Кавалькада поднялась на всхолмье, откуда уже были видны сугробики пресептории, под солнцем отблескивавшие золотом и каменной резьбой фризов. Расположенная на горном отроге, скромная орденская обитель становилась последней вехой перед прибытием в Стоунхолл. Именно здесь будет возложен на сохранение на ближайшие дни священный груз, что сейчас ехал в возке, под бархатным тентом, в ларце, который сам по себе являл сияющую драгоценность, настолько был искусно выполнен и богато украшен золотом и камнями.
Торжественный вход реликвии в город должен был состояться, когда к нему все будет готово, а паче того — когда прибудет ожидаемая делегация Северного Щита. До того дня все рассчитывали немного отдохнуть, пользуясь прославленным орденским гостеприимством. Одет ли ты в тряпье или в меха и бархат, а долгая зимняя дорога утомит тебя, кем бы ты ни был.

- Брат Алонсо, - Диего Альварада, Сеньор-Прецептор Парабраны (опустим уж полную титулатуру), жестом затянутой в теплую перчатку руки подозвал одного из сопровождавших его рыцарей Ордена. – Пошлите в пресепторию предупредить о нашем прибытии.
Жест вежливости, не более, - ведь с горы дорога просматривалась до самой долины, а их приезда ждали.
Диего Альварада не стал следить взглядом за тем, как выполняется его приказ или кого определит для этого расторопный брат Алонсо. Щурясь на снежную белизну дороги далеко впереди, он думал о человеке, чья персона занимала его куда больше. О человеке, ехавшем ошую него, по-уставному придерживая коня на полшага сзади. Брат Флорентий из Тары. Друид и, соответственно, целитель. Помимо того — полный член инквизиторской коллегии, быстро поднимавшийся по иерархической лестнице.
Целитель — во главе боевого отряда. Инквизитор — на доставке реликвий от пункта А в пункт В. Диего Альварада скрыл едкую усмешку в углах губ. «Верую, ибо абсурдно».
Однако сомнительными высказываниями сожженных еретиков иерарху Церкви не стоило мутить себе даже мысли, не говоря о речи или, тем менее, — репутации. К тому же, Диего Альварада ни черта не верил в предложенную всем причину, по какой брат Флорентий был определен в пресепторский поезд и уже столько дней делил с Диего и всеми прочими тяготы неблизкого пути.
Ответственность за реликвию была разделена между ними двумя, пресептор должен был нести юридическую, брат Флорентиус — фактическую ответственность за доставку и передачу северянам бесценного груза. Договор с Синим Щитом предоставлял определенные преимущества орденским магам на территории Хестура, а поскольку чудотворная святыня, хотя и распоряжался ею орденской Капитул, переводи — Зеница, оставалась в принадлежности Алацци, то и подписывать все сопряженные со временной передачей ее Хестуру документы надлежало духовному главе Красного Щита.  Ему, Диего Алвараде. Мысль, что уже почти год он — тот, кем так упорно стремился стать, спрятала огненный взгляд клирика за черными ресницами, какие столь многие дамы и простолюдинки находили восхитительными. Сейчас Диего видел на них белые пушинки снега. Ни знака, ни взгляда, ни фразы, разрушающих надлежаще строгий и скромный образ прелата. Особенно если рядом с тобой едет твой друг юности, а ныне — инквизитор.
И едет, возможно, по твою, брате, душу.
В обычае Ордена было проверять высокопоставленных сановников церкви, подсылая шпионов. Нет, кто иной, а брат Флорентиус вряд ли был прислан с этой ролью. Ему хватит и того, что отеческое наставление Зеницы к ним обоим включало и заботливую рекомендацию
Диего, буде тому в пути душевное расположение и потребность, исповедаться брату Флорентиусу, пока молодой пресептор не окажется в Парабране, где к нему был приставлен другой исповедник.
И сегодня же вечером Диего Альварада намеревался исполнить столь любовно данный святейший совет. Ну да - попробовал бы не исполнить...
Впрочем, Диего всегда имел наготове краткий план исповеди в грехах, достаточно ожидаемых от него, и недостаточно серьезных, чтобы сложилось ненужное впечатление. То, что брат Флоренс пять лет тому назад успел узнать нынешнего пресептора Алацци, тоже должно было послужить к пользе Диего, — тариец и не усомнится в его исповеди, для этого они достаточно сблизились в Блэкфорде.
Представив, как брат Цветочек будет метать громы и молнии на сановнего похабника, Диего Альварада не без труда подавил смешок.
- Что будешь делать, когда закончишь эту миссию, брат? - он повернул голову, чтобы видеть лицо тарийца. Дыхание тут же украсило черный мех воротника серебром. - Если тебе не назначено что-то иное, я походатайствовал бы о разрешении пригласить тебя с собой в Алацци. За благолепием, для нашего народа естественным тем не менее кроются ростки плевел, и твои знания и возросший опыт в их искоренении были бы мне немалой подмогой.
..А заодно ты получил бы возможность следить за мной неусыпно, брат мой возлюбленный, и ручаюсь, к концу своего пребывания в Парабране твой отзыв составил бы мне отменную характеристику в Капитуле. Один из тех золотых листьев, какими будет выстлана моя дорога к высочайшему престолу...

Умный гордец опаснее глупого подлизы, а видит Создатель, мало от кого может быть больше вреда. Диего Альварада искоса глянул в полускрытое теплым капюшоном лицо брата из Тары и вновь устремил взгляд вперед. Он сделал жест рукой прежде, чем сообразил, что Флоренс, возможно, не воин, а если и был воином, то не алаццийским пограничником и не знает сигналов, какие в отряде алацци понимал любой оруженосец, не говоря о рыцарях.
- Ближе, брат, - проговорил он негромко. - Я не люблю разговаривать, все время оглядываясь через плечо.
"..Даже имея дело с инквизитором", - добавил он, но только мысленно. Устав уставом, и вряд ли тарийцу польстит возможность ехать наравне с прецептором, но Диего хотел лучше видеть лицо Флориана. Паче же того - он хотел предоставить тому видеть свое лицо и следить за знаками искренности, когда Диего будет говорить то, что должно быть отслежено.
- Алацци, - он говорил неторопливо, взвешенно, но как-то отстраненно, словно думая о чем-то еще, - предпочтут сами справляться со своими делами. Как и тарийцы предпочли бы пять лет тому назад.
..Но мы оба знаем. чем закончилась та история. И ты покинул Тару. Почему? Ты умен, ты на хорошем счету у вышестоящих, - будь ты честолюбив как это понимают иные, ты стал бы лидером своего отделения Ока и двигался бы дальше наверх. Бесспорно, сейчас ты был бы тоже в ранге прецептора, если не членом Консулата при Зенице, а то и Капитула. С правом самому избирать Зеницу или отказать кандидату в избрании.
Хотя, пожалуй, насчет Капитула он перегнул, не в возрасте Флориана было добиться такого авторитета и власти.
Но не собирался ли сам Диего достичь к тем же годам гораздо, гораздо большего?
Теплая, человечная улыбка тронула губы алацци, когда прецептор взглянул на тарийца.
- Ты видишь меня таким, каков я есть сейчас, брат, в немалой мере и потому что пять лет назад я был твоим непослушным пациентом. А также, хотя ты об этом так не думал, - учеником. Разумным я нахожу иметь возле себя того, кто совершенно несхожим образом видит каждую ситуацию и решения находит иные, чем найду я.
"Задело ли тебя упоминание тех событий, или это лишь блики солнца заиграли на твоих скулах? Ты оставил свою родину, когда твои братья отдавали себя "хождению в народ", восстанавливая порядок и внося мир в души своей паствы. Почему?"
- Твоя мудрость и взвешенность в решениях уже сейчас известна тем, кому она может потребоваться.
"Ты поедешь со мной и увидишь, насколько твой подход бессмыслен там, где кровь кипит на солнце, и где невесты одеты в черное, а смерть приходит в белом. Ты наблюдателен и умен... Моя страна - не мир зелени, но мир огня. Только такой как я может противостать огню, когда тот слишком жарок. И когда время огня придет не только в Алацци..."
- И мне, среди прочих, брат.
"..ты сделаешь выбор в пользу того, кто способен совладать с огнем."
Чтобы знать цену человека, нужно знать, что ценит он сам.
Диего Альварада посмотрел в лицо своему спутнику, открыто и прямо, с той яркой уверенностью, какую наверняка запомнил тариец с их первого знакомства.
- Ты из немногих, кто в необходимый час скажет мне прямо, что я валяю дурака, пусть даже на этой мантии - прецепторские знаки.
"Нет, не карьера. Не карьера в маленькой, занюханной Таре... и пожалуй даже вовсе не карьера в глазах людей. Что, если честолюбие этого высохшей деревяшки - куда более высокого плана? Честолюбие служить Создателю и быть Его избранником и поборником Его закона... "
Вот это казалось вполне подходящим сдержанному, самоуглубленному тарийцу, сидело на нем как по нему пошитое платье. И очень осторожно, чтобы не нарушить собственный образ, Диего Альварада добавил, с искренностью, напрочь не наигранной, потому что он сам был инквизитором и знал, как важно бывает говорить правду, а не ее имитацию:
- Порой соблазны очевидны со стороны, но не тому, к кому они приходят. А кому дано много, с того и спрос строже. Я намерен выверить по твоей непреклонности собственное мерило, брат. Ты поможешь мне.
Вот уж точно. Хочешь или нет, брат, но так будет.
- ..И стране, где язычество не являет себя в открытую в поклонении идолам и деревьям, но прорастает сквозь искреннюю веру. Где святых малюют, чтобы заставить простецов не мочиться на углы, ибо святых эти люди страшатся больше чем палки стражника. Где идолопоклонство так переплетается с истинно верой, что только разум, привыкший видеть все грани куба, способен сопоставить вину и наказание, дать надежду на спасение и лучшее возрождение. Ты позволишь мне увидеть то, что я знаю с рождения, глазами, не ослепленными с детства поставленными шаблонами.

"Если ты действительно послан с целю, какую я подозреваю, - ты не можешь не знать, что последний год перед моим избранием живые факелы озарили Алацци от севера до юга, и что именно таким путем я получил преимущество перед более робкими и неторопливыми в решениях братьями. Прежний прецептор избрал меня своим доверенным за качества, каких к старости не хватало ему самому. Ты можешь подозревать меня в славолюбии, не подобающем пастору целой державы, не говоря уже о грехах более мирских. Но для начала ты удостоверишься, что я - как и ты -способен видеть вне пределов, поставленных мне рождением. Чтобы сохранить Истину единой, нужно порой переступить за ее границы. Ты сделал именно это... не так ли? Спасать народ, позволяя части его умирать у тебя на глазах. Отсекать ветви, способные разрушить все дерево. Друид... целитель с ножом."
Диего Альварада не позволил и тени посторонних мыслей испортить выражение своего лица, соответственно сказанному лишь вслух.
Звонкий голос трубы возвестил их прибытие, но прецептор не спешил, дожидаясь ответа человека, носившего лишь простую монашескую рясу.
"Будь кроток как голубь, смирен как агнец... умен как змея и беспощаден как тигр". Так говорят в Алацци о тех, кто хочет подняться на ледяные высоты святости.

Отредактировано Диего Альварада (2013-07-17 11:09:05)

Слишком молод, чтобы править. Слишком молод, чтобы... жить. С этой проблемой Диего Альварада встретился сразу, едва был назначен Сеньром-пресептором, в обход тех, кто до седин выжидал, интриговал, планировал. Алацци - не та страна, где даже вырезанный из дерева кубок не может быть смочен ядом, не говоря уже о золотом, а нож на поясе крестьянина, как и кинжал вельможи готов резать и хлеб, и плоть, причем частенько - человеческую. На его собственном счету было немало поединков, из которых "наш ниньо", Диегито, а затем - и дон Диего выходил, к своему удовлетворению, без царапины. Но яд в бокале и кинжал на поясе - ничто по сравнению с клинками, какими утыканы коридоры дворцов.
Готовясь шагать по ним, Диего Альварада привык двигаться с величайшей осторожностью.
Густой туман закрывал горы, и только знающий мог угадать в клубящейся седине снегов смутные контуры города внизу. По счастью, торжественное и утомительное прибытие намечено уже не на сегодня. Сеньор-прецептор гордился своей выносливостью, но, как всякий воин, ловил возможность отдыха всегда, как только ее видел.
Он неспешно проехал по мосту, краем слуха уловив, что, привычные к переходам, всадники позади него направили коней так, чтобы сбить ритм шага. Не требовалось магии, чтобы такой отряд одним лишь резонансом развалил кирпичную кладку, а лететь с высоты в... Диего кинул взгляд через парапет в глубину ущелья, но из-за тумана не смог верно оценить расстояние, - с немалой высоты не было желания ни у кого из них.
Среди обитателей прецептории, высыпавших навстречу кортежу, не было никого в военном облачении, хотя взгляд Альварады выхватил сразу же несколько фигур, на шаг позади хрупкого от старости местного пресептора, наверняка привычных к тяжести доспеха. Сейчас, следуя правилу, все они были скромно одеты в орденские рясы. Коней двоих высокопоставленных гостей приняли полноправные орденские братья, к остальным же подбежали подростки-послушники и слуги. Диего принял помощь, как надлежало, неважно, что мог бы резво спрыгнуть с седла, - он торжественно сошел на принесенную краснотканую подставку. И так выделываться ему пришлось в продолжение всего пути, и предстояло еще пару дней, пока он не сможет позволить себе стать просто Диего Альварадой, хотя и прецептором, а не представителем Ордена в священной миссии.
Отеческие благословения людям, подчас на десятки лет его старше, обмен объятиями и братским поцелуем с прецептором Галарием, приветственные речи, по счастью, не такие охренительно длинные, какими встретил их мэр предыдущего городка, - а над двором прецептории уже нависли снеговые тучи, собираясь разразиться собственным приветствием.
Наконец, вместе со своими провожатыми, гости направились по отведенным комнатам, чтобы привести себя в порядок перед трапезой.
Прецептория была невелика, поэтому многим придется делить не только одну комнату, но и одну кровать, а кому-то из слуг предстояло спать на конюшнях и в сараях. Прецептору и брату Флориану отвели по отдельной комнате, и по убранству своей Диего Альварада понял, что выселил самого отца Галария. Ничего, это не надолго, а событие такой важности будут вспоминать в этих краях поколениями.
Событие - и благоговейный трепет, его окружавший. Скинув плащ, Диего Альварада, не мешкая даже ради умывания, снова вышел в коридор, где встретился с братом Флорентием и остальными рыцарями-стражами доверенной им святыни. Отец Галарий и братья его прецептории уже выстроились в коридоре, дабы составить им свиту.
Удостоиться присутствия такой святыни, вероятно, большинству из них выпадет лишь раз в жизни, на лицах всех, от прецептора Галария до самого молодого из магов, юноши лет семнадцати, читались сосредоточенность и сдержанный восторг.
Здание храма отстояло от жилых домиков пресептории через просторный двор, и сейчас двор этот был полон послушников и прислуги. С непокрытыми головами, многие - на коленях, те в жадном молчании взирали на процессию. Если в дороге отряд возглавлял Диего, как старший иерарх, то сейчас порядок был иным. Во главе процессии шел, держа в руках ларец, брыт Флориан, а брат Диего, смиренно склонив голову, следовал за ним. Замечая сияющие глаза и приоткрытые рты послушников, замерших в благоговении, Диего на мгновения разделил с ними эту минуту. "Именно так, а не иначе, - не земные сановники, назначенные людьми, но святыни божественные предводительствуют Ордену и каждому из нас. Иначе не стоило бы и огород городить", - добавил Диего мысленно, неожиданно даже для себя. - "На это есть короли".
Ои вошли в храм и направились к алтарю, где надлежало оставить святыню под охраной назначенных на дежурство братьев. Так было в каждом месте, где они останавливались на ночлег, и церемониал повторялся с должной неспешной серьезностью.
Диего Альвараде захотелось увидеть лицо и особенно - глаза тарийца, но было напрасно думать об этом. Когда Диего сможет увидеть лицо брата Флориана, тот уже успеет придать ему надлежащее выражение, каким бы оно ни было прежде.

Стоя у конторки, Диего Альварада просматривал при трисвечнике небольшую записную книжку, переплетенную в красную кожу.Привычка к педантичности, привитая орденским воспитанием, с возрастом пошла на пользу, - занесенные в красную книжечку каждодневные грешки составляли солидный перечень, способный удовлетворить любого исповедника. Более крупные прегрешения в записи не нуждались, да кроме того, в покаянном чине была фраза, избавлявшая от неловкости многие поколения каяльщиков и их исповедников: ".. а также во всех тех грехах, кои я, может быть, позабыл, - я раскаиваюсь..."
И конечно же, это "может быть" становилось убежищем многим и во многом.
Многим -  но не ему. Не сейчас.
Не с Флорентием. Если нужно, чтобы тариец стал союзником и принял его сторону, потребуется искренность.
Брат Диего досадливо прищелкнул языком и резко повернулся к пажу, раскладывавшему на постели домашнее платье, чтобы помочь прецептору переодеться. Стройный, подтянутый юный паж, как нарочно, был само очарование в своем светло-зеленом шелковом платье. Диего удрученно возвел очи горе, молча попеняв Создателю, и посчитал до пяти, удерживая резкие слова в адрес мальчишки, слишком долго возившегося с одеждой.
- Нет, не это, сын мой, - великолепный домашний наряд был отвергнут небрежным жестом. - Достань черный подрясник, тот, что без шитья. И проследи, чтобы мех на плаще не испортили при чистке. Старшие слуги тебе помогут разобраться. Не дожидайся меня, когда я вернусь, ты мне не потребуешься. Оставь только одну свечу.
Он был терпелив как ангел во плоти. Ну как-то не очень уместно развешивать оплеухи, собираясь на исповедь, и тем более заваливать своего пажа, чтобы через десять минут каяться в содомии.
Переодевшись в черный льняной подрясник, - на случай, если брат Флорентий увлечется с епитимьями, на темном все же не так заметна кровь, а лен прохладнее шелка, - Сеньор-прецептор послал пажа спросить у брата Флорентия, насколько тот занят и сможет ли сейчас уделить время для беседы. Впрочем, дожидаться ответа Диего Альварада не стал, это была чистая формальность, не предусматривавшая отказа, и он последовал лишь пятком шагов позднее своего посыльного.
Когда мальчик убежал выполнять остальные поручения, Диего вошел и плотно закрыл дверь.
Бегло окинув взглядом комнату, он отметил, насколько скромнее та убрана, и согрешил мыслию, безмолвно сыронизировав, что для Флориана и это могло показаться роскошью, если только он остался хоть вполовину прежним.
- Мне потребуется твоя помощь, брат, как ты уже понял. В двух вопросах.
Широким шагом он пересек комнатку и опустился на колени перед братом Флорентием.
- Исповедь и массаж. В этой стране зимы слишком холодные, чтобы весь день безбранно провести в седле.

"Жесткий же этот дощатый пол", - Диего с мимолетным неудовольствием отметил, что встал коленом прямо на щель между досками, и ребро одной из них впивается в него сучковатвм ребром. Перемявшись, он попытался найти положение поудобнее. Дабы не отвлекаться от исповеди, стоило прихватить подушечку для коленей, но если бы он сейчас послал за нею, брат Флориан точно не оценил бы этот жест. Похоже, в Столице тариец стал еще большим ханжой.
Хотя и обзавелся почти людским чувством юмора. Диего усмехнулся, внимательно глянул в зеленые глаза друида.
- Что за пошлые фантазии у тебя бывают, брат мой, - легчайшая пауза следом за сказанным дала время, дабы исповедник и сам вспомнил о своей человеческой, понимай - греховной сути. - Нет, этот мальчик, чью красоту ты оценил, не смыслит даже в целебном массаже, не говоря о том, который имеешь в виду ты.
"Ты, брате. Прими на заметку, - не я..."
Легкий укол по добродетельности противника, выпад-царапина. Жаль, что ныне у них был вовсе не один из тех полных намеками словесных поединков, что решали подчас больше, чем схватки оружные. Сейчас, и это главное в расстановке сил, он, Диего, стоит на коленях.
И, между прочим, осадил он сам себя, не перед орденским собратом. Перед Создателем.
Диего извлек из-за ворота нательный симболончик, простой серебряный знак, подарок матери при поступлении в орденскую школу. Приложив его к губам, он сосредоточенно смотрел в точку перед собой, весь -самоуглубленность и серьезность. То, что при этом Диего Альварада краем глаза отслеживал фигуру, позу, жалкую в проявлениях мимику брата-исповедника, никак не отражалось ни на его голосе, ни в намозоленном десятками лет подобающем выражении собственного лица.
Он кивнул, рассеянно, как о давно ушедшем:
- Да, бывало, грешил я подобным образом, однако все это отмолено и очищено. Мою душу смущает грех куда более тяжкий, нежели прелюбы... хотя в них я тоже покаюсь, как-никак мы две недели в дороге.
Естественно, что перед поездкой каждый из них исповедался, был очищен и держал свою душу в готовности в любой час предстать перед последним судом. Исповедь перед дорогой - не более, чем страховка на всякий случай, вроде запасной веревки в походе, - никому не приходит в голову, что она понадобится.
И все грехи, в каких мог покаяться слуга Создателя Диего Альварада, могли быть совершены только в последние дни.
Исповедь -обоюдоострый клинок. Тайна исповеди, конечно, принадлежит Создателю, но порой она же связывает двоих.
- Создатель, прости меня, ибо я согрешил. Мыслью, словом, делом и неисполнением долга. Я потворствовал неправому суду из корыстного расчета использовать того, чью вину я скрыл.
"..Ты знаешь, о ком я, Создатель, парень молод, по юности глуп, и грех его невелик. Тот дерзкий горожанин, что принял плети и позор у столба за него, заслужил порку своей дерзостью. Ему не следовало даже взор поднимать против пусть малого, но служителя Твоего, Создатель. Да и в любом случае, своих людей я сужу и наказываю сам, а не первый попавшийся бюргерский суд".
- Я доподлинно узнал, кто виновен, но я скрыл доказательства его вины.
"..Так что, формально, суд был верен, а стыд и страх, что прошлое его настигнет,  заставят парня быть усерднее. Доказательство его проступка, что сам он мнит преступлением, - привязь на его ошейнике, за которую я потяну в нужный момент. А теперь, Создатель, помоги мне обратить эту привязь в другую. Брат Флориан нужен мне куда больше, чем тот сопляк, и я хочу, чтобы Ты мне помог получить его союзничество."

- Если зловредная поросль взойдет, стало быть, почва была благоприятной, - Диего Альварада чуть поморщился, - а таким есть прок помогать в лучшей реинкарнации. Что до парнишки, по глупости позволившему себе слабость, я уже сказал, что сам накажу его по возвращении в Алацци. Он у меня в руке. Я вовсе не сторонник открытых разбирательств там, где дело касается членов Ордена, брат. Равно как и ты. Магами должны заниматься маги.
Он поднял глаза на брата Флориана, с мимолетной усмешкой дав ему понять, что хорошо помнит их прежнее знакомство, как бы ни был пьян большую часть тех дней. Но усмешка исчезла, брат Диего коротко кивнул, не опуская взгляда:
- И я целиком осознаю ответственность за совершенное, и искуплю свой грех надлежащим образом. Моего решения это не отменяет. Никакого из них.
По живому смуглому лицу пробежала быстрая смена выражений, общим среди которых были досада и решимость, похоже, что окрашенные недовольством. Диего Альварада прикусил и выпустил из зубов губу.
- Так, не стану терять твое и свое время. Ты уже знаешь, что я бываю горяч. Я повинен и в эти дни, что мы были в дороге, во множестве вспышек гнева, как правило подавленного и никому не навредившего. Несколько оплеух не во вред. Но три дня назад я понял, что могу согрешить куда сильнее. Мой гнев обращен к человеку, его ничем не заслужившему. Я подозревал его даже в измене, но не получил доказательств. И все же я его ненавижу, но понимаю, что это несправедливо.
Парень, только что посвященный в маги. Он мог бы быть сыном или племянником, или младшим братом тому, кого помнил Диего Альварада, настолько они были похожи.  Талантливый и усердный. Он радовался назначению в свиту прецептора, и мать, которую Диего видел мельком, радовалась до слез... Увидев его лицо, Диего Альварада остолбенел. А затем, медленно нарастая, пришла ненависть.
- Я отправил парня на границу, чтобы случайно, во вспышке не размазать его в прах. Прости меня, Создатель, вся его вина - лишь в том, что он похож. Похож на того, кого уже нет в живых. Моего соперника в учебе, в магии, в любви. Когда нам было по семнадцать, и нас посвятили в маги, я вызвал его на поединок и выиграл. Он умер. Тот грех я давно искупил и забыл думать о нем. Или думал, что забыл. Но появился этот щенок, и гнев вернулся.
Что там страсть к женщине или мужчине, что там страх, когда бежишь по краю обрыва, - ненависть, клекотавшая без причины в Диего, заставила его сцепить зубы. Он стиснул в пальцах симболон и быстр осделал пару вдохов, унимая ярость.
- Даже сейчас я едва справляюсь с ненавистью к этому мальчишке. Мне мутит разум это чувство. Я не могу допустить, чтобы оно мне мешало, Дьяблон побери его!.. Прости, Создатель. Я уже думал, может сделать его своим наложником и оттрахать, но мне его не хочется. Хотя, если выпить...  - Диего задумчиво пожал плечами и посмотрел на Флорентия, не пряча недоумения.
- Ясно, что я раскаиваюсь в этом побуждении ко греху, да, но что-то с этим надо делать. У тебя есть мысли на этот счет? Я ведь грешу, едва вспоминаю о злостчастном ублюдке.

Раскаянный грешник, любимец исповедников. Непослушное дитя, потребовавшее столько хлопот, что становится любимейшим из всех. Диего Альварада знал этот эффект очень хорошо. Брат Флорентий - раз именно его привела судьба к этому часу и этому месту, и у его ног Диего стоял на коленях, - должен был стать его помощником, хорошим, надежным помощником на этапе восхождения. Для этого он, Диего, удовлетворит его чувства - иначе, чем шлюх, но точно по тому же принципу. Чувство хорошо исполненного долга ничуть не менее остро, чем сексуальный экстаз. Эротика занудства по своей природе такова же как эротика соития или наказаний.
"Я дам тебе "исправить" меня, брат. Создать меня, как некий Пигмалион создавал свою Галатею, пока не полюбил ее, - ведь свое творение невозможно не любить. Уподобленные в миг появления Создателю, мы подобны Ему и в этом, а уж Он любит свои создания безмерно. И даже - людей, сколько бы пакостей они ни творили. Как не прощать того ,кого любишь, как не помогать ему в тысячно тысячный раз!.."
Но как же ненавидел Диего нотации! Пожалуй даже больше, чем необходимость улыбаться на многочасовых церемониях, без которых, увы, прецептору, того хуже - Сеньору-Прецептору существовать невозможно.
Он глубоко вздохнул, весь - воплощенная сосредоточенность. Непросто позволить гневу овладеть тобой, возродив гнев давний, а затем обуздать его вот так, в один вдох. Непросто - но это техника тех, у кого огонь в крови.
- Гордыня, брат? - Диего качнул головой, отрицая с едва заметной улыбкой самую возможность подобного тяжкого греха, - Не с чего. Нет гордости в победе над тем, кто даже праха у моих ног не...
И алацци осекся. Широко раскрытыми глазами он уставился в лицо брату Флориану, словно пораженный молнией Господней.
- Ты прав, - вымолвил молодой прецептор. Уронив голову, он спрятал лицо в ладонях, глухо, сквозь пальцы, повторив: - Создатель, помилуй меня, ты прав, брат... я согрешил!
Проблема в том, что я действительно согрешил и продолжаю грешить, Создатель.
Он сглотнул.

Помоги мне, я чужд страха Божия, ибо я знаю Твою любовь, и Ты знаешь, как я не хочу огорчить Тебя! Гордыня. Да! Да, и прямо сейчас я грешу, нащупывая пути, чтобы сделать этого человека... моего друга... когда-то... моим инстурментом. он Твой инструмент, Создатель. Твой слуга и Твой до глубин сердца человек. Отдашь ли Ты мне его? Простишь ли Ты мне побуждение сердца использовать всех, кто может быть мне полезен? Ты один, Кто решает. Единственный, с кем я не стану ни сражаться. ни торговаться, ни протестовать. Ты - Единственный, кого я люблю. Как решишь, так и будет, Творец... Простишь ли? Искуплю ли огнем моего сердца, нищетой моего разума, преданностью моей Тебе эту дерзость? Не о милости, не о пощаде прошу. Только будь со мной. Не отверни Свой Лик от меня! Не дай мне нагрешить непоправимо...
Истинное покаяние он принесет после. Сейчас исповедь была для Диего лишь фарсом, инструментом, маской, сценой, и он задался целью отыграть ее истово. Иное таинство, один на один с Создателем, Диего совершал всякий раз в уединении собственной души, куда более сурово, чем любой исповедовавший его брат, взвешивая все, что приносил к Его стопам.
Но сейчас Флориан должен был чувствовать себя инструментом его раскаяния и проводником его очищения.
Диего позволил слезам течь по жестким ладоням, словно бы стыдясь слез и пряча лицо, - без нарочитости, искренне, ибо каялся он от души, хоть вовсе не в том, о чем дал тому знать.
- Я позволил себе... ослепнуть, брат, - выговорил он хрипло. Утерев кулаком глаза, резко кивнул, но глаз на Флорентия не поднял. - Благодарю тебя. Вот почему я хочу, чтобы ты был рядом, брат.  Останавливай меня, покажи мне моих бесов, чтобы я мог им противостать.
Испустив сокрушенный вздох, он покачал головой, затем вынул из рукава книжечку в красном переплете и задумчиво ее полистал.
- Да... Ну и прочие. Повседневные...
С бесстрастным лицом, холодной скороговоркой, явно думая о другом, равно как и без особого раскаяния зачитал:
- Хулил ближнего своего, в мыслях своих желал дурного, за время нашего пути четыреста пятьдесят восемь раз. Гневался на бессловесных тварей, за тупость и прочие их животные качества, сорок один раз.  Так, про собак - желал им пропасть вместе с их псарем, когда мы охотились по дороге... Ударил слугу.. надо было правда вообще на пинках его спустить, да как-то к ситуации не пришлось... Ага, вот, про женщин. Вот же...
В голосе прорезалось искреннее сокрушение, пальцы все продолжали и продолжали листать маленькие странички. Наконец, Диего просто протянул Флориану свою нотатку.
- В общем, с женщинами... много. В этих своих грехах, яко же и в тех, кои по скудости разумения моего я, может быть, позабыл, я раскаиваюсь и прошу тебя, брат...
Последние фразы покаянного чина слетали с его языка натренированно интонируемые раскаянием, послушанием и просьбой, - назначить епитимью,отпустить грехи, очистить пред Ликом Создателя, дабы можно было и дальше работать на ниве Его невозбранно, - а мысленно Диего Альварада уже выстраивал иной диалог. Может быть, утром. или к обеду. Флорентий должен будет знать, что его работа принесла плоды. Так, и сделать это можно будет следующим образом...

Отредактировано Диего Альварада (2013-07-03 11:46:40)

"Желаю зла? Кому это?" - мимолетно удивился Диего, вовсе не считавший выволочку слуге злом, а лишь вполне заурядной и нужной воспитательной мерой. Примерно так же он воспринял и весьма деликатную епитимью, наложенную братом Флорианом, и даже почувствовал облегчение, коего не преминул молча устыдиться, молча пообещав себе, что как минимум первый час ночи отстоит в молитве.
- Пожалуй, с самой юности не спал так по-походному, - улыбнулся пресептор, вставая с колен. - С граничных убундийских рубежей... Надо будет тебе побывать у нас там, брат! Да и я наведаюсь в гарнизоны, прецепторской ревизии у них не бывало на моей памяти, давно пора. Тебе понравятся деревья, что там растут, таких я нигде больше не видел... И тебе понравится мой народ, брат. Искреннее и прекраснее душ ты нигде не встретишь.Ну... я не говорю о Таре, ведь она твоя родина.
Исповедь была закончена, вопрос с нею для Диего Альварады - исчерпан, и темперамент, такой же быстрый, как подвластная парабранцу стихия огня, уже требовал иных впечатлений, мыслей и действий.
Он оглядел скромную обстановку комнаты, в первые моменты не очень уверенный, куда здесь можно лечь. Постель показалась ему низковта, чтобы брат Флориан мог с удобством проделать все массажные процедуры. Если бы эти даларцы были цивилизованными людьми, они в первую очередь позаботились бы предложить путникам хорошие бани. Сокрушенно вздохнув, алацци вспомнил бассейн с горячим паром у себя в пресепторском дворце и второй, с водой, охлаждавшейся льдом на время купания. И ведь он не был роскошью, превышающей обыкновение, - точно такие же бани были устроены в каждом хорошем городе Алацци для всех горожан.
- Я благодарен тебе - и Зенице, пославшему тебя в эту миссию с нами, брат, - душевно признал алацци. Он снял рясу, подостлал ее под себя и растянулся на высоком сундуке, достаточно длинном, чтобы можно было на нем улечься. Повозившись на жесткой крышке и расслабленно обмяк, предвкушая заботу умелых рук. Повернув голову вбок, Диего с любопытством и долей трепета посмотрел на брата, чья роль в их миссии занимала его все эти дни.
- Брат, скажи... что ты испытываешь, беря в руки ларец?
Негромкий, глубокий, сейчас его голос разительно отличался от всех тех оттенков, какие бы ни звучали прежде, в их разговорах или только что в исповеди. Как всякий алацци, Диего Альварада с трепетом относился к святыням. И всякий раз, когда по пути следования процессии он должен был говорить проповеди людям, собиравшимся на поклонение, жар его слов заставлял паству трепетать единой душой с ним.
А проповедь, которую он собирался прочесть завтра, в ключевом месте их поездки, должна была стать апогеем.
- Знаешь, люди этого городка будут вспоминать завтрашний день поколениями. И я намерен сделать этот день для них наиболее ярким. Ручаюсь, - Диего Альварада засмеялся точно мальчишка, - завтрашнюю мою проповедь растащат на цитаты! Если бы мы были у меня дома, так ее еще и на музыку бы переложили, кусками, и пели бы самые важные отрывки под гитару, представляешь?.. И отчего только Создатель сделал тут такой холодный климат!

Отредактировано Диего Альварада (2013-07-04 11:24:38)

Убеждать его... Размякнув под сильными пальцами тарийца, Диего Альварада лишь смутно отметил, что Флориан вроде бы не был таким эгоцентриком в пору их знакомства пять лет назад, но знал ли он друга так, как думал, будто знал? Тем более, пять лет меняют человека, подходящего к одному из возрастных рубежей. Но ненароком Флориан напомнил прецептору банальную истину: хочешь быть понятым - слушай себя так, как если бы ты был тем, с кем говоришь. Иначе будешь говорить лишь с самим собой.

Об Алацци Диего сейчас и впрямь говорил с самим собой. Как всякий маг, он охотно путешествовал, но не был космополитом в душе. Проведенное в Даларе время, в хмуром зимнем Даларе, пусть даже это и требовалось для его собственных целей, Диего Альвараду не приводило в восторг. Для него не было страны прекраснее Алацци, а необходимость жестко следить за собой под наблюдением десятков и сотен чужеземцев не добавляла тепла душе. Dalarian не были так открыты и искренни, так непосредственны и сердечны, как алацци.

"Мой народ", как думал о соотечественниках Диего, при всей их страсти к проделкам, интригам и почти детскому коварству, был дружелюбен и сопереживал любому, святому и грешнику, бродяге и королю. Воришка, укравший кусок хлеба, будет поколочен, но следом найдется добрая душа, которая позаботится о его синяках и ранах и накормит. Обворованный путник может рассказать свою беду в первом же трактире, над ним посмеются - и о нем позаботятся. А уж сбежавшая из дома влюбленная парочка могла рассчитывать в Алацци на полное и страстное понимание и любую помощь, даже, если тот найдет себе оправдание, - помощь официального лица или сбирра. При этом каждый будет понимать свою ответственность перед законом и с суровой готовностью примет свой долг и участь.

Вот почему, зная их, Диего Альварада знал и эффект проводимых в Алацци аутодафе, - воздаяние грешнику, проведенное публично, позволяло простым алацци пропустить сквозь себя, пережить в себе мистерию греха и очищения. Каждый на площади, от нищего у стены до прекрасной доньи в монтилье, наблюдавшей "акт веры" с балкона дворца, - каждый становился тем самым грешником, который оскорбил Создателя, прошел через земные испытания соблазнами, падением, судом, пережил раскаяние и затем подвергся очищению светлейшим огнем.
Далару требовалось иное. Иное требовалось и Хестуру, и Шази. Не говоря уже о Най-Тау - или Таре с ее туманами и лесами, и странными замкнутыми, но такими славными людьми. И Диего Альварада, один из пяти Сеньоров-Прецепторов, держал себя достойно своему рангу, учитывая нужды тех, с кем имел дело.
Только порой, как сейчас, ему хотелось оказаться дома, в окружении "своих" алацци, простых и понятных, жарких, скорых на радость и на печаль, на песню - да и на нож.

Даже то, как тариец, - а искренность его переживаний Диего ощущал как свою, - рассказывал о переживании мистического восторга святыни, для Диего было иным. Понятным, трепетно-близким - но иным. Казалось, Флориану не хватает не слов, а собственно ощущений, будто чувствует он не сердцем, а сразу головой. Благодать... божественность... святость... То, что испытывал Диего, распирало ему грудь и перехватывало дыхание, заставляло кипеть кровь и сжимало болью невыразимого восторга его сердце, голова горела, а руки дрожали. И лишь спустя долгие мгновения экстаза, он возвращался к земному пониманию и навешивал названия, словно поношенную одежду на крючки в полутемных сенях: благодать... божественность... святость...
Когда он добирался в своих переживаниях до фазы слов, - тогда Диего Альварада переставал быть алаццийским мальчишкой и становился прецептоором. И думал он уже не о Создателе. А о кожаной папке своего секретаря, где хранился список его текущих дел. Вельможа и политик занимал место невинного, пусть и проказливого ребенка, чистого верой и любовью к Создателю. Но ребенок никуда не исчезал, он всегда жил в душе алацци.

Тело Диего благодарно отзывалось заботливым рукам друида, и для алацци не было кощунства в том, чтобы возблагодарить Создателя за эту простую телесную радость так же истово, как за сияние святынь. Он поднялся, разнеженный и улыбчивый, прижал ладонь к обнаженной груди и поклоном-кивком поблагодарил Флорентия.
- Брат, ты снова мне душу спасаешь.
Быстро обняв тарийца, алацци поцеловал его в губы, коротко, по-братски, без умысла смущать, а все же не без лукавства в веселых карих глазах. Взяв со стула подрясник, Диего облачился, с каждой застегнутой пуговицей становясь тем сосредоточенным и строгим воином Создателя, каковым надлежало быть магу Ордена.

..Прежде чем, выполняя назначенную епитимью, он растянется на жестком полу, - Диего не собирался уклоняться ни от единой мелочи предписанного ему искупления, и потому приказал слуге даже ковер закатать в угол, - он вызвал к себе брата Дельгадо, секретарствовавшего при нем мага, и разобрался с ежедневной рутиной. Из парабраны прислали новую порцию мелких неприятностей, новости от убушдийской границы порадовали, хотя дьяблоновы дети-некрофилы с костями птиц в ушах и носу вряд ли смирились надолго, прочие вести тоже как всегда перемешались в равной мере на добрые и не слишком. Ознакомившись с отчетом о расходах, Диего подписал необходимые векселя, не преминул повторить всегдашние наставления об экономии, которым брат Дельгадо так же рутинно кивал, пропуская мимо уха, затем продиктовал пару писем. К этому времени челюсти Диего уже разламывала зевота, чинно сдерживаемая в присутствии подчиненного, и едва секретарь закрыл за собой дверь, Диего шлепнулся на колени в торопливой и очено короткой молитве на сон грядущий. "Создатель... сам видишь мое сердце и то, как я смертельно хочу спать! Завтра будет еще тот денек.. благослови, хорошо?"
Обыкновенно Диего спал нагишом, но, посмотрев с сомнением на пусть и чистые, но такие неприглядные жесткие доски, сейчас он не стал раздеваться, а только сбросил с ног домашние мягкие туфли, в которых ноги отдыхали весь вечер от дорожных сапог, и устроился на ночлег, свернувшись калачиком и подсунув под голову согнутый локоть. Он собирался поразмыслить о собственной греховности, но... ну ладно, пусть попозже, да, Создатель?

Отредактировано Диего Альварада (2013-07-07 19:17:13)

То, что знакомы они с Диего уже не первый день, а пятый год, не могло не сказаться на отношении Флорентия к такому южному проявлению дружелюбия, как объятия с поцелуями по любому поводу и без онного. Теперь он не отшатывался и не кривился, когда случалось нечто подобное.
- Спасти себя можешь только ты сам. Я лишь помогаю в этом, – да, тариец был убежден, что нельзя привести к свету Создателя того, кто не идет сам, так же, как не достигнет света знания тот, кто учиться не хочет.
Но рассуждать много на ночь глядя — вредно. Можно увлечься этим занятием до наступления утра. А порекомендовать себе бессонницу перед важным и торжественным днем целитель никак не мог. Оставалось выкинуть из головы лишние мысли, совершить молитву и лечь спать.

И у врат храма, и у алтаря стояли монахи, выполнявшие роль стражи — при прецептории и реликвии, что была вручена им на попечение на эту ночь. Ни у тех, ни у других не было причин останавливать мальчишку. А вот сам факт их наличия затормозил толпу еще до того, как их добыча стала действительно недосягаемой, попросив защиты у церкви. Все-таки крестьяне — люди верующие, привыкшие с почтением относиться к священнослужителям.
Конечно же, из-за случившегося разбудили всех, кто спал. Включая и гостей пресептории. Да даже если бы их целенаправленно не будили, то поднятый шум сделал бы свое дело. Пришлось бы вставать, чтобы узнать, что произошло. А тут сами рассказали.
Церковное расследование? Как вовремя. Даже вот, следователь профессиональный есть. Инквизитор называется. Вот только он уже этим утром должен будет покинуть пресепторию. И сейчас мысленно ворчит по поводу стечения обстоятельств. Нет, он не против встать среди ночи ради выполнения своих обязанностей. Но сейчас его обязанности — сопровождать святыню на север. Все остальное глубоко вторично.
Ладно, прийти взглянуть на просящего убежище и остаться, чтобы задать ему пару вопросов — это не сложно. И совсем не мешает основной миссии.
- Что случилось с тобой, дитя мое? – настолько доброжелательно, насколько вообще может недавно разбуженный человек, спросил Флорентий у причины своего пробуждения. Что на дыбе, что при таких обстоятельствах, допрашиваемый должен доверять следователю. Потому что так он скажет больше, – В чем тебя обвиняют?
Потом те же вопросы следует задать и крестьянам-преследователям, утратившим былую решимость и мнущимся в сторонке. Но им позже. Они, как обвиняющая сторона, в любом случае заинтересованы и не нуждаются в дополнительных стимулах, чтобы все рассказать.

Оконце было типично северным - узкое и маленькое, чтобы давать толику света днем и выпускать как можно меньше тепла. Секретер стоял прямо под ним, кровать, для тепла, да и ради спасения от насекомых, окруженная с четырех сторон занавесками, сейчас подвязанными к опорам балдахина, тесно прилепилась к противоположной стене. Остальное пространство занимали книжные полки с шуршащими по ним мышами, и только в углу ближе к двери приютился умывальник с тазом и кувшином. Жаровня, обогревавшая комнатенку, разместилась между секретером и кроватью, как бы поделив тепло на два самых важных для обитателя комнаты места.
Ни на одном из них нынешнего обитателя комнаты не было.

Усталость помогла его  светлости сеньор-прецептору придремать на жестком полу,  но меньше чем через час Диего Альварада развернулся враскидку, как привык на своей постели, и за пару минут промерз до костей. Пробуждение было знобящим. Память мерзотно подсунула картины послушничества,  когда за мелкие прегрешения против школьного устава его отправляли в горы, в овчарню, помогать монастырским пастухам. Озорной мальчишка и подумать не мог тогда, что прямо над монастырем утопавшем в цвету и деревьях, на той же самой горе может быть такая холодина! Диегито кутался в послушнический плащ, а вредины монахи, работавшие в овчарне не давали ничего кроме тощего тюфячка на пол. Впрочем, через пару суровых ночей, поняв, что послушник достаточно проникся важностью уро один из братьев подсказал мальчонке выход, сложный только поначалу: Диего должен был научиться использовать для тепла свою власть над Огнем, что таился внутри него.
Полупроснувшись от холода, нынешний Диего безотчетно, на рефлексе восстановил внутренний баланс и собрался было перевернуться на другой бок да доспать до полунощницы, но не тут-то было. пол был мало что просто твердым, - он еще и начал вибрировать и точно глашатай орать сеньору-прецептору прямо в ухо торопливыми шагами и голосами, отдававшимися в коридоре.
"Создатель, ну что за хер небесный их всех надрал!" - Диего Альварада сел, обхватив колени, и мрачно уставился на закрытую вроде бы дверь.
А, все равно, что спи, что не спи! Привычка к распорядку монастырей подсказывала, что до богослужения уже не так много времени. Он вскочил, передернув плечами, машинально осенил себя симболоном и пробормотал короткую молитву на пробуждение, пока быстро освежал водой лицо и приводил в порядок одежду. Паж, заботливое дитя, поставил наготове мягкие туфли вместо дорожных сапог, что малость улучшило настроение Диего и вызвало у него смутную улыбку.
Когда открылась дверь, стоявший в коридоре караульный, кабальеро Энрике де Вега из прецепторской свиты, с сожалением прищелкнул языком.
- Все-таки они вас потревожили, монсеньор. Это какая-то местная история. Кто-то попросил убежища Храма, они сейчас все туда и пошли. Сеньор местный прецептор тоже... видели бы вы его физиономию спросонок, когда за ним прибежал служка!
Сообразив, что у дона Диего нынче физиономия тоже не самая благостная, доблестный воин Создателя смущенно осекся и кашлянул. Альварада смотрел на парня, пока тот не опустил взгляд, покраснев.
- Благословен будь, чадо Энрике. Я уверен, что ты не собирался суесловить о поставленных над тобою.
Горячее согласие чада Энрике было тем более искренним и облегченным, что дон Диего не стал скрывать иронии в голосе. Не получив особого приказа остаться на месте, он последовал за сеньором прецептором, держась на пару шагов позади.
В храм, прямиком на хоры, можно было пройти из жилого корпуса через южный неф, но Диего хотелось избавиться от сонной одури в голове, он направился через двор. Ночь была звонкая; подмораживало. Выпал снег и продолжал падать, непрочным белым пухом покрывая одежду.
Во дворе прецептории было сравнительно безлюдно, но когда Диего Альварада подошел к храму, уже у ступеней главного входа скучилась небольшая толпа, - простецы, по виду. Брат Энрике нагнал своего прецептора и молча указал на тропку, шедшую к боковому входу, за трансептом. Похоже, этот солдат умел не только оружием работать, но и подмечать привычки людей, - Диего Альварада избегал толпы, когда мог это сделать. Сегодня у него была к этому причина, - не его епархия, не его суд и приговор.

В Даларе уважали святость места, но страсти были накалены, и только присутствие в храме служителей Создателя, а оные всегда были скоры на поддержание в людях истинной веры, удерживало сейчас простецов от того, чтобы ринуться к парню, склонившемуся у алтаря.
- Отец Галарий, - тихо поприветствовал Диего Альварада своего собрата, на что тот сперва ответил рассеянным кивком, все внимание отдавая нежданному дознанию, а затем сообразил, кто остановился в паре шагов рядом для приветствия, и торопливо оглянулся на сановитого гостя.
- А-а, отец Диего, доброночие... вот, видите. Юношу обвиняют в тяжком грехе и преступлении, - седой прецептор сокрушенно вздохнул, сплетая пальцы в медитативном замке. Похоже, сокрушение его было не наигранным, да диего и не сомневался в искренней досаде старика. Мало радости, когда твоя паства в разладе, а еще хуже, когда этому разладу есть свидетели из иных краев. Хотя, судя по жалостному взгляду отца Галария, он и впрямь был из тех святых, кого души людские заботят более, нежели то, как выглядит он или его нива в чьи-то глазах, кроме взора Создателя.
Отец Галарий улыбнулся брату Флорентию с благодарностью за его попечение, держась скромно рядом, точно послушник близ наставника, однако же очи старого хитреца впитывали каждую мелочь, рассматривая обвиненного, а следом - его обвинителей.
- Кто выдвигает столь суровое обвинение против этого юноши? - он прошел вперед, мимо парнишки, которого взялся допросить брат из столицы, и жестом, неожиданно властным, выдававшим привычку к беспрекословному повиновению, указал на пол перед собой. - Ты, Пепейн Девен? А, и Ваутер с тобою. Ну-ка, рассказывайте, дети мои, что приключилось? И ежели, храни Создатель, припала вам страсть бегать за мальчиком по морозу с дрекольем, как разбойникам каким, я жду веского основания, отчего вы решили, что в бедствии - его вина? Пепейн, неужто приключилось с твоей Фенной злосчастье? Рассказывайте все без утайки, да так, чтобы понял и я, и собрат мой отец прецептор Альварада, что не облыжно возвели вы на парнишонка навет! Ваутер, молчи. Пепейн пусть говорит, Фенна его жена, ты же ей брат, слово твое второе.

Отступив так, чтобы держать взглядом и группу поселян с прецептором Галарием, и парня у алтаря, со строго замершим над ним братом Флорентием, Диего Альварада наблюдал ход дознания с неожиданным для себя чувством непричастности - и долей, надо признать, облегчения. Редко ему доводилось быть свидетелем тому, как работают его братья по Ордену, и уроки эти всегда бывали полезны.

Как многие в поселках окрест, добрая женщина собиралась наутро отправиться в город, куда, по слухам, прибудет святыня из дальних краев, и стало-ть, будет немалый фест. А перед тем она, как обычно, занималась домом и хозяйством, оставляла свои распоряжения, проверяла, хорошо ли управился батрак, которому они с мужем позволили остаться и зимой с ними. Парень надежный, проверенный, сирота, выросший на глазах у всего села, думают взять его в постоянные работники... (в этом месте рассказа отец Галарий уточнил, не о Виллеме ли Тиммермансе речь, - да, о нем). Кроме него в доме были сноха, Эмма, сын Кассе, тетушка забежала помочь да посудачить, Фрида Гертс, да вообще в доме туда-сюда мелькал народ.
Фенна стала жаловаться на хворобу ближе к вечеру, присела передохнуть, а после и прилегла, чего за нею не водилось, но с самого утра уже замечали, что она нет-нет, да и остановится, да и поплохеет ей... Ну а как прилегла, сноха забеспокоилась. Понесла ей воды, а Фенна-то уже и... преставилась, стало-ть. Еще вчера была крепка, радостна, а тут вот на-косьти ж такому, не с чего ей было хворать, кроме как вот этот злыдень ее извел!
И только о нем гуторили, как вот он - сам явился, будто и дело не его! А кому иному добрую женщину в гроб травами своими было загнать!

- Чужак? - тихо спросил Диего, когда отец Галарий в раздумьи отошел от селян, велев для порядку всем им дружно молиться за справедливое решение дела. Прецептор едва заметно кивнул. Оба глянули на парня перед братом Флорианом.
- В чужую вину поверить легче. Удобнее... - вздохнул отец Галарий. - Надо бы осмотреть бедняжку Фенну, да побыстрее. Я ее с купели знаю. Добрая женщина, порой даже слишком добрая. Особливо когда речь о парнишках возраста вот этого травника. Или того же Виллема... Брат Мартин! Подойди-ка, брат. Оно знамо, ночь, и метель, но и откладывать нельзя, а ты опытен...
Прецептор отвел одного из монахов, негромко его наставляя, и недолго спустя тот вышел через придел. Отец Галарий вернулся к алтарю, и сразу же щуплая старческая фигура, словно обретя внутреннее свечение и величественную стать,  притянула к себе всеобщее внимание.
Воцарилась тишина.
- Дети мои и братья по священному долгу! Печальное событие этого вечера будет разрешено, по милости Создателя, в нужный час, а ныне, поскольку на дворе не только ночь, но и надвигается немалая непогода, всех ныне пребывающих под кровом прецептории я призываю не покидать спасительных стен, доколе не утихнет буран. Как всегда, на колокольне уже звонят и будут звонить до самого утра, дабы путники, застигнутые непогодой, знали, где им сыскать убежище. Мы же, здесь собравшиеся, вознесем самые горячие молитвы за их безопасность и за скорейшее и справедливое решение отданного в наши руки серьезного дела.
Благостный лик отца Галария сиял искренностью и добротой, и Диего не мог не восхититься лукавым старцем, когда тот, поймав взгляд молодого собрата, очень тихо добавил, не без улыбки в голосе:
- А даже если бы Пепейн или Ваутер, или кто иной из селян хотел отринуть гостеприимство наших стен, буря там или не буря, не быть этому. Пока брат Мартин не вернется завтра поутру для свидетельства.

Отредактировано Диего Альварада (2013-07-25 13:14:56)

Травник все так же сидел у алтаря, не двигаясь, лишь сжимая в руках пучок травы, показанной свяшеннику, что возвышался над ним. Испуг постепенно отступал, давая место любопытству, и травник начал понемногу оглядываться по сторонам, рассматривая то убранство церкви, то ее обитателей. Глухой стук сапог сеньора пресептора, прошедшего мимо него к крестьянам, оторвал его от разглядывания окружающих его людей, а заодно и возвратил страх за свою жизнь. Проследив взглядом полы его рясы, Тилль вновь уставился на инквизитора. Юноша кивнул, быстро поняв, что от него требуется и начал развязывать узел на сумке, окоченевшие пальцы слушались плохо, заставляя юного травника нервничать.
- Я Тилль, Ваша Светлость, -  юноша коворил тихо и хрипло, но уже намного ровнее, чем некоторое время назад. Расправившись с узлом, он подхватил сумку и попытался встать. Подняться удалось не с первого раза, все-таки длительная погоня по северному морозу не прошла без последствий, в ноги будто воткнули тысячу иголок. Шатаясь, юноша медленно дошел до указанной скамьи и стал аккуратно раскладывать вещи, коих было не так уж много: кошель с деньгами, травы, немного съестного, за ними горшочек с мазью. Рядом легла опустевшая сумка, дабы желающие могли удостовериться, что в ней ничего не осталось, последним на скамью лег отстегнутый с пояса нож. Тилль сделал пару шагов назад и жестом указал на разложенные вещи.
- Это все можете проверить.

Отредактировано Тилль (2013-08-03 21:48:26)