- Всего лишь очередная жертва чужих интриг, жажды власти и желания изменить этот мир в соответствии с личным светлым идеалом, Альбакант. Бабочка, павшая под сапогами марширующей армии – как и многие другие, чьи смерти едва ли останутся на страницах истории.  – Раздался в тишине коридора негромкий женский голос.
Красивый голос, ласкающий слух и облекающий вкрадчивой теплотой сердце. Знакомый канцлеру голос – который вряд ли случится когда-нибудь забыть мужчине, давшему свое согласие на вечность в нелюдских руках взамен на сладость слов, сплетенных этим голосом для него.
- Даже во сне ты вернулся к своему телу… Не остался Императором, хотя мог бы, ибо полна ныне власть над обликом его твоя. Что же, таким ты мне нравишься более, однако... Вот прошла свадьба твоя и брачная ночь, а ты... - Ее ладони, горячие и нежные, опустились на плечи мужчины, чуть сжали их, прежде чем отправиться вверх неторопливой, словно бы утещающей лаской. – Я не чувствую в тебе ни счастья, ни торжества, ни отгоревшего огня наслаждения, мой Альбакант. Только тоску и тяжесть на сердце…
Тонкие пальцы шазийки коснулись наконец волос мужчины, зарылись в них – мягкой, кошачьей повадкой. И касание это оказалось нежнее лебединого пуха, теплее огня домашнего очага, легче объятий целительного сна. И она стояла за его спиной - смуглая и прекрасная, с глазами человека ныне, в темных шелках платья, в ажурности которого виделись Вечность, траур и власть Ночи.

Отредактировано Найтмара (2013-04-28 02:18:39)

- Границы есть, но не во снах. – Та тень, в которой угадывал взор мужчины ныне явившуюся к нему демоницу – шелохнулась, простирая ладонь в сторону неподвижного тела белокурого юноши на полу между ними. Словно бы границей он ныне был – мертвое, когда-то бывшее живым, между существом едва ли зовущимся ныне жизнью как таковой, и мужчиной, чье сердце все еще билось – не смотря ни на что. Движение ее вышло плавным и грациозным, прошелестел что-то колдовской песней шелк просторного рукава, и вдруг – все вокруг изменилось.
И белая кожа слуги распалась снегом, сквозь который проросли цветы. Ивовыми прутьями стали его волосы, вздымаясь вверх сперва тоненькими ростками, но уже через пару ударов сердца раскрываясь над головами стоящих друг напротив друга пышными кронами плакучих деревьев. Речным жемчугом рассыпались зубы, и им вслед тихо запела неширокая река, змеей выскальзывая из-под ног мужчины и демона.
Тело юноши растаяло бесследно – и только последним, выпорхнуло на волю сердце. Маленьким жаворонком метнулось оно перед канцлером ввысь, в серовато-розовое небо, едва приметно задев краем крыла его лицо.
Канули в небытие стены и мрак коридора, раздвинулись границы горизонта.
И только женщина напротив канцлера осталась все той же – схожей с осколком ночи, с струящимся вдоль узкой спины долгим черным водопадом волос и алой раной губ, ядовитую нелюдскую сладость которых канцлеру удалось познать не так давно, чтобы забыть их вкус.
- Ты обрел все, о чем попросил меня, Альбакант. Моя ли вина в том, что мир грядущего, что грезился тебе до того, воплотился в прошедшее иначе? Была я с тобою честна с первого мгновения, не скрывая, что жаждется мне заполучить твою сущность навеки. Разве были слова мои лживы, сила слаба, а объятья бесцветны? Так за что же ты винишь меня ныне, мой канцлер - за то, что я не Создатель? Так верно, ты знал, с кем заключаешь Договор.... – Коснулись тонкие смуглые пальчики открытого матового плеча, скользнули по высоким изгибам холмов груди… Демоница усмехнулась – мимолетно и недобро. - Могла бы я посмеяться ныне, подтвердив твои слова и усилив твою боль – но взгляни же, все они оставили тебя, и лишь я с тобой. Твоя горечь подобна древнему вину, мой желанный смертный, и ядом разъедает она твою душу – выплесни же это из себя, обрати вовне в извне…

Демоница усмехнулась и спрятала нежные руки в ниспадающие черные шелка своего ныне столь просторного одеяния. Рассвет, быть может, вступал в свои права в этом иллюзорном мире, подчиненном ее воле и изменчивым желаниям, но даже рассеянные лучи солнца избегали ныне касаться стоящей напротив канцлера фигуры.
Лишь ветер дерзал – пробираясь сквозь распущенное марево черных волос так вкрадчиво и неприметно, словно убийца кравшийся через обманчиво-тихую ночь.
- Я властна над грезами и мечтами, мой драгоценный смертный – есть ли у них границы, как полагаешь? В миг, пока ты делаешь вздох, сотни тысяч людей и нелюдей тянуться мыслями, сущностью и деяниями к небывалому, неизведанному, многообразному. Или же жаждут обыденного, стабильного, скучного. У моей власти есть границы, у грез же их нет – что же, можно считать, что в них я подобно Создателю, всемогуща. Ах, нет! – Темные глаза мнимой шазийки вспыхнули мимолетным весельем. Будто кто-то ударил в ночи мечом по мечу и высек искры. – Как и Он, я ограничена собственной волей и желаниями. Но быть сродни Творцу хоть в чем-то – все равно крайне лестно для существа, подобного мне…
Она чуть усмехнулась.
- Утешение? Ну что ты, мой драгоценный смертный – оно подразумевает доверие, или хотя бы желание доверять, ну на худой конец – такое опустошение, что становится безразлично, к чьему плечу или груди припасть за вожделенной минутой слабости духа. Я же не жена тебе, не возлюбленная и не друг. Кто я? Любовница, несомненно. Еще? Твой демон – что бы ныне не пожелал ты вкладывать в осознание слова «твой». Но ты, о мой кремень среди людского стекла, едва ли даже задумываешься о доверии ко мне – и всем ты прав. Что я могу тебе сказать… - Демон задумчиво повела открытыми плечами, заставляя чуть пойти волной черную ткань вокруг ее тела. – Наследника ты зачал успешно. Считай, что легчайшая часть пути – миновала. Теперь впереди настоящее испытание – вырастить его в этой дворцовой пиале из яда и желчи истинным Императором… Ах, да! Сперва, конечно же, позаботиться о том, чтобы это дитя вообще появилось на свет. Ах, мой канцлер! Не желала бы оказаться я на твоем месте ныне! Впрочем, сыновей ты вроде бы воспитываешь неплохо…

- Вот я и говорю – прекрасный отец… - Мелодично рассмеялась демон в ответ, ничуть не смущенная его жесткостью и бескомпромиссностью речей. Напротив – она взирала на канцлера с лишь слегка прикрытым одобрением, чуть приоткрыв губы и волнующе вздохнув, когда мужчина напротив сделал свой решительный выпад в медовую патоку ее слов.
- О, конечно, твой законнорожденный сын, твой наследник по титулу - мертв. Печальная история – но дело давно минувших лет. К чему вспоминать нам его ныне?... – Демону наверняка легко было говорить об этом, легко судить – не было ни в глазах, ни в речах, ни в сердце Альбаканта вспышки горечи и боли, не расходились от мужчины волны тоски и грусти.
Не слишком-то питательно, зато как интригующе…
Демоница вздохнула полной грудью, и почти мечтательно провела языком по мягким губам, возводя очи к медленно светлеющим небесам.
- Ты заронил в мое сердце искру любопытства, мой драгоценный смертный – лукавишь ли ты предо мной или же и впрямь веришь в свои слова и сердцем и разумом? Посему я не стану гневаться, но пожалуй, продолжу дразнить тебя – ведь ныне я женщина и это моя стезя… - Простертая вбок тонкая рука, и край рукава взметнулся черным лебединым крылом – и в следующий миг демоница оплела смуглыми обьятиями плечи возникшего в мире грезы и сна юноши. О нет – не юноши, но безупречно выполненной мраморной статуи его, в простом костюме оруженосца, взирающего куда-то вдаль с лицом строгом и сосредоточенным. Даже чуть хмурым.
Темноглазой пустынной змеей обвилась вокруг него лже-шазийка, прижалась так чувственно, словно была под ее телом не холодная гладь камня, а отзывчивая юношеская плоть. Смотрела на Альбаканта из-за его плеча, в подчеркнутой ласке проводя вдоль мраморной груди ладонью, и тихий смех демоницы плыл над лесной поляной, словно рассветный дымок.
Она ничего не говорила – милостиво и любопытствующее отдав бразды возможности новых слов Альбаканту.

Тонкие пальцы пробежались по точеной мраморной скуле ласкающим, нежным движением. Эмери-статуя был пожалуй, даже чуть более расхристано-юным, чуточку более беспечным, чем был на самом деле. Однако - разве не такими видятся любые дети сквозь призму родительского взора? Какими бы собранными и серьезными не были - всегда в чем-то слабые или легкомысленные, с позиции большего опыта или нажитой жестокими порой путями мудрости.
- Да. Нравится. Милый мальчик. Милый, вкусный мальчик. - Ответ демона прозвучал прежде всего - на редкость задумчиво. Словно бы она приняла почти риторический (и двоякий) вопрос канцлера близко к сердцу и разума, и взяла себе за труд рассмотреть его с должным тщанием, с паузой, с расстановкой. Обвивалась и впрямь изысканно - так, словно обсуждаемый внебрачный отпрыск не был статуей, а был вполне себе реальным молодым человеком из плоти и крови, которую могла воспламенить прикосновениями эта женщина.
Прикосновения, однако, выглядели скорее чувственными и изысканными, чем откровенно соблазняющими - словно бы демон искушала не статую, но своего наблюдателя, весьма схожего с ней.
Или быть может, она пока лишь предвкушала?...
- Ревность? - Нежные руки с острыми ноготками скользнули со скул юноши, и лже-шазийка выскользнула из-за статуи навстречу канцлеру. Улыбнулась, блеснула матовым блеском в глубине беззрачковых ныне глаз - еще через миг положила ладони на плечи уже живому мужчине. Словно и впрямь - поддалась на уловку, предпочтя оставить копию взамен на оригинал.
- Чтобы ревновать кого-то - нужно лелеять в сердце любовь, мой драгоценный смертный. Иначе это лишь раззадоренное чувство собственничества... - Она огладила скулы Альбаканта тыльными сторонами ладоней - словно ветер подул, свежий и теплый. И вдруг спросила, озорно блеснув колдовскими глазами, словно какая-нибудь придворная кокетка. - А ты смог бы полюбить меня, Альбакант?

Демон мгновение смотрела в глаза – нет! В душу! – канцлеру. А потом – рассмеялась. Госпожой она была этому миру, владычицей иллюзий, повелительницей грёз – она смеялась, и отзывался солнечный свет, из предрассветного становясь яркостью молодого утра. Освещая нежные черты лица девушки-шазийки, путаясь золотом украшений в распущенных волосах, стекая обманчивой невинностью чистоты и прозрачности по высокой шее и округлой линии обнаженных плеч.
Она смеялась – и мир словно отзывался на это, разливались в воздухе вокруг канцлера благоуханные ароматы, доносились отголоски чарующей музыки, вздохами природы отзывалась зеленеющая листва вокруг них, оплетал мрамор статуи ползучий вьюнок дикого винограда.
- Любовь! Та, что есть Творец в сущности Его! Ты хочешь полюбить меня, Альбакант, хочешь запылать сердцем? Так, как не любил никого и никогда? Полюбить… но лишь «сегодня»! Коротка же твоя Вечность, Альбакант! Неужто сердцу своему ты всецело владыка? За миг воспылать, сутки любить, а после остыть! Да ты Создатель, смертный! Полюбить! Аха-ха-ха-ха-ха! -  От смеха на глазах у демона выступили слезы – сверкающие словно бриллианты, и смуглые пальчики женщины торопливо смахнули их, роняя на траву у ног канцлера, позволяя обернуться твердостью камней редкостной чистоты.
Как смеялась она, как веселилась в эти мгновения – колыхалась вокруг душистая трава, вздымались до небес кроны деревьев, окутывали смертного мужа напротив нее отголоски эфирных ветров, и канцлер мог видеть, мог чувствовать, искренность эмоций существа в облике прекрасной девы. Это было похоже на разлом в бездну, которую он уже узрел когда-то в ее глазах – но теперь границу истончили совсем иные эмоции, нежели страсть.
- Не счесть моих ликов! Не счесть воплощений! А ты хочешь любить меня, смертный, любить – меня?!– Улыбаясь так ярко и светло, словно мужчина только что предподнес ей лучший из даров в мире, отступила демон на шажок – истаивая вдруг в отблесках солнечного света, чтобы появиться за спиной Альбаканта, прижаться к нему узкой спинкой же, и медленно скользнуть вниз, потираясь повадкой толь расшалившегося лесного духа, толь кошки. Окутало Альбаканта черное облако волос, пощекотало шею мгновения. – Что ж, если осмелишься – дерзай! Лишь Ему известны пределы людских душ, лишь Он ведает, на что вы воистину способны, смертные! Кто я такая, чтобы говорить тебе «Нет», Альбакант? Люби же меня! Люби!…
Миг – и ощущение демона пропало из-за его спины. И померкло солнце, и стихло птичье пение, и замерли звуки природы вокруг Альбаканта.
Звезды засияли вдруг вокруг него – и можно было увидеть, что мужчина стоит лишь на крошечном островке посреди небесной сферы, где лился потоком Млечный Путь, равнодушным разрушительным жаром палили отдаленные солнца, слабым эхом пульсировали точки живых миров. И не было вокруг ни конца, ни края этому пространству.
А островок с человеком покоился на гигантской ладони женщины, бывшей словно частью этой звездной бездны. Стекли с нее черты человечности, мраком наполнились прекрасные глаза, пурпурными потуберанцами солнца зажглись усмехающиеся уста, плыли в ветрах Пустоты черные волосы, обвивая отринувшее одежду тело, словно сотканное из лунного света. Не мужское, ни женское – не было в нем ни одного ярко выраженного начала, стоило лишь присмотреться.
- Но знай же, что Истинную Любовь веками не знал этот мир. Но ты желаешь – и я дам тебе и это, Альбакант. И если через двадцать лет нашего уговора ты полюбишь меня так – я отпущу тебя из-под своей власти. Не посягну на душу твою и посмертие, и волен будешь ты сам выбирать путь свой дальнейший. Без любых долгов и обязательств предо мной и моей силой. Да будет так. – Голос этой сущности звучал странно. Бесцветно – и в то же время, наполнено совсем иной силой, чем ранее угадывалась в чарах и улыбках прекрасной шазийки.

В такт эпизода.

Отредактировано Найтмара (2013-05-27 19:25:12)

Падение мужчины было таким долгим – что стало полетом. 
Сквозь звезды, странные вспышки марева, толщу огня и потоки чего-то, что не могло быть воздухом, но ощущалось именно так – или хотя бы, создание канцлера могло милосердно подбирать подобные образы из его опыта и инстинктов.
А потом – Альбакант ощутил Прикосновение.
Едва заметное, едва намеченное даже, тень касания. Касания Сущности к Душе.
Не зря, ох не зря говорили древние мудрецы – что нельзя тянуться к иным знаниям. Не в силах разуму людскому постичь нечто, что лежит далеко за гранью его, сбросившее оковы телесного мира, многомерное, кружащееся в завихрениях потока Времен.
Ломок, словно тончайшая хрустальная пластинка, разум людской.
Но канцлер шагнул, канцлер упал, канцлер сделал свой выбор.
И отголоском себя одарило его странное создание Грёз.
Хаосом было это, и было Порядком.
Шепотом.
Криками.
Детским смехом и солнечным светом, топотом ног по траве.
Сгнившей плотью бескрайних полей, где костяными цветами прорастали останки.
Звуками горна, встречающими кортеж короля.
Благоуханной долиной, затерянной в высоте неведомых гор.
Выплевывающими от боли и жара собственные легкие больными на грязных койках лечебниц.
Первым трепетным прикосновением возлюбленного к заветным вратам.
Утробными звуками укрытого струпьями монстра, насыщающегося телом жертвы во всех смыслах одновременно.
Властью владыки, отсылающего воинов в суровую битву.
Отрешенностью мудрецов, взирающих на мир с далеких вершин.
Многим и многим.
Неисчислимым количеством мыслей – обрывками, голосами, вздохами, криками, молитвами, кличами и пустотой. Лавиной, потоком, озером и океаном без дна, небом без звезд, мягкостью луны и твердостью воздуха.
Прикосновениями всех образов и ликов, вспышками сплетающихся меж собой ран и обьятий, поцелуев и смертей, мимолетнего и вечного.
Эмоциями – их содрогающимся жаром и отторгающей пустотой, невообразимой пестротой и яркостью, и тоскливой, вязнущей на зубах словно серостью. Невероятным голодом… Пронзительным до забвения почти чувством поглощения…
И все это сменяло друг друга, вростало одно в другое, вспыхивало иным, распадалось на новое, ломко соединяло концы и сросталось так, словно не разорвать целостность, и вновь, и вновь, и вновь…
Канцлер не сможет сказать потом – сколько это продолжалось. Просто в какой-то момент – пришло осознание глубокого сна без сновидений, из тех что освежает тело и помогает наилучшим образом отдохнуть разуму. И как только оно пришло – мужчина проснулся.
В полумраке чьей-то опочивальни, не схожей ни с его покоями, ни с богатством спальни Императора. Кровать была хоть и просторна, но не так уж велика, ниспадал по трем сторонам от нее тяжелыми складками балдахин – темный, но словно бы расшитый узорами, едва видимыми ныне, в еще не желающей отдавать бразды правления утру ночи.
Десяток лет с его тела словно растворился в небытии, подрассосались старые раны.
Было ли это сном или явью – сложно было сказать.
Но как минимум лже-шазийка спала рядом. Облаченная в ночную сорочку из тончайшего шелка, в равных долях что целомудренно скрывающую ее тело, что открывающую простор для фантазий полупрозрачностью ткани. Разметавшая тяжесть черных локонов по подушке и его груди, на его плечо опустившая голову, в его шею выдыхающая размеренно едва ощутимые потоки тепла.
Могут ли демоны – спать?...

Отредактировано Найтмара (2013-06-08 00:10:51)

Демон под его прикосновением вздохнула, сонно и умиротворенно, словно и впрямь смертная женщина покидала границы снов, чтобы открыть глаза в мире реальности. Впрочем, быть может так оно и было? И только сейчас возвращалась та странная сущность, увидеть грань которой довелось Альбаканту, в свое телесное пристанище, что столь уютно восстанавливало свои силы прижавшись к твердому мужскому боку.
Но ресницы ее затрепетали, и лже-шазийска открыла глаза – ныне обладающие обычным людским зрачком, лишь пожалуй чуть более темного оттенка, который мог бы быть у карих глаз народа Халифата.
- Альбакант… - Прошептала она, и склонившийся над нею канцлер увидел в этих прекрасных глазах два своих отражения – размытых, подрагивающих от полутеней в их маленьком спальном алькове.
А потом она поцеловала его, взяв лицо мужчины в свои маленькие теплые ладони. И был этот поцелуй не похож на многие из тех, что приходилось им делить ранее – ибо не был он вкусом любовницы, прекрасной, пусть и желанной, но незнакомки. Нет – глубже было касание ее губ, неуловимо роднее, ближе стало оно обновленному канцлеру. Больше чем любовница, ближе чем жена была демон своему избраннику, столь желанному для нее смертному.
В серых сумерках за их окнами вставал неумолимый рассвет, знаменуя начало нового дня и новых проблем, которые надо будет решать, новых тяжелых мыслей, новых испытаний для него.
Но в этот миг – они целовались, протяжно и с редкой чувственной упоенностью. Просто целовались, ничего более.
И в чем-то это было гораздо более пронзительным, чем охватившая их не так давно неистовая страсть.

Отредактировано Найтмара (2013-06-17 02:07:20)

- Мое имя… Ты же видел сам, Альбакант, и ныне понимаешь – как это сложно, назвать меня. Не зваться же «демон» - хоть и ближе всего к обобщению, но так зовут меня все, а из твоих уст я бы предпочла слышать нечто иное. – Потянувшаяся рядом с ним на постели, словно кошка, которая разнежилась всласть и в сущности, не желает вставать, лже-шазийка усмехнулась.
Перевернулась на живот, и выгнула спинку, зарываясь прекрасным лицом в подушки при этом – на миг представая пред канцлером в соблазнительнейшей из поз, прежде чем гибко выпрямиться одним движением, и откинуть назад черное облако волос. Что были ныне весьма растрепанными, как и подобает волосам после долгого сна, когда мешаются они что с подушкой, что с пальцами мужчины рядом.
Впрочем, легкая помятость и взерошенность только прибавляла ей, ныне сидящей на постели в непринужденной позе возлюбленной и любовницы, совершенно особенного очарования. И канцлеру самому – особенного положения рядом с ней.
Много ли было тех, кто в конце-концов мог похвастать, что видел сладко зевающего в нежную ладонь демона, с отпечатком уголка подушки, медленно тающим на этой шелковой щеке? Сверхестественность мироздания, играющая с очень близкими гранями реальности.
- Этот облик знают как леди Ригат – но имя это так же насмешка над многими. Не хочу, чтобы звучало из твоих уст. Дай мне имя сам, Альбакант – пусть это будет моим подарком тебе. И я буду отзываться на него. – Протянув ладонь, она огладила мужчину по щеке легко и ласково. А после – так же бросила взгляд на полог, который неумолимо светлел.
- Тебя ждет сложный день, мой возлюбленный смертный. Но ты справишься – во мне нет сомнений. Эти покои не так далеки от покоев Императора и в потайной ход к ним я легко перенесу тебя, как только ты пожелаешь… Жаль, что даже я не в силах замедлить время – но нас впереди ждет Вечность и будет еще множество ночей.