Любовь тарийки нельзя получить и за все сокровища мира. Но уж если она продаётся, то стоит не дороже десяти медяков за ночь.

Очень легко поддаться своему посвящению и перейти на сторону Владетеля, полностью утрачивая человечность. Но шаман рождается шаманом именно затем, чтобы не дать порокам превратить племя в стадо поедающих плоть врагов, дерущихся за лишний кусок мяса друг с другом.

Если бы он был зрячим, он следил бы за каждым шаманом, считая промахи и свои тёмные победы над рассудком шамана. Но Владыка слеп, и не знает кого наделяет силой. Он не может отследить всех, поэтому бросает равные возможности для любого из них

И как еще в Даларе количество хесов не перевалило за критическую массу?.. Или уже?

Эдит, при всей своей женской притягательности, вызывала доверия не многим даже меньше, чем гремучая змея, залегшая под кустом.

Да не может же быть такого, чтобы, сумев обмануть самого Зеницу, но не сможет обхитрить девчонку!

Перед ним был не просто осмелившейся пойти против него мужик, перед ним был враг. А враг для хеса мало чем отличается от твари с Хребта, разве только мельче и слабее.

Ты – маг, человек Воли и Слова. В тебе горит дар, подобный пламени. Когда Создатель даровал людям огонь, Он не сделал его ни плохим, ни хорошим. В стужу мы греемся у очага, мы разгоняем мрак с помощью светильников, готовим еду, плавим металл - и это благо. Но когда огонь выходит за предназначенный предел, случается беда. Он несет погибель, и мы называем его злом. Разница в том, что маги сами определяют границу, которую нельзя пересечь, не потеряв собственной Воли

Мир до краев был полон горем и скорбью, и если не научиться закрывать свое сердце от чужих несчастий, тебе никогда не достичь своих целей. И если плакать над каждым младенцем, задушенным своей матерью, и если называть сестрой каждую портовую шлюху, умирающую от голода – разве это сделает жизнь менее жестокой?
Здесь каждый сам за себя, так учит Владетель.

Из почти что законных детей можно было бы собрать такую армию, что впору самопровозглашаться  Владыкой Зелёного Острова, поскольку Король – отец народа, а значит отец народа – по-определению Король.

Эдит казалось, что эта ночь вообще никогда не закончится и ей так и придется то переживать жуткий пожар, то пытаться поймать на лжи паскудную фрейлину, то бояться ошибиться хотя бы во взгляде, разговаривая с герцогом. И снова, и снова, и снова... Наверное так и выглядит ад для слишком честолюбивых девиц, позарившихся на целую корону Империи.

У нее была разработана своя шкала пьянства. Так, первой ее ступенью значилась «умная рюмка», затем «веселая рюмка», «похотливая рюмка», «злобная рюмка» и тому подобное. В зависимости от темперамента пьющего и его телесной мощи «рюмки» могли добавляться или убираться, например, Мэг случалось пить с девицами, у которых «веселая рюмка» сразу переходила в «сонную», чем все и заканчивалось; другие ее приятели после «бесстыжей рюмки» доходили до «блевотной», после чего все начиналось заново. Иногда же кто-нибудь мог выпить «бессмертную», и застолье резко переходило в поножовщину; правда, в обители Святой Годивы Толстая Мэг ни разу не видала такого случая. Зато вот до «слезливой рюмки» довести любую бабу было легче легкого.

Раздражение выливалось в нарастающую злость. Щенок и так слишком многое себе позволил, а теперь решил раззявить беззубую пока пасть на отца. И пробовал кусать. Что же, неплохо, только вот тренироваться стоило явно на других.

Была она высока и широка в кости, как имперский гвардеец, да и лицом походила на него же, сбрей тот бороду. По этой причине, а так же вследствие дурного нрава и нелюдимости, мисс Скорчер осталась старой девой, и в двадцать пять лет удалилась в монастырь, подальше от укоров и насмешек родни. Мужчин сестра Анна ненавидела и презирала, ужасно гордясь тем, что ни одному из них, никогда не удалось сбить ее с пути праведного.