Семнадцать лет долгий срок для любого человека. Для кого-то это целая жизнь, для кого-то только ее начало.
Восемнадцатилетний Джед Маккена был крайне не похож на того тарийского принца, что стал заложником Империи. Он был амбициозен, опьянен чередой собственных побед, но еще не достиг тех высок, на которых его крылья были срезаны, еще не носил имени «Удержателя границ». Что не мешало ему, впрочем, чувствовать себя по меньшей мере королем мира после очередной, даже самой мелкой, победы.
Но, пусть в молодом человеке уже и был заложен фундамент того воина, которым он стал в итоге, семнадцать лет назад он все еще был по-юношески склонен к максимализму, чуть подвержен легкомыслию и иногда поддавался порывам свое бунтовского характера. Как и в этот раз.
Между сражений образовалось затишье. И это спокойствие давило на воина, каждая клетка которого требовала действовать. Он изнывал от бездействия, что и стало причиной того, что, выбравшись однажды на охоту, принц слишком увлекся погоней и далеко ушел от своей свиты. Сам принц не видел в этом беды. Земли своего рода и все близлежащие он знал, как свои пять пальцев, ему не грозило потеряться в густых лесах, что покрывали склоны гор. А тот факт, что его сопровождающие, наверняка, уже с ног сбились его разыскивая, не слишком беспокоил принца.
Джед придержал лошадь и оглянулся, высматривая добычу. В напряженной руке был зажат лук, на тетиве которого лежала стрела с широким наконечником, на большого зверя. Конечно, такого зверя в одиночку не загонишь – его травят собаками, а потом уже пускают в ход луки. Но менять стрелу на одну из тех, что пока еще покоились в колчане, не было смысла. Пусть теперь, волею случая, Джед охотился в одиночку, но широкое острие одинаково смертельно, как для медведя, так и для белки. С той лишь разницей, что от белки после попадания останется только хвост. И то, если повезет.
Принц не учел лишь одного. Изменчивости погоды в горах. Пусть лес поднялся на склон всего ничего, на несколько миль, но этого оказалось достаточно. Тучи набежали так быстро, как будто некий недобрый бог закрыл краем своего плаща солнце, погрузив мир в полумрак.
- Клей, похоже, пора поворачивать, - проговорил парень, похлопав лошадь по шее. Конь фыркнул и продолжил свой путь между деревьев. Не слишком приятное для слуха и понимания сокращение лошадиного имени, это не отменяло того факта, что Джеду было крайне по душе имя коня, созвучное с именем его меча – Клеймор.
Принц возвратил стрелу в колчан и, набросив на голову капюшон плаща, чуть склонился к лошадиной шее. Мощный черный зверь, казалось, даже не замечает того факта, что на его спине находится такая себе «букашка» - рослый тариец, в плечах превосходящий среднестатистического воина и чье тело изрыто, как каналами, многочисленными шрамами.
Лес расступился как-то внезапно, деревья ушли куда-то в сторону, открыв широкую поляну. Поляна не пустовала, ее центр был занят руинами, что поросли мхом, вьюнком и прочими растениями, что способны пускать корни даже в камнях. К тому времени дождь уже начал ощутимо бить по затылку и плечам, так что Джед, не раздумывая, остановил коня и спешился. Смысла искать дорогу домой до того, как закончится дождь, не было.
Оставлять зверя мокнуть под дождем было по меньшей мере несправедливо, так что принц завел коня под своды храма и только там набросил поводья на небольшое деревцо, что пробилось сквозь камни.
- Отдыхай, - Джед потрепал коня по морде и двинулся вглубь руин. Лук он так и не выпустил из рук, рассудив, что соваться в убежище, не зная, кого там можешь встретить, по меньшей мере небезопасно.
И не ошибся. Похоже, сегодня той самой стреле с широким наконечником все-таки доведется слететь с тетивы. Принц услышал рев откуда-то из глубин и, мгновенно наложив стрелу на тетиву, поспешил на звук. Джед остановился у входа в то, что некогда было большим залом, центр которого был занят большим алтарем.     
Он не искал встречи с медведем, его привлекло нечто совсем иное…

Отредактировано Джед Маккена (2013-08-04 04:42:15)

Истошное лошадиное ржание заставило Джеда броситься на звук медвежьего рева. Он не был самоубийцей и грозного зверя предпочел бы обойти стороной. Но в этих местах не водилось диких копытных, чьи голоса были бы так похожи на лошадиные. А, следовательно, где конь – там и его всадник. Человеческого крика Джед не слышал, но предположить можно было многое. Начиная с того, что человеческое тело уже сломано под натиском ярости дикого зверя, и заканчивая более прозаичной вероятностью того, что человека не было вовсе, и лошадь всего лишь случайно забрела в заброшенный храм.
Но раздумывать было некогда, да и не с руки. Джед выхватил из колчана стрелу и наложил на тетиву, лук едва слышно, почти неуловимо, затрещал, поддаваясь давлению тетивы. Этот звук, индивидуальный для каждого лука, слышал, даже, скорее, ощущал, только сам лучник. Как бы близко не стоял к стрелку другой человек – для него лук растянется бесшумно, поддаваясь в сильных руках, пока тетива не коснется щеки. Жесткое оперение стрелы легло на щеку, у самого глаза принца. На все ушла всего доля мгновения, то, что в первые дни тренировок занимает долгие несколько секунд, сейчас срабатывало на рефлексах. Верная стойка, вывернутый в сторону сустав левой руки, на котором долго не сходили заметные кровоподтеки и гематомы в те времена, когда Джед только учился стрелять.
Взгляд лег вдоль древка стрелы, уперся сначала в широкий наконечник, потом скользнул дальше, выискивая мишень. Белая лошадь невнятной тенью пронеслась мимо, принца обдало ветром от ее движения, но он даже не шелохнулся. Лучник при растянутом луке, когда кончик стрелы, неясная линия тетивы и цель уже сошлись в одной точке, не видит ничего вокруг, кроме своей мишени. Джед знал, что не промахнется, еще когда пальцы соскальзывали с тетивы, уходя назад, снимая напряжение с правого плеча. Когда тетива вывернулась и ушла за рукоять лука, сопровождая стрелу, принц уже знал, что широкий наконечник войдет ровно туда, куда он его посылал. В густую бурую шерсть, между ребер, где билось сильное звериное сердце.
Медведь поднялся на задние лапы, став вдвое больше, чем был на самом деле. Вид громадного зверя пугал, заставлял жертву цепенеть от страха. Но такое положение открывало уязвимые части тела зверя. Было лишь одно недоброе «но» - медведя не уложишь с одной стрелы.
Тетива щелкнула во второй раз. И только когда вторая стрела уже оторвалась от тетивы и по невидимой нити, связывающей стрелу и мишень, неслась вперед, медведь взревел. Налитые кровью глаза, словно готовые вылезти из орбит, выискивали того, кто посмел причинить боль этому величественному зверю. Вторая стрела вошла на несколько сантиметров левее первой, бурый зверь дернулся, его рев сотряс ненадежные своды зала. Раненный, но еще не сломленный зверь. Теперь выбора не оставалось. Зверь должен был умереть, от его слепой ярости теперь не сбежишь.
Джед успел заметить девушку, что стала первой целью потревоженного медведя. Но теперь бурый зверь был нацелен на того, кто дерзнул причинить медведю боль. Но в своей пути к противнику зверь мог просто затоптать девушку, что сейчас была почти у его лап.
Лук со стуком упал на каменные плиты пола, Джед одним движением высвободился из ремешка, что держал колчан, и выхватил нож. Не всякого зверя можно убить стрелой, со многими приходится схватиться вблизи. Медведя стоило бы утыкать стрелами, как ежа, и загонять, замучить. Но на это не было ни времени, ни возможности.
Мысль о том, какой же он самонадеянный идиот, посетила Джеда только тогда, когда отступать было уже некуда. Огромный зверь навис над ним, лицо обдало горячим звериным дыханием. Медведь зарычал, когтистая лапа взвилась вверх, набирая размах для удара. Но принц оказался быстрее. Всего на долю мгновения. Джед бросился вперед и по рукоять всадил нож в горло зверя. Две стрелы в сердце, потоки крови, что заливали бурую шерсть, успели ослабить зверя достаточно. Инерции, набранной за то время, что принц добирался до медведя, силы одного прыжка оказалось достаточно, чтобы разъяренный зверь не устоял на лапах. Еще в падении Джед выдернул нож из шеи медведя и, когда тяжелая туша обрушилась на алтарь, чудом не похоронив под собой девушку, с новой силой утопил острие в горло зверя.
На этот раз уже безмолвное сражение продолжалось всего несколько мгновений. Медведь бился из последних сил, рык застревал в горле невнятным клекотом, брызгами крови, что вырывались из раны. Он сумел-таки достать принца когтистой лапой, распорол рубашку на плече, достав длинными когтями почти до кости. Но в пылу драки Джед так этого и не заметил, не отличив медвежью кровь, что успела покрыть его едва ли не с ног до головы, от своей собственной.
Наконец, все стихло. Мохнатое тело пробило последней судорогой, кровь, что до того фонтаном била из ран, ослабла, теперь вытекая лишь мягкими ручейками. Алтарь был залит кровь, покрыт ею полностью, как краской. Почти все свечи потухли. Но свечи всегда были нужны лишь людям. Богам нужна кровь.
Джед несколько раз тяжело выдохнул, восстанавливая дыхание, сдерживая бешено сердцебиение. И поднял голову, тыльной стороной ладони вытерев кровь с лица. Точнее, попытавшись.
- Мисс? Как вы? – спросил он, вглядываясь в незнакомое лицо девушки, гадая, станет она падать в обморок или нет. Тарийские женщины обычно устойчивы к виду крови, но всякое бывает. – Опасность миновала, - добавил принц.

Отредактировано Джед Маккена (2013-08-05 10:22:15)

Джед не верил в богов. Еще тогда, когда в буйной голове играла молодость, он не верил ни в Создателя, ни в тех древних жестоких богов, о которых ему рассказывал друид. Все это было не более чем сказками, легендами, что суеверный люд выдумывает на потеху ли друг другу, или от страха перед тем, что не поддается объяснению. Во все это он верил ровно до тех пор, пока воспитатель рассказывал ему легенды на ночь, стращая непослушного мальчишку попеременно гневом каждого из богов, часть из которых, казалось, придумывал прямо на ходу. Принц давно перерос эти сказки. Остатки веры, что еще оставались где-то в душе у Джеда, быстро выветрило поле боя. Кто-то из бойцов в пылу сражения начинал рьяно молиться, кто-то проводил ритуалы, многие начинали «верить» уже под свист стрел и стальные росчерки мечей. Но ни одного из них не спасла молитва, ритуал, амулет… они гибли, прячась за своих богов, а те оставляли их на произвол судьбы. Зато десятки воинов спасли от неминуемой гибели крепкий щит и надежная кольчуга. У воинов свои боги, и часто они облачены в острую сталь, несущую смерть.
Джед был далек еще от того взгляда на мир, что прочно укрепился у него после поражения Тары в восстании. Но и семнадцать лет назад он уже не верил в высшие силы. Достаточно, чтобы посмеиваться над суеверностью немолодого друида, что воспитывал его с малых лет. Еще сегодня утром, седлая свое верного коня на охоту, Джед беззлобно, но от того не менее язвительно, отшучивался от мужчины, что в который раз запрещал ему надевать символы рода на бессмысленную охоту. Они не нуждались в пище, охота была лишь прихотью, забавой. Это могло разгневать богов, и этот гнев обрушился бы на весь род. Он мог вылиться в нелепую гибель самого наследника, бесплодность его супруги, смерть первенца… Джед столько ужасов наслушался за то время, что происходили нехитрые сборы, что, в конце концов, вынужден был сдаться. Не ужасу и опасности, которые пророчил друид, но напору человека, который сопровождал его на всем пути жизни. Уважение ли, жалость к мужчине, у которого явно заканчивались аргументы, или простое нежелание все это выслушивать сыграли роль, но факт оставался фактом. Джед отправился на охоту обезличенным, без символов, что выдали бы в нем сына рода Маккена. Серый призрак, которого древние боги не могли признать иначе, чем за простого охотника.
И этот человек, принц, воин, не верующий, скептик… сейчас видел перед собой жрицу. В пылу сражения со зверем он отрешился от всего мира, вспомнив о существовании девушки, лишь когда медведь уже испустил дух. И только тогда, когда его взгляд, скользнув снизу вверх по облачению девушки, пересекся с ее глазами, принц ощутил, как мощным потоком сквозь него пронеслась сила, да так и застряла, бушуя внутри, как море в шторм, зажатое между отвесных стен бухты.
Перед ним была жрица. Она не сияла, как говорили в легендах, не пылали ее глаза и не вспыхивали огнем рыжие волосы. Но она была воплощением древних богов, сосудом, что вмещал в себя непомерную силу тех, кто создал этот мир, кто поддерживал его. И кто требовал кровавые жертвы за свое покровительство.
Джед не смел даже пошевелиться, только глаза его неотрывно следили за жрицей. Была ли она живым человеком? Или лишь тенью, призраком, что был соткан из древних сил, что еще обитали в этих руинах? Принц дышал тяжело, словно воздух вокруг вдруг сделался густым, плотным, перенасыщенным не только острым металлическим запахом свежей, горячей, крови, но и силой, что струилась, как ртуть, из глаз жрицы, ее рук, волос. Словно она сама была соткана из этой силы.
Это был тот миг, когда самый заядлый атеист в отчаянье вскрикнет «верю!». Но Джед молчал, с трепетом, что, казалось, был недоступен этому грубому сердцу, наблюдая за тем, как склоняется жрица над бездыханным телом зверя, как сливается с ним в поцелуе. Жестоком, грязном поцелуе с мертвым существом. Но тем прекраснее было это соитие.
Если существует в мире женщина, что хранит этот облик в жизни, Джед ни на секунду не удивился бы тому, что некий древний бог призвал именно ее, пламенноволосую дочь Тары, стать его жрицей, его рабыней в мире живых. Принц даже не шелохнулся, когда пальцы жрицы коснулись плаща. Только чуть хриплое, тяжелое, дыхание нарушало тишину, в плече тупо, невыносимо, пульсировала боль. Но Джед не сводил глаз со жрицы, с покорностью, не свойственной мятежному принцу, поддаваясь под ее прикосновениями, выпутываясь из полотна рубашки, чтобы снова найти ее взглядом.
- Мое имя Джед, - проговорил принц. Называть имя своего рода казалось чем-то кощунственным. Здесь и сейчас, он, перемазанный своей и чужой кровью, был абсолютно открыт, обнажен, перед взором богов, перед этой женщиной. Перед ней он нес только свое имя, свою честь и свою доблесть, ничего более.
- Кто я такой, чтобы сметь перечить тебе, жрица, - продолжил принц, поднимая руки и касаясь ладонями плеч жрицы, убеждаясь в том, что она не наваждение. Реальная, ощутима, жива. Но от того не менее мистична.
Он слышал ее. Слышал каждое слово, и что-то внутри всколыхнулось в ответ на ее слова. Плох тот воин, что не мечтает быть непобедимым. Плох тот мужчина, что откажет женщине, пленившей все сознание одним только взглядом.
А где-то над горами бушевала гроза, превратив мир в игру ярких вспышек, рассекающих черное от мохнатых туч небо.

Время замедлилось, текло, как горячий воск по теплой поверхности свечи. Мир, до того объемный, выпуклый, окружающий одного конкретного человека десятками красок, звуков, ощущений, мало помалу сузился до размеров того величественного зала, что хранил в своем сердце лес. Как будто древние боги вырвали эту площадку, эту часть мира, из пространства и оставили вне его. Вне мира и вне жизни. Каким был этот храм до того, как люди покинули его? Он был таким же, как в этот миг, потому что в нем жила та сила, что сейчас струилась сквозь податливое человеческое тело. Тишина не хранила той безжизненности, которой должна была быть наполнена. Она была звенящая, наполненная до краев, как некий сосуд, жизненной силой. Той, что ушла из тела убитого зверя. И, если верить словам жрицы, теперь струилась по телу Джеда.
Но кто он такой, чтобы не верить слову той, что говорит с богами?
В эту тишину, как в раскаленную смолу, тяжелыми каплями крови упали слова девушки. Принц больше не был пришельцем. Он был тем, кто родился в этом храме, кого наполнила его сила и мощь. Кто победил зверя, присланного богами. Джед больше не принадлежал миру. До тех пор, пока его кожи касаются пальцы этой женщины, пока его ноги ступают по старым, побитым временем, камням, он, принц тарийский Джед Маккена, будет Джедом, сыном медвежьего дома.
Джед поднял голову. Он, до последнего ловящий каждое мгновение взгляда жрицы, сейчас не мог видеть ее глаз. Но чувствовал каждой клеткой тела те прикосновения, что даровала ему женщина. Терпкие прикосновения пальцев, что скользили по его груди, горячие губы, которые сомкнулись на ране. Никогда ранее ни одна рана не приносила того, что принесли когти этого мохнатого зверя. Никогда пульсирующая боль, прорывающаяся сквозь внутренние блоки, сквозь то, что позволяло мужчине терпеть безмолвно любые раны, не приносила наслаждения. Дикое, звериное чувство, что теперь билось где-то у самого сердца. Жажда хищника, порвавшего на клочья могущественного противника, жажда ознаменовать победу не смертью. Смерть требует отплаты, мир должен прибывать в равновесии. И древние силы, что хранят это равновесие, требуют отплаты. От того убивший, более сильный, опасный притягивает к себе того, кто дарит жизнь, кто залечивает раны. От того, покорная высшим силам, жрица прильнула к груди убийцы, чтобы излечить его раны, чтобы позволить двум началам слиться в соитии, способном породить жизнь там, где она была оборвана. На смену смерти должна придти жизнь.
Сын медведя видел то, что никогда бы не предстало перед взглядом сына Маккена. Он видел, как переплетаются нити жизни, как требуют боги ответа. Их не насытила смерть, им не достаточно крови. Жестокость богов равна жестокости мира, но лишь так может существовать этот мир, между жизнью и смертью. Компенсируя смерть новым рождением.
Джед поднялся и последовал за жрицей, чью руку теперь сжимала его ладонь. Ее легкие шаги не разносились эхом не храму, лишь едва слышно шуршала под тонкими ступнями вековая пыль, оставленная здесь, быть может, самими богами.
Волшебное место, что предстало перед глазами, способно было зачаровать любого. Где-то там, невыносимо далеко, словно по ту сторону сна, разносились удары грозы и редкие вспышки прорезали сплошную стену воды, что лилась с небес. Мир бушевал, бился, разрывался в клочья черной стихией, что захлестывала своей властью. И тем острее была та чарующая тишина, что обитала над купелью, тем сильнее сжималось сердце от осознания того, что это место больше не принадлежит миру, как не принадлежат миру те двое, что стояли у источника. Но это место было живо, оно дышало жизнью, урчанием ручья и тихими голосами насекомых, что сновали вокруг. Оно захватывало, учило чувствовать, верить в то, что оставалось за гранью понимания.
Но Джед не сводил глаз с нее, женщины, что привела его в эту мистическую сказку. Без стеснения, без надуманных правил, что заставляли мужчину и женщину стыдиться друг друга, мужчина смотрел на женщину, на мягкие изгибы ее тела, на бархатную кожу. 
Остатки одежды легко, как чужая кожа, соскользнули с тела. И, поддаваясь зову, Джед ступил вслед за жрицей в теплый омут воды, хранящей в своих волнах ту чудотворную силу, о которой сказала женщина. Вода всего на мгновение обожгла кожу, как будто проверяя, достоин ли принц того, что ждало его в этом омуте. По поверхности рябью пробежали тихие волны, откуда-то из дна облаком поднялся светлый песок, словно хранящий в себе свет. От тела принца ореолом расходилось багровое пятно. Измаранное кровью тело оживало под прикосновением этой воды, очищалось. Джед набрал в ладони воду и умыл лицо, уничтожая остатки той скверны, что несла с собой кровь убитого зверя. Там, на алтаре, эта кровь была желанной, она дышала силой и наполняла ею, из силы зверя становясь силой убийцы. Там господствовала смерть. Здесь ж должна была зародиться жизнь, благословенный союз двух начал, рожденных богами. Соитие, равное тому, что стало началом жизни, когда два духа обрели плоть, вышли из глины и сошлись в близости.
С легким дыханием брызг вода стекла по лицу, на  грудь, чтобы снова коснуться стихии, из которой вышла. Джед приблизился к жрице, коснулся мокрыми пальцами лица.
- Есть ли у тебя мирское имя, жрица? – спросил принц. Спросил мимоходом, так и не остановив движения, что уже было начато. Он коснулся губами губ женщины, обнимая ее за пояс, прижимая к себе, пряча в своих объятиях, заявляя свои права на ту, что сама пожелала принадлежать ему.

Безымянная. Она оставила выбор на его совести. Оставить ее неясной тенью, призраком, прикосновением какой-то неведомой силы, или обратить в ясный образ, что долгие дни и ночи будет следовать за ним. Будет скакать рядом, в ногу с его конем, верхом на белоснежной кобыле, сотканной из самих облаков. Будет сидеть рядом у костра привала, чуть касаясь плечом плеча, невидимая, но неотступная, спутница. Станет единственной, кто разорвет сон, обратит ночь со времени отдыха и покоя в часы страсти и огня, прожигающего тело насквозь, оставляющего кровоточащие раны на коже. Каждая женщина, которой коснуться руки Джеда, обретет эти черты. Это пламя волос, струящихся по обнаженным плечам, как лоснящийся мех молодой волчицы, чье тело наливается сил для того, чтобы дать миру новую жизнь. Этот томный прищур глаз, что касаются трепетом ресниц самого сердца, сбивая его с ритма. Она навсегда останется рядом, с годами померкнут отдельные черты, но она останется рядом, незримая, несуществующая…
Так нужно ли нарушать покой этого места еще одним именем?
Мягкий шелест воды увлекал, мало помалу вымывал из сознания ненужные мысли. Во всем мире оставались лишь они. Эта теплая вода, треск насекомых. Стена дождя, что шумел где-то далеко, напоминая, словно прикосновением дыхания к щеке, о том, что ночь не вечна. Она закончится, оставив по себе лишь привкус. Наслаждения или разочарования.
Джед ловил прикосновения, поддаваясь под ними, откликаясь и возвращая каждое прикосновение, что разжигало пожар где-то в глубине груди, откликалось истомой внизу живота и хмелем, стучащим в висках. Мужчина касался кожи женщины, перехватывая побагровевшие ручейки, что стекали по его плечам, позволяя воде самой выбирать себе путь. Стихия сравнивала их, обращала в единое существо, дышащее желанием. Мягкая пелена волн, капли и ручейки, что с каждым разом становились все чище, сбегали по широким ладоням на утонченную женскую спину, выбирая путь между лопаток, вдоль впадинки, обозначающей позвоночник. Центральную часть, стержень, на котором, как дерево на своем стволе, держится весь человек. 
Она снова увлекала. Единственная сила, перед которой не устоит мужчина, пойдет на край мира, разрушит все препятствия, пройдет испытания, завлеченный одним только взглядом, брошенным наискось, играя, из-под темных росчерков ресниц. Джед даже не помышлял о сопротивлении. Великая сила, что текла где-то в глубинах ее тела, копилась где-то между бедер, сбегала вниз горячим дыханием, звала и завораживала, стирала тени, окутывая однородным светом. Джед опустился на дно купальни, лопатки коснулись края. Но взгляд неотрывно следовал за движениями жрицы, перехватывал каждый вдох, каждую тень неясной дрожи, что пробивала тело, словно ударами грозы бархатное небо.
Мужчина с новой силой осознал, что рядом с ним не человек. Она была жрицей, порождением богов, высших сил. Ее прикосновения даруют очищение, даруют силу. И боль, которой отозвалась рана, стоило тонкой игле коснуться кожи, лишь оттеняла то наслаждение, что билось в каждом движении. Все рождается из боли, за все в этом мире требуется расплата болью. С болью ребенок приходит в мир, с болью душа покидает тело. Болью девушка платит за становление женщиной, и лишь боль обращает мальчишку в мужчину. А от того и боль может приносить наслаждение. Каждое движение, скольжение нити сквозь распоротую плоть, трение о кожу… ритмичные, невыносимые в своем растянутом наслаждении, движения бедер, отзывающиеся хриплыми выдохами и неслышными стонами, снова и снова касаясь пересохших губ. Широкие мужские ладони скользили по бедрам, касались ребер и спины, мягко скользили по груди, позволяя себе вольность чуть более грубого, ощутимого прикосновения, лишь когда тело замирало в накале чувств, выплескивая то, что успело накопиться, что больше не помещалось в рамках одной живой оболочки. Ритм движений, как стук сердца, нарастал, измучивая вихрем ощущений, невыносимой жаждой и нетерпения, приближаясь к тому, что обратит мир в прах единым взрывом, порывом, слившим два живых существа в единое целое, завершив тот круг бытия, что начался на алтаре храма.
Вспышка ощущений ломала тело силой своего отката. Новый хриплый выдох, тяжелый, почти на грани стона, занявший одно долгое мгновение, целую долгую жизнь, обратил мир из калейдоскопа красок в то, чем он был изначально. Реальность обрушилась на сознание, застряв сладкой истомой по всему телу, отзываясь дрожью в каждой мышце и барабанной дробью сердца.
Она была жрицей. Существом, не принадлежащим к этому миру, сосудом, что стал вместилищем силы богов. Но он был человеком. И сейчас, заключая ее в объятия, как никогда осознавал свое невежество и никчемность перед высшей силой. Но он был тем, кем был, а она…
Джед почти коснулся губами ее уха.
- Куин, - что за сила подсказала имя, какая память подкинула это слово, имеющее значение лишь на землях Тары. То единственное значение, которым Джед мог наречь жрицу.
Моя королева.