момента. Седовласый хотел уцепиться хотя бы за одну нить, которая позволила бы приблизиться к клубку интригующих тайн.
- Конечно, это не в моих правилах, тем более что своего имени я вам не назвал. Но мне хотелось бы слышать ваше, чтобы знать, кому я буду обязан. Без приторности дворцового этикета. В свою очередь, могу предложить вам называть меня – Рудольф. Разумеется, человек, которым я когда-то был, носил другое имя. Но обладание этим, хотя бы на публике, вызовет меньше ненужных вопросов, чем безымянный звездочет, - хоть в данных декорациях алхимик чувствовал себя крайне неуверенно, это не имело ни малейшего отражения на его речи. Слова звучали подобно резонансному отзвуку холодного металла, не позволяя усомниться в их достоверности. Эта особенность, выражающаяся во внешней безэмоциональности, скорее являлась спонтанным фактором и досадным побочным эффектом. Сам Отравитель вовсе не хотел казаться убедительным, в какой-то степени, даже наоборот.  И, тем не менее, речь его звучала без ноток столь пагубного и столь необходимого сомнения. Так, словно говорящий являлся самым самоуверенным дураком, не признающим ни справедливого риска, ни крайне необычной расстановки фигур на шахматной доске. Будто партия эта была уже разыграна множество раз, и каждый ход обоих игроков был известен наперед, не имея ни малейшего шанса вызвать удивление. Но колдун знал, что это не так. Знал хотя бы потому, что оказался удивленным самой возможностью этой игры.

Отредактировано Бледный Господин (2013-08-31 05:40:10)

Колдун еще раз очертил взглядом силуэт собеседницы, будто сравнивая, сопоставляя внешний облик со звучащими словами. Так ли соответствовали лицо и гордый стан собеседницы, обращению «Ее Величество»? Теперь чернокнижник мог объяснить себе ее манеру держаться. Та являлась ни прихотью, ни гротескным капризом напыщенной светской дамы. Но, скорее долгом, обязанностью и, в какой-то мере, оправдываемым ожиданием. Признаться честно, чародей не ожидал такого поворота колеса Фортуны. Он, некромант, всю жизнь проведший в окружении старых пыльных книг и бледных мертвых тел, имел довольно скромное представление о монарших особах. Однако, привык считать, что уж они-то сильно дорожат своей, обремененной короной, головой. А здесь – рушился даже такой стереотип. Одно дело – рисковать собственной, как правило, довольно безынтересной жизнью некой светской дамы. И совершенно другое - идти на риск, держа в руках многие тысячи судеб. Сейчас Скульптор невольно задумался, а смог бы он вообще обагрить свои руки королевской кровью? Это оказалось бы так же неразумно, как убивать пастуха того стада, из которого ты забираешь овец. Волка-человекоубийцу станут искать намного охотнее. А скот в те места поведут едва ли. И, тем не менее, самые невероятные поступки всегда являлись самыми чудовищными. «Вспомнят тебя, вспомнят и меня». Эта фраза, став уподоблена навязчивой мономании, крутилось в сознании колдуна несколько мгновений, после чего рухнула в глубокую бездну безумия, словно хрупкий ночной мотылек, имевший неосторожность залезть в алхимическую колбу. Вот он плавает в ядовитом тумане, медленно растворяясь и уходя в небытие. Так, будто и не существовал на свете. В этот момент колдун совершенно уверился в том, что внешность Эдит была специально выточена под титул «Ваше Величество».
- В мире очень много чудовищ. И не все они могут делать исключения. Если бы я был подобен им, сейчас мне пришлось бы сожалеть. Но я ошибки не совершил, потому мне хотелось бы, чтоб и вы во мне не ошиблись. Впрочем, человек, лишенный возможности ошибаться, уже едва ли сможет считать себя человеком. Только не всякая игра стоит свеч, особенно, когда в качестве свечи горит ваша жизнь, Эдит, - колдун замолчал так, будто что-то недомолвил. Его речь могла звучать слегка неуместно, и тем не менее, он был убежден в справедливости сказанного, пытаясь разграничить риск оправданный и риск опрометчивый, которому подвергла себя его собеседница, решив не отнимать жизни убийцы. Да, за этот риск он должен был быть благодарен. И он был. Но холодная логика диктовала алхимику лишь то, что Ее Величество напрасно зажигала коронованные свечи.
- Я бы мог ответить, что цель моя – достижение совершенства. Но совершенству нет предела. И, достигнув его, обязательно потеряешь всякий смысл. Моя цель – стремление к совершенству. Моя цель заключена в самом процессе, но не в результате. Основная ошибка многих людей в том, что им важен факт завершенности в своих желаниях. И когда этот факт приходит – желания тлеют и меркнут. Получив то, чего мы хотим, оно становится нам не нужно. Человек так устроен, что эмоции ему приносит только стремление к результату. Не сам результат. Заполучив объект мечтаний, мы почти сразу готовы расстаться с ним. Я, осознавая этот факт, получаю удовольствие от процесса. Он и является бесконечной целью. Не идеал, но путь к его достижению. И потому я смутно верю в тернистую дорогу к высшей цели. Правильна только та дорога, по которой приятно идти, - Отравитель говорил, но сейчас слова его рознились с мыслями. Сам себе он не мог ответить, в чем же заключена конечная цель и ради чего он творит. Если только во имя самого акта сотворения. Но это не виделось алхимику убедительной аксиомой. На деле, ему приходилось работать только потому, что никакой иной целью он не обладал. Если убрать еще и ее – не останется ничего. И тогда безумие возьмет верх, тогда он станет убивать только из желания совершить самое невероятное. Или просто замкнется в себе, потеряет связь с реальным миром и будет уничтожен в дикой игре сознания. И потому все сильнее и сильнее убеждал он себя в том, что находится на самом верном пути. И пусть дорога ведет в небытие, какое до этого может быть дело, если тебе нравится идти?..

Понимание – одна из сложнейших вещей в этом безумном мире. В особенности – взаимное. Одни скажут вам, что достигнуть его просто, другие решат, что эта задача предполагает путь тернистый, а третьи вовсе заявят, что понимание чужого рассудка – невозможно. Скорее всего, как раз они-то и окажутся правы. Но это никогда не мешало выказывать лояльность в отношении безумцев, отдавать им дань уважения или даже убеждать в достижении полного понимания. О последнем уже сказано выше. Так или иначе, все мы живем в мире, населенном сумасшедшими. И только осознавая этот факт, мы начинаем с интересом относиться даже к самым эксцентричным личностям. Согласившись с собственным безумием, мы не видим ничего страшного в безумии чужом. Оно даже становится предметом детского любопытства. По крайней мере, колдун был в этом убежден. Ему казалось, будто оба данных положения взаимосвязаны. И, что смирившись с мыслью о безумии окружающих, обязательно поймешь, что сам-то едва ли нормален. А убедившись в плачевном состоянии собственного рассудка – придешь к пониманию, что и все вокруг страдают сумасшествием. Суть этого парадокса была похожа на устройство зеркала. Ну, вот опять бреющий полет мысли завел чернокнижника в непроходимые тернии увечного разума. А ведь все так хорошо начиналось…
- Если человек не совершает ошибок, он, скорее всего, уже мертв. А мы с вами все еще живы, Эдит. Пусть насчет себя я могу слегка усомниться. И, я признаю: ваши ошибки стоят гораздо дороже. В ваших руках – многие жизни. В моих же - только одна. Да и это спорный момент, иногда мне бывает трудно доказывать себе, что я еще жив. В какой-то мере, - отравитель состроил на своем лице подобие легкой непринужденной улыбки, из тех, что были приняты в светском обществе. Можно предположить, что эта гримаса оказалась не слишком убедительной, если не сказать – пугающей.
- Доверие, Эдит, это острейший нож. Вы вручаете его человеку в надежде, что он использует этот клинок в вашу защиту. Но с тем же успехом он может всадить его вам в спину. Потому, вполне справедливо, что такой подарок неразумно делать столь скоро. Как ученому, мне привычен рациональный подход. Итак, во что же оценивается первый шаг к доверию и пониманию? Вверяю вам свое желание. И внемлю, - легким жестом колдун будто стряхнул с изувеченной длани невидимые капли воды. Кости и сочленения заскрипели, механически щелкнув. Отравитель словно вырвал обезображенную ладонь из паутины оцепенения. Металлический браслет, точно живая змея, обвился вокруг белесых костяшек и замер, вновь обращаясь в холодное украшение. Колдун положил ладонь на грудь и чуть склонил голову, в знак того, что слова его не претят намереньям. Нет, колдун не чувствовал себя в зависимом положении. Но и хозяином его тоже не мог себя счесть. Сейчас им руководствовал только закон равновесного обмена, коему должен быть верен любой алхимический эксперимент. В который раз происходящее вокруг превращалось в сложную, но постижимую науку. Для себя Отравитель еще не расставлял фигур на шахматной доске, но пытался взвесить все потери, приобретения и возможные ходы с той клетки, на которую костлявой рукой его водрузила Госпожа Фортуна.

Отредактировано Бледный Господин (2013-09-02 22:06:52)

«Как причудливо тасуется колода!» - Мессир Воланд.

Изувеченная кисть Скульптора, костлявая длань Фортуны или, безусловно, самая привлекательная из списка, нежная рука Императрицы. Все смешалось в сознании, будто зелье в алхимической колбе. Теперь колдун уже сомневался, чья же ручка поставила его на доску спустя долгие семьдесят лет. Ах, как же долго фигурка Отравителя, поеденная временем, как шаль старой кокетки, ободранная, утратившая лоск и краску, немного страшная, словно языческий божок, валялась где-то в самом дальнем ящике. Но вот, каким-то чудом ее вновь нашли и, было, хотели бросить в костер, как игрушку прошлых веков, которой можно пугать детей... Однако, передумали. И Белый Скульптор - на доске, новой, незнакомой. И играет чуждую роль. Как же странно все сможет сложиться. За один вечер он даже приобрел имя, должность и шаг к доверию монаршей особы. Нет, больше не убийца, не чудовище... Всего лишь немощный седой звездочет. Ну, право, божий одуванчик! Казалось, колдуну только в удовольствие такая игра. И он поспешил об этом сообщить.
- Выполню, Эдит. Выполню. Моя безопасность, как и подобие жизни моей, и без того уже вверены вам. И тут я отдаю вам и свое доверие, ведь убивать меня сейчас нет ни малейшего смысла, если вы, конечно, не хотите впечатлить фрейлин казнью дикого чудища, - некромант грустно улыбнулся, - Ваше Величество, я ведь не та тварь, которой меня видят. И не дикий хорек в курятнике, убивающий больше, чем может унести. Не беспокойтесь за гостей и прислугу, в этом плане я прошу... вашего доверия. Поверьте старому придворному звездочету, - он лукаво улыбнулся, поправив калечной рукою прядь безжизненных волос. Должно сказать, что реакция собеседницы все больше дивила колдуна. Очевидно, она совсем не впечатлилась экспонатом анатомического театра, который представляла собой длань чародея. Потому ли, что монаршие особы часто наблюдают разъеденные кислотою кисти рук… Или причиной служил тот факт, что Мастер целиком вызывал гораздо больше вопросов и недоумения, чем отдельные части его тела… Нет, доподлинно колдун не знал. В конце концов, он не так-то часто бывал в обществе носителей короны. В любом случае, Эдит анатомические особенности мертвого тела не удивляли. А жаль, Отравитель ведь старался.
- Итак, позвольте представиться… Рудольф Эрих де Лакруа. Звездочет и алхимик, прибывший в столицу, дабы засвидетельствовать свое почтение Вашему Величеству. В честь знакового события. Этим вечером вы сочли мои альманахи довольно занимательными. И возвели меня в должность придворного астролога. Ах, и еще Эдит… - выжженная ядом длань вновь протяжно заскрипела, защелкав, точно умирающие часы. Некромант легко провел костлявой ладонью по бледной своей щеке, - Мое лицо. Может, время не коснулось его, но черная магия и работа с ядами... Оставляют свой отпечаток. Вы и без слов можете наблюдать. Мне понадобится маска. И мантия, что подобает старому придворному звездочету. Иначе едва ли дорогие гости уверуют словам, как бы хорошо они не звучали. О, и по поводу материала… Было бы славно не оставлять мертвую бедняжку с пустыми глазницами где-то в лабиринте коридора. Это может породить подозрения, а мне ее тело окажется полезно, - сейчас седовласому совершенно не хотелось об этом говорить, но, тем не менее, он дозволил себе такую маленькую вольность. Рождать сумятицу и страх в сознании людей – далеко не лучший способ оставаться инкогнито. А тело, обезображенное таким образом, без сомнений, заинтересует скорее инквизицию, чем дворцовую стражу. И это может заставить фигурку Белого Мастера очень быстро пошатнуться и упасть с доски. В худшем случае – упасть прямиком в кострище. Такая перспектива ничуть его не радовала. Пусть внешне Рудольф Эрих де Лакруа не выказал и тени беспокойства. Лишь учтиво склонился пред Императрицей, поднимая с полотнища дорогого шазийского ковра грубую перчатку из человеческой кожи. И улыбнулся. Вновь. Это, в самом деле, помогало казаться живым.