Сумрачный колодец внутреннего двора. Белые хлопья снега медленно кружат в воздухе, ткут завесу перед прогуливающейся по галерее парой. Очень красивой парой, надо сказать. Кажется, им никогда не надоест отсчитывать двадцать шагов то в одну, то в другую сторону. Эсме нарочно сосчитала, беззвучно шевеля губами - на оконном стекле выступила испарина.

- На что вы там все смотрите, голубка моя? Отойдите, сквозит, застудитесь...  - Сиобхан неслышно подошла сзади, набросила на плечи принцессы кроличью душегрейку, а заодно с удивлением проследила за ее сосредоточенным взглядом. - Лорд Сигмар с леди Эдит прогуливаться изволят, на что там и глядеть?

- Скажи, няня, - не поворачивая головы, спросила девушка, - ты слышала, что о них болтают?

- А что болтают?...

- Не притворяйся. Уж ты-то все слышишь, все знаешь.

- Грех это, так на людей клеветать. Создатель накажет.

Злой смешок, вырвавшийся у принцессы, откровенно испугал Сиобхан. Когда она была совсем молода, раз ей довелось слышать, как точь-в-точь так же смеялся покойный король, дед Эсме. В ту ночь один из горных кланов перестал существовать. Женская злость, конечно, не так сокрушительна, как мужская, зато во сто крат ядовитее, и нянька невольно передернула плечами.  Негоже это, невесту томить в девках, что странного, если она потихоньку беситься начинает, берет дурное в голову?

- Я завтра же возвращаюсь в Тару, - Эсме резко развернулась на каблуках, распущенная рыжая грива заплескалась за плечами, как боевое знамя. - Мы и так потратили здесь слишком много времени.  Я хочу в Балликенну.

- Окститесь, миледи, - Сиобхан одной рукой сделала знак от сглаза, а второй осенила подопечную симболоном. - Как ехать, куда, с какой стати? Вот что, беритесь за свои книжки, почитайте мне, пока я с шитьем провожусь...

- С меня довольно Хестура и Биргенов, - отрезала принцесса. - Я не позволю превратить себя в посмешище. Собирай вещи, Сиобхан. Я иду к королю Олафу - попрощаться.

Ее глаза в эту минуту сверкали такой яростью, что даже всей отваги старой тарийки не хватило на то, чтобы удержать свою леди, оставалось только беспомощно смотреть то в захлопнутую за Эсме дверь, то в окно, где принц Сигмар взял озябшие руки сестры в свои и согревал дыханием.   

Три года жених Эсме провел на войне. Как дочь Тары, она считала это вполне уважительной причиной для отсрочки, хотя была уже достаточно избалована материковыми нравами, чтобы надеяться на письма от Сигмара. Хотя бы пустяковые вежливые записки....  Теперь он вернулся и так много времени находится с Эдит, что поползли совсем уж несусветные слухи об их кровосмесительной связи. Эсме не была легковерной дурочкой - она достаточно долго наблюдала и делала выводы, прежде чем вот так взорваться.

Видимо,  выражение лица Эсме оставалось столь же пугающим, когда она достигла покоев конунга, потому что о принцессе немедленно доложили, и всего через мгновение массивная дверь уже закрывалась за ее спиной.

- Здравствуйте, милорд, - она учтиво поклонилась, -  и прощайте же.

Отеческий тон, выбранный конунгом, на какое-то мгновение ослабил решимость Эсме немедленно покинуть Эрхольм. Может быть, и вправду стоит поделиться с его величеством своими сомнениями, просить его ускорить свадьбу?.. Но потом принцесса вспомнила, что пребывает в неуверенности и смятении далеко не первый месяц и даже не год, так что при определенном желании лорд Олаф уже давно мог бы разобраться и умиротворить все заинтересованные стороны.

- Боюсь, что нет, государь. Не все, - решительно промолвила она. - Неужели вы один не знаете о причине моего огорчения? Надо мной смеются в каждом доме Эрхольма - может быть, вас это нисколько не задевает, но для принцессы Тары это оскорбительно.

"Надо мной смеялись бы не только в столице, но и в дальних деревнях, если бы там кому-то были интересны королевские свадьбы."

Эсме взволнованно смотрела в холодные, светлые глаза конунга, ища в них ответа на свои сомнения. В самом ли деле он никогда не слышал о том, что его дочь спит с собственным братом? Некоторые злопыхатели утверждали, что на самом деле даже с обоими, но  один взгляд на принца Дэвина позволял отбросить это как нелепую выдумку.

- Я пришла сказать, что хочу немедленно вернуться домой. Поблагодарить вас за заботу, с которой меня принимали в Хестуре, и извиниться, если какие-то мои слова или поступки казались неподобающими.

Слова о заботе могли показаться насмешкой, если учесть, что нынешний штат принцессы состоял из Сиобхан, хеского пажа, горничной и прачки, официально находящихся на службе у кёнигин. Это был еще один больной вопрос, в котором Олаф мог бы разобраться, но не пожелал.

Когда его тяжелая рука легла ей на талию, Эсме на мгновение онемела, пораженная и эти неожиданным жестом, и  тем, какой маленькой и беззащитной она показалась себе в эту минуту.

«Освоиться? Странно тогда, что принц Сигмар тратит время на то, что должно быть ему и так хорошо знакомо, а не пытается хоть немного узнать меня. Интересно, он вообще помнит мое имя? На то, что жених узнает меня в лицо, если столкнется где-то во дворце, я даже не рассчитываю».

Нельзя было поспорить с тем, что три года назад принцесса Тары была полуребенком и не могла ничем заинтересовать такого серьезного молодого человека, как Сигмар, больше озабоченного к тому же военной кампанией, чем собственной помолвкой. Но теперь Эсме считала, что вполне заслуживает мужского внимания – она была не слепа и видела себя в зеркале, а если бы принцу вздумалось поговорить с ней хоть раз, хоть о чем-нибудь, доказала бы, что не страдает леностью ума и косноязычием. Вот только кому это здесь нужно?

Конунг пока что был удивительно терпелив, однако  было видно, что продолжать неприятный, бессмысленный для него разговор он не намерен. 

- Что такого я могу поведать в Таре, милорд, чтобы стать пленницей в Хестуре? – тихо спросила она, хотя они оба, похоже, знали, о чем идет речь. – Скажите, если бы ваша дочь была на моем месте, стали бы вы удерживать ее насильно?

Отредактировано Эсме Маккена (2013-07-26 12:11:59)

- Я не сундук, государь, чтобы меня можно было просто так задвинуть в угол, - досадливо встряхнула волосами девушка . -  И не овца, чтобы меня можно было гонять из хлева на лужайку и обратно.

Сиобхан называла это «крапивным духом»: еще с пеленок ее воспитанница, с виду милое и веселое создание, время от времени ошеломляла своих попечителей такой дерзостью, что впору было подумать, будто ребенка подменили альбы.  Казалось, с возрастом удалость исправить этот недостаток то увещеванием, то таской, но все же он никуда не делся, и Эсме по-прежнему могла обжечь любого, не рассуждая о последствиях.

-  Может быть, мы проиграли войну с имперской короной, милорд конунг. Может быть,  наша казна пуста. Но это не значит, что мой отец будет терпеть, когда его дочь унижают.

Она  нетерпеливо вывернулась из-под руки Олафа, шумно вздохнула, только сейчас осознав, что все это время почти не дышала, подавленная его близостью. Вырвавшись из угнетающего полуобъятия, девушка отступила на шаг, чтобы хесу не удалось снова тронуть ее. 

- Я не буду больше притворяться, будто ничего не происходит, если вы не отпустите меня домой!

В эту минуту Эсме нисколько не думала о том, что значил для короля Тары ее будущий брак, зачем он был затеян и сколько потеряет Зеленый щит, разорвав отношения с Синим.  Обида говорила громе, чем голос разума, кричала и негодовала устами принцессы. Как упрямый ребенок, она знай твердила свое «домой, домой!», еще немного – и затопает ногами, застучит кулаками по столешнице, бросится в громкие слезы.

Отредактировано Эсме Маккена (2013-07-26 14:11:02)

Конунг обошелся со строптивицей именно так, как если бы она была неодушевленным предметом, забросил на плечо, словно дюжий батрак - тяжелый мешок с зерном, и потащил в дальние комнаты, где тарийка никогда не бывала, да не очень-то и жаждала. Только теперь Эсме и испугалась собственных слов, брошенных в лицо Олафу. Неважно, было ли сказанное пустыми угрозами или подлинным намерением покинуть Хестур, можно считать, что она собственными руками заперла перед собой решетку и выбросила ключ.

Первым порывом Эсме было броситься за конунгом, дернуть за ручку двери, забарабанить кулаками по мореному дубу - нет, бесполезно, здесь, в логове хеского зверя ее никто не услышит, никто не посмеет потревожить его в берлоге. После принцессе подумалось, что можно было бы выбраться из спальни через окно, но и расстояние до земли,  и ширина обледенелого карниза красноречиво обещали, что дело закончится сломанной шеей. В лучшем случае. Ведь можно еще расшибиться до полусмерти, и годами лежать в параличе, не в состоянии пошевелить ничем, кроме ресниц. Раздосадованная принцесса захлопнула окно - ветер напоследок швырнул ей в лицо пригоршню снега, мол, остынь, горячая тарийская дева, не много ли великих дел в один день?

"Даже если я смогу позвать кого-то, как я смогу объяснить, почему заперта в спальне Олафа?..."

Оставалось только смирно сесть у огня и хорошенько подумать над своим поведением, как того требовал конунг. Эсме опустилась на пол, обхватила руками колени и отрешенно уставилась на пляску огня в камине.

В самом ли деле ей так хотелось в Тару? Пожалуй, что нет. Просто отъезд был единственным способом обратить на себя внимание Олафа и его сына. Как ни странно, мысль о том, что Сигмар находится в кровосмесительной связи с сестрой, не заставил Эсме относиться к нему с отвращением. Он по-прежнему казался девушке очень привлекательным и ей очень хотелось бы, чтобы их свадьба все-таки сладилась. Всю ответственность тарийка перекладывала на плечи кёнигин, которая наверняка завлекла своего брата так же просто и безжалостно, как десятки других мужчин. Недаром отец Маэль, духовник Эсме в Балликенне, не уставал повторять, что мальчики рождаются на свет неиспорченными, всему скверному сильный пол обучают исключительно женщины, начиная с родных матерей.

Но что плохого в ее желании поскорее выйти замуж? Почему непременно нужно ждать, пока Эдит наиграется с новой (или хорошо забытой старой) игрушкой? Ах, как бы Эсме хотелось знать, что думает о происходящем сам Сигмар...

Молчание, царящее в комнате, было красноречивее всяких слов. Олаф вел себя так, будто самой естественной вещью на свете было то, что Эсме смиренно ожидает в спальне его прихода, и он так привык к этому, что даже не считает нужным обратить на нее внимание. Тарийка, в свою очередь, сегодня уже наговорила достаточно, чтобы выжидательно притихнуть мышью под метлой, делая вид, что ее здесь вовсе нет, просто обман зрения, ваше величество. Они оба выжидали, предоставляя первый шаг другому, заинтересованно следили за каждым жестом и упорно не подавали виду, что наблюдают друг за другом. Опыт игры в молчанку у конунга был несравненно больше, Эсме не выдержала первой.

- Что вы сказали обо мне Сиобхан, милорд? Она, наверное, переполошила весь дворец.

К тому времени, как за окном стемнело, а камин успел почти выгореть до тлеющих багрянцем углей, Эсме переместилась в кресло с вышитыми подушками, укутала ноги меховым одеялом, и теперь чинно сидела, сложив на коленях руки. Глядя сейчас на принцессу Тары, невозможно было поверить в то, что эта благонравная девушка способна повысить голос, не говоря уже о том, чтобы громко чего-то требовать.

То, что Олаф наполнил два кубка, яснее ясного говорило о том, что отпускать свою пленницу он так быстро не намерен. По меньшей мере, двери не распахнутся перед Эсме раньше, чем она принесет свои извинения и не заверит будущего свекра в своем полном послушании и вечной преданности северной короне.

Девушке и в голову не могло прийти, что любые реверансы и оправдания слишком запоздали. Она была дочерью Кеннета Маккены, обрученной невестой Сигмара Биргена, кровью Тары и - в будущем - могла стать чревом Хестура. Все это казалось надежной защитой от любого чрезмерно строгого наказания, которое могло бы выпасть на долю неосмотрительной фрейлины или неловкой служанки.

Отредактировано Эсме Маккена (2013-07-26 17:08:05)

Более нелепой выдумки, более откровенной лжи вообразить было просто невозможно! Только круглая дура - а Сиобхан ею не была - проглотила бы подобное объяснение, приняв за чистую монету нагромождение одной нелепицы на другую. С какой бы стати принцессе, помчавшейся затевать ссору, было усаживаться за пяльцами, откуда бы они здесь ни взялись, в покоях Олафа, да еще и так увлечься работой, чтобы позабыть о времени! Нянька, несомненно, поняла сказанное по-своему, куда ближе к истинному положению дел, и сейчас наверняка бродит под дверью в тщетной надежде увидать или хотя бы услышать свою госпожу. Решила, наверное, что хес поколотил ее за строптивость, как то было принято и в самых благородных семьях, но не рассчитал сил, и вот бедная маленькая леди не в силах дойти до собственных покоев...

Эсме тоже не была дурочкой, а потому сумела расслышать в словах конунга самое главное.

"До утра вас никто не хватится".

Ее пальцы судорожно сжали изукрашенную ножку кубка, но лицо сохраняло прежнее благожелательное выражение.

-  Я сожалею о своей грубости, милорд, - кротко промолвила она, глядя на свое отражение в темной винной глади. - Вы были правы, когда велели мне не торопиться и взвешивать свои слова.  Могу только сказать в свое оправдание, что меня вело чувство долга и... , - Эсме смущенно замолчала, потом все же закончила: - ... и симпатия к принцу Сигмару.

Нельзя было сказать, чтобы Эсме не подозревала, что замышляет Олаф, оставляя ее на ночь в своей спальне и сам удобно располагаясь на ночлег, но все-таки ей до конца не верилось, что свекор действительно станет ее домогаться. Это была какая-то другая, не ее собственная история, может быть, какая-то из страшных баллад, которые так любят в Таре?

"Вставай, вставай, моя жена; проснитесь, лорд отец! Прошло пять долгих тяжких лет, я дома, наконец... "

Со всей определенностью девушка могла сказать только, что в конце все умерли: и бродяга-горец, и его бедная жена, и его жадный до плотских утех родитель.

- Нет! - с неподдельным ужасом вскрикнула Эсме, когда конунг выхватил ее из кресла, как пушинку, и бросил на постель. - Нет, милорд, не делайте со мной этого!

Она отчаянно заколотила ногами и руками, пытаясь сдвинуться к изголовью и с ужасом понимая, что дальше этой широкой кровати ей бежать некуда. Больше всего пугала даже не собственная беспомощность, не открытая чужому взгляду нагота, а то спокойствие, с которым действовал Олаф, совершенно уверенный в том, что его добыча никуда не денется.

- Не позорьте меня, не надо, умоляю! - одной рукой принцесса все же дотянулась до задранного подола, судорожно дернула юбки вниз, понимая полную бессмысленность этого жеста, судорожно стиснула колени, будто это могло если не остановить, то хотя бы задержать насильника.

- Клянусь, я и так никому не расскажу, я буду молчать!

Изворачиваясь, как гусеница, путаясь в покрывале и одеждах, Эсме кое-как отползла к кроватной спинке и ухватилась за столбик балдахина, глядя на конунга широко распахнутыми глазами, полными слез. То, что он собирался с ней сотворить, было хуже убийства. Жизнь женщины не так дорога, как ее честь, а девство принцессы и вовсе бесценно. Ни один мужчина не возьмет ее замуж после Олафа, она навсегда будет измазана в грязи, испорчена!

Она еще не до конца осознала, что одним разом он ограничиваться не намерен, и за этой ночью последуют другие. Пока что Эсме хватало только на то, чтобы затравленно смотреть на Олафа и беззвучно шевелить губами, твердя "нет".

Всего один пронзительный вскрик отделил девушку от женщины. В первое мгновение боль казалась совершенно нестерпимой, из глаз сами собой брызнули слезы, а внизу живота все сжалось. Даже под страхом смерти Эсме не могла бы сейчас хоть немного расслабиться, облегчая проникновение Олафу, от пережитого испуга она совершенно растерялась. Руки ее слепо шарили по постели, цепляясь за покрывало - казалось, еще пара таких рывков, и они просто свалятся с кровати на пол.

"Что же я наделала! Что я наделала..."

Принцессе сперва казалось, что она умрет от стыда, когда Олаф стал срывать с нее одежду. Потом - что перестанет дышать от унижения, запутавшись в собственной сорочке, пока мужчина хозяйничает у нее в межножье. И, наконец, в третий раз Эсме решила, что расстается с жизнью, когда он ворвался в нее, как в завоеванную крепость, не давая ни мгновения передышки, ни имея ни капли снисхождения.

Но все это она пережила. Мало-помалу решилась убрать с макушки душащее полотно, отереть мокрые от слез щеки и даже взглянуть в искаженное похотью лицо Олафа, который продолжал с такой силой вбиваться в нее, будто решил растерзать в клочья.

"Снявши голову, по волосам не плачут".

В это мгновение Эсме отчетливо и окончательно поняла, что обратного пути нет. Отныне конунг может быть уверен в ее молчании так же, как если бы собственноручно вырвал ей язык, и с удовольствием будет напоминать об ее новой стыдной тайне при всяком удобном и неудобном случае.

"Но я тебе не рабыня, Олаф. Я не дам себя взнуздать и нахлестывать". 

Усилием воли тарийка заставила себя разжать пальцы, выпустить выдранные из одеяла клочья меха и улыбнуться, глядя на пыхтящего над ней мужчину. Жаль, он не видит со стороны, какой он смешной - взмокший, рычащий и голый...

Все кончилось быстрее, чем могла ожидать неопытная и перепуганная Эсме, которая имела довольно слабое представление о том,  как долго может длиться соитие и когда его продолжительность должна вызывать восхищение. Видя воодушевление конунга, она приготовилась зажмуриться и перетерпеть мучительную возню еще с полчаса, но вот он дернулся в последний раз, вздрогнул - принцесса с отвращением ощутила, как ее лоно впервые наполняется семенем - и навалился на нее всем телом.

"Это со всеми так?" - промелькнула неуместная мысль. Эсме обвела взглядом комнату, ища таз для умывания - больше всего на свете ей сейчас хотелось уничтожить следы, оставленные на ее теле Олафом, но он предусмотрительно облапил ее снова, лишая возможности не то что встать, но даже и пошевелиться. Наверное, это означало, что он доволен покорностью новоиспеченной женщины и хотя бы временно не собирается на нее набрасываться.

Предположение тарийки подтвердил последовавший за этим поцелуй - этакое изнасилование в миниатюре, конунг снова доказывал, что здесь существует только его воля и желание.

- А как же Сигмар? - прошептала Эсме ему в губы, едва конунг отстранился от нее. - Что я ему скажу?

Вопрос этот был вполне искренним, хотя будь она в ясном уме, то поняла бы, что отныне свадьба с принцем превратится в приманку, которую будут отодвигать все дальше и дальше, так никогда и не позволив ухватить. Но сейчас принцессу и впрямь беспокоило, как она станет оправдываться в брачную ночь перед мужем, когда он не найдет в ней того, что должно, и простыни останутся незапятнанными.

Отредактировано Эсме Маккена (2013-07-27 02:00:47)

После всего, что произошло, обходительность Олафа должна была напугать принцессу еще сильнее, но радость от возможности искупаться перевешивала все остальные чувства. Эсме и не подозревала, что в покоях северного конунга можно обнаружить подобное нечто в шазийском вкусе - сама, она, конечно, не видела, как это устроено в халифате, но видела на картинках в одной ученой книжке.

"Да. Ох, да, это то, что мне сейчас было нужно..."

Она зачерпнула ладонью воду, поливая грудь и плечи, умыла заплаканное лицо, аккуратно заплела волосы  и подобрала повыше. Эти простые, обыденные действия помогали успокоиться и забыть о том, почему она здесь, почему так противно саднит между ног, а главное, о том, что конунг наблюдал за ней, жадно и безотрывно.  Можно было думать, что Эсме, как дева-лебедь из фамильных легенд, сейчас покроется оперением и выпорхнет в окошко.

Девушка повертела головой, высматривая какие-нибудь купальные принадлежности. Спрашивать у Олафа, где тут мыло и не мог бы он потереть ей спинку, значило искать на свою голову новые неприятности. На расстоянии вытянутой руки обнаружилась мраморная чаша, наполненная липкой жидкостью с запахом не то сосны, не то можжевельника, или того и другого разом. Окунув в нее палец, Эсме решила, что это вполне подойдет, чтобы смыть с себя запах мужчины, зачерпнула немного, растерла в ладонях - пышная пена подтвердила ее догадку - и принялась неспешно намыливаться, стараясь не поднимать лишний раз головы.

Чаша купели была достаточно просторна для одного человека, даже такого большого, как конунг хесов, но вдвоем в ней уже становилось тесновато. Эсме чувствовала, что слишком прижимается коленями к ногам Олафа и вообще находится к нему гораздо ближе, чем хотелось бы. Она украдкой поерзала, пытаясь отодвинуться, и была вынуждена смириться с очередной неудачей сегодняшней ночи.

- Вымыть вас, - растерянным эхом повторила тарийка, не до конца понимая, что за игру затевает с ней мужчина. Если она молча повинуется, то получится, будто по своей воле станет ласкать его. Если откажется, то снова пробудит в нем зверя. В итоге они придут к тому, с чего начали - Олаф снова будет владеть ею. Вопрос только в том, насколько грубо все случится.

- Но я не умею, милорд. Разве только вы скажете мне, что делать...

Кажется, Эсме мало-помалу начала осваивать тонкое искусство: как дать третий ответ на вопрос, который предполагает выбор между "да" и "нет"? Она выказала покорность воле Олафа и в то же время не проявила рабского подобострастия, торопясь услужить хозяину. Как бы конунг не настаивал на том, что теперь она стала его собственностью, принцесса намеревалась сделать все, чтобы это убеждение осталось для него лишь приятным самообманом.

"Если я позволю ему всегда командовать, он меня  просто растопчет."

Походило на то, что конунг снова готов доказать свою удаль, и от одной мысли об этом внизу живота все снова отзывалось ноющей болью. Эсме могла лишь пожалеть о своем невежестве, не позволяющем рассчитать, сколько еще раз до утра хес надругается на ней.

Девушка послушно взяла чашу обеими руками и переступила ближе, забираясь к Олафу на руки - но не более того, лишь ощущая его твердость животом. Зачерпнув мыла, она принялась размазывать его по плечам и груди мужчины.

"Он хочет меня в муку перемолоть. Не дамся."

Несмотря на возраст, еще не почтенный, но уже внушающий уважение, конунг был крепким мужчиной. Под богатыми одеждами и мехами скрывалось тело атлета, за возможность обладать такой мускулатурой любой юный воин прозакладывал бы бессмертную душу.

"Может быть, когда он уснет, я..."

Идея прирезать владыку Хестура его собственным оружием была очень сладка, и Эсме некоторое время тешилась ею, катала на языке, как карамельку, которой нянюшка утешала свою крошку, сильно расшибшую коленку. Думать об этом было успокоительно, но бессмысленно. Принцесса Тары была достаточно крепкой девушкой, и казалась хрупкой и изящной только рядом с мужчинами конунговой комплекции, возможно, она и смогла бы ранить Олафа. Но не убить - недостаточно ловко и быстро, чтобы не поднялся шум, не сбежалась стража или сам раненый не успел размозжить ей голову о стену.

Отредактировано Эсме Маккена (2013-07-29 09:06:12)

"Больно!"- было единственной внятной мыслью в ответ на благодушную тираду Олафа. Конечно, славно, если грозный конунг получает удовольствие, предаваясь порочным играм, но Эсме отдала бы пол-жизни, чтобы понять, какую приятность в этом сможет найти она сама. Пока что ничего, кроме желания вырваться, удрать и забиться под кровать, в ней не пробудилось.

- Вы будете добры со мной, а я с вами, - через силу улыбнулась она, чувствуя, что вот-вот позорно захнычет, умоляя о снисхождении.

"Ты уже защитил меня, благодарю покорно. Когда есть такие покровители, врагов не нужно. Удавись своими милостями!"

Олаф замер в ней, словно похваляясь своими статями, давая распробовать, насколько он велик, и смириться с тем, что бежать не удастся - по меньшей мере, пока она трепыхается на его мужестве, как мотылек на булавке.

Эсме чудом удалось не выронить чашу с мылом, а осторожно отставить ее на бортик, заодно принцесса уперлась ладонями в холодный мрамор - на случай, если конунг снова сорвется с цепи, лучше иметь надежную опору.

Пока что единственное, чего она могла бы просить в обмен на "сделать хорошо", было разрешение убраться прочь из этих покоев, от этого мужчины и его постели.