Пресептория встретила канцлера прохладой и запахом свечей, величественной тишиной под благочестивыми сводами. Хоган и забыл, когда молился в последний раз. Молитвы умерли вместе с набожной Магди, вера истлела вместе с телом сына. Тара всегда была считалась рассадником ереси, так что и языческих суеверий бывшему графу избежать не удалось... Но разве стоят чего-то тарийские диковатые привычки в блещущем золотом Даларе?
В этом храме не было души и веры, или просто Хоган не мог разглядеть их под давящими сводами. Ни мысли о Создателе не возникло в голове канцлера. Он не задумываясь грешил и забывал каяться, он сталкивался с церковниками лбами в политических сворах... Поздно жалеть о содеянном и истово молить о прощении. Карты розданы, ставки сделаны давным давно. Осталась ловкость рук и острота мысли. На удачу он не надеялся уже давно.
Хоган сделал всего несколько шагов, прежде чем шум толпы за стенами затих и свечи померкли. Он не успел удивится, или испугаться,
- Волнуетесь, милорд канцлер? – легкий, завораживающий голос. Он затерялся бы в толпе, если бы толпа не исчезла. Хоган быстро обернулся, пережил очередную вспышку боли от резкого движения и впился глазами в говорившую.
Женщина перед ним словно специально бросала вызов благочестию пресептории. Казалось, можно закутать её с ног до головы в черное, и она все равно будет порочной, но расшитое жемчугом платье оставляло ровно столько простора для воображения, сколько нужно для привлечения бесстыдных взглядов. С умом отмеренные сантиметры обнаженной кожи. Женщины всегда считают, что вовремя оголенная грудь даст им победу в любой игре. Справедливости ради стоит сказать, что чаще всего они не ошибаются.
– Мне не о чем волноваться, миледи, – позволил себе намек на улыбку Хоган, заставляя себя смотреть ей в лицо, не опуская взгляда к обнаженным плечам.
Казалось, она специально поджидала его здесь, уверенная, что он придет. Кто-то из шазийских аристократок, перебравшихся в Далар, только вот канцлер никак не мог вспомнить ни имени, ни лица. Зачем он понадобился ей – именно сейчас, именно в это утро, за несколько минут до фиктивной свадьбы, когда голова занята другим и до притязаний шазийских красоток нет никакого дела?
Измученное сознание сразу отсекло то, что не могла обдумать и объяснить – тишину, пустоту, внезапное появление порочной шазийки в доме Создателя. Бей мечом в оголившуюся шею, но не пытайся расколоть панцирь – примитивные приемы всегда завладевали канцлером в моменты трудностей и усталости. На них он, как не странно, и выезжал из всех сомнительных ситуаций.
– Боюсь, я никогда не видел Вашего лица. Кто вы, миледи? Зачем вы здесь? – негромко, не быстро и не медленно, в привычном ритме светского разговора.
Последний вопрос не был вежливым, и казался несвоевременным – столько людей собралось на свадьбу Императора, разумеется, она одна из гостей. На деле он означал «Зачем я вам понадобился?», но задавать подобные прямые вопросы во дворце было опасно, к тому же, канцлер давал ей возможность не понять вопрос. Хоган не хотел разговаривать на светские темы с незнакомыми девицами, отпугнуть – если нет ничего важного, решить быстрее, если она пришла создать еще проблем.

Звенела тишина под каменными сводами, слегка шуршало платье, когда незнакомка подходила ближе, нисколько не стесняясь его взгляда, и в той же мере не придавая ему значения. Она знала о своей красоте и умела её использовать.
Тьма в глазах шазийки пылала, словно лепесток пламени по недоразумению одели человеческой плотью. Канцлер не отрываясь смотрел в эту чудовищную пляску невидимого огня и наслаждался желанием в её взгляде. Пусть эта страсть так и останется в глазах, никогда не отразившись в действиях – что ж, какой мужчина не почувствует себя выше ростом только от огня в горячих южных глазах?
- Карета Императора пуста, чернь взбудоражена слухами, аристократы жаждут шанса – и вам не о чем волноваться, милорд канцлер? Лукавите. На что вы рассчитывали, хотела бы я знать – на святую Люцию? Что же, она как видно, не торопится протянуть вам руки полные поддержки и благодати...
Сердце дрогнуло у горла и упало в пятки. Хоган впился глазами в лицо незнакомки, но сразу забыл про её красоту. Она знала слишком много. Вздумала шантажировать его? Она должна понимать, насколько это опасно. Никогда не появлявшаяся при дворе смелая шазийская леди. Он с самого начал думал о шантаже, но не предполагал, что она может знать так много. Кто сообщил ей, кто из змей успел так быстро?
– ...но ведь у всякой монеты мира есть две стороны. Кто я? Я сила, что превыше людской. И я здесь, чтобы предложить вам сделку.
Канцлер не сразу понял, о чем она. Он привык к простым и материальным сворам двора, привык к практичной и действенной магии орденцев. То, что стояло сейчас перед ним было выше его пониманий и его изрядно поистрепанной веры. Он научился верить в себя – и это уже было грехом, но почитать Дьяболона? Там где исчез свет неоткуда взяться тени.
– Сделку... – хрипло отозвался канцлер, едва заметив протянутую для поцелуя руку. Слегка дрогнул, касаясь прохладных пальцев, царапнул сухими губами тонко пахнущую кожу на тыльной стороне ладони – и тут же отпустил.
Так вот что значит демоническая притягательность – от ужаса перед неизвестным колотится сердце, от совершенной красоты не оторвать глаз. Создание Дьяболона, за гранью человеческих сил и человеческих возможностей... Молва гласила, что нечисть является чистым душам, чтобы столкнуть их в бездну порока. В черноте своей души канцлер не сомневался – толкать дальше было некуда, и Дьяболон небось такую не возьмет. Право же, кому она нужна?
– И чего же вы можете мне предложить? Где заканчивается ваша сила?

Стена стала зеркалом – канцлер восхищенно вздохнул... И уже не смог выдохнуть. Гладкая поверхность отражала ту же женщину, но на его месте стоял Император. Хоган протянул руку, и Император повторил его движение. Величественное чело омрачила растерянность, и монарх сжал кулаки – следом за канцлером. Сейчас он был тем, кто отражался в зеркале.
Оглушенный, онемевший и желающий ослепнуть в этот же миг, Хоган стоял перед зеркалом и смотрел в изменившиеся черты. Быть Императором. Быть первым после Создателя. Он никогда не желал невозможного, но разве может смертный не соблазнится невозможным? Он не стал молод – но не был дряхл, он был Император, но не был вялый старик.
Я заслуживаю этого, шевельнулось внутри. Заслуживаю венца и власти – ведь Карл уже не мог удержать её в слабых руках. Они отправили меня умирать, но я выдержал эту ковку, я выдержал тяжесть власти, так почему же...
Демон знал, что он может предложить тому, у кого было, казалось, все. Канцлер не желал власти – головой. Но кто не желает власти сердцем? Силы, славы, вечности. Лишь святой смог бы остаться равнодушным – а канцлер не был святым. Раздавленный, растерянный, раздираемый сомнениями святотатца, он хотел видеть венец на своей голове, желал чувствовать тяжесть горностаевой мантии на своих плечах.
Он закрыл глаза, чтобы не видеть смущающей душу картины, но и это сделал не вовремя – ухо коснулось теплое дыхание, и мурашки пробежали вниз по сведённой от напряжения спине. 
- Велик Император… Не этого ли все они ждут? Не этим ли грезят, не этого ли страшатся... – сладкий голос демона наполнял душу, опутывал её липкими сетями. Хоган собирался воевать до последнего, не продавая душу, но сейчас был готов отдать её просто так.
– По нраву ли вам моя власть, канцлер, верный слуга Империи?
Хоган не смог сразу совладать с языком и с трудом выдавил:
– Да...
Демон видел его душу насквозь, и само его, Хогана, существо вдруг показалось канцлеру мелким и никчемным, в сравнении с могущественными силами, пронизывающими  мироздание. Что он мог противопоставить этой силе? Все его интриги, яды и клинки не смогли бы причинить многоликому демону никакого вреда. Нечистый читал его душу, смотрел сквозь неё, как сквозь родниковую воду, видя все камни, что она тщетно пытается скрыть.
Канцлер заставил себя открыть глаза, и посмотрел на Императора.
Велик Император. Не я, его серая тень, Император. Тщеславные мысли о том, что монарх лишь лицо, и моя власть больше – где они, эти мысли, когда в отражении мои руки слились с руками Карла V?
И с трудом, сквозь гнетущее смятение он понял – вот оно, решение всех проблем. Это как доверенность, написанная самому себе – монарх на один вечер, когда Империя этого требует. Не ради себя, ухватился за ниточку Хоган, ради Империи. Ради мира и процветания, ради всех жизней, что он сохранит.
Только на сегодня. Только ради одного дела. Ни минутой дольше. Разум снова возобладал над мечущимся духом и Хоган обратил взгляд на шазийскую красавицу.
– Какие цели вы преследуете? – голос звучал неуверенно и жалко, но что демону человеческие слабости, ради которых он и существует?

Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья
И, смело шествуя среди зловонной тьмы,
Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы
Без дрожи ужаса хватаем наслажденья
Ш. Бодлер
Скользнуло в сторону тонкое тело, словно змея обвивающаяся вокруг пойманной жертвы. Хоган больше не смотрел в зеркало – только в лицо того существа, что могло сделать видения явью. Всего несколько часов назад он сказал будущей Императрице - «не каждый может заплатить ту цену, которую святые взыскивают за свои чудеса». Сможет ли он сам расплатится с демоном? Сердце не билось – дрожало где-то в горле. Никогда еще он не торговал с демонами, и краски мира словно заново обрели обрели свои цвета. Синие платье – словно он никогда не видел таких ярких цветов, карминовые губы – словно все женщины, которых он целовал до сих пор были жухлыми портретами.
– Если бы ты мог видеть себя моими глазами, ты бы не спрашивал про цену, душа человеческая… Хочу твою душу, Альбакант Хоган. Всего тебя хочу – себе.
Ударило в голову, раскололся мир, и полетели осколки, раня, терзая, разрывая на куски. Пусть демон – божественности в нем больше, чем в святых, порочной, пламенной, опаляющей божественности. Хоган сделал то единственное, что мог, наклонившись к манящим карминовым губам. Руки легли на спину демону, сминая тонкую синюю ткань, заставляя приблизится. Под корсетом было не ощутить плоти, но Хоган мог поклясться, что тело в его руках человеческое, живое, теплое и пульс в закинутых на шею руках ритмично бьется, сбивая ритм его собственно сердца.
Словно живой огонь он пил с горячих губ, обжигаясь каждым прикосновением, вдыхая кипящее масло вместо воздуха и дрожа от страстей, что завладели душой все сразу – жажда власти, тщеславие, похоть.
Поцелуй – еще не обещание, хотя оторвавшись от этих демонических губ он сомневался – при нем ли еще его душа? Можно ли те раскаленные до бела осколки назвать душой?
Словно сквозь вату он услышал, как тонкими голосами тянул свою песню церковный хор, но святые слова не имели силы над дьяболоновым пламенем, которым пылало его существо. Словно те слова, что должны были быть водой, обратились в масло, не тушили безумие, а разжигали его пуще прежнего.
– Моя душа.. – хрипло прошептал Хоган и внезапно нашел силы усмехнуться. Он держал демона в объятиях, и почему-то это создавало опасную иллюзию – словно не потустороннюю сущность пытался он укротить, а смирял нрав непокорной земной женщины. –  Я могу отдать её тебе. Но сможешь ли ты её удержать, демон?
Губы быстро пересохли от частого дыхания, и Хоган обвел их кончиком языка, но и он оказался сух. Тогда, в приступе безшабашной лихости, он слова прильнул к сладким губам демона, словно пытаясь выпить этот порочный рот до дна.
– Что ты будешь делать с этой душой? – выдохнул он в губы демона.

Отредактировано Альбакант Хоган (2013-01-24 04:57:04)

Гремела молитва под святыми сводами, но голос демона сумел заглушить её. Горячее тело в руках, холодящее губы дыхание и пронизывающие нечеловеческие глаза... Канцлер наслаждался каждым моментом будоражащей кровь близости. Азарт будил в нем безрассудство, и соблазнительное тело, млеющее в его руках, добавляло остроты в притягательную опасность в договор с демоном.
Мягкая, страстная, отзывающаяся на любое движение – демон подыгрывала ему со всем огнем. Будто приоткрыла завесу, показывая – вот оно, наслаждение, и вот мука. Земные они слабы, и лишь дух ощутит в полной мере их огонь. Что ж, если страдание и удовольствие таковы, то посмертие продавших душу язык не повернется назвать скучным.
Имеет ли власть мышь над голодной кошкой? Серый зверек беззащитен перед хищником, но и кошка слаба в своем желании получить теплой мышиной крови. Так, по крайней мере, убеждал себя Хоган. Демон добивался чего хотел, и канцлер не мог ничего противопоставить дьяболонову отродью. Но разве не слабостью была та голодная жадность, с которой лже-шазийка алкала его души?
Хоган провел кончиками пальцев по её спине, дотянувшись до гладкой кожи дерзко обнаженных плеч. Прикосновениям не соблазнить потустороннее существо, но разве мог мужчина отказать себе в касаниях к прекрасному нечеловеческому телу... Мучительная истома недоступного, сладкое пламя обещания, извечная жажда обладать – страной ли, женщиной ли, кто разберет? Как демон тянулся к его душе, так и Альбакант тщился достичь пока ему неведомой черты. Предела, за которым будет... Власть? Могущество? Сила?
Какова же цена души? Дороже ли она власти, дороже ли она мгновений жизни? Высока ли эта ставка или ничтожно мала? Разве мог смертный знать ответы на эти вопросы.
Но обжигающий вихрь в черных глазах подсказал ему – бесконечно ценна. За душу нельзя заплатить золотом, нельзя заплатить властью и едва ли всей Империи хватит, чтобы отдать такую цену. Ставки должны быть высоки с обоих сторон. Но как может человек совладать с божественным?
Альбакант потянулся к едва прикрытому волосами ушку, легко коснулся его губами, вдохнул соблазнительный аромат нечеловеческой плоти.
– Ты хочешь забрать вечность и отдать мгновения. Это нечестная сделка, демон, – тихим шепотом, лже-шазийка и так услышит его. Разве можно пропустить хоть слово, если расстояния между телами не осталось?
Глупа та мышь, что пытается играть с котом. Жертве никогда не познать тех правил, что исповедуют хищники. Но Хоган не желал считать себя мышью, пусть даже когти зверя уже почти сомкнули ловушку.

Хоган медлил с ответом, наслаждаясь каждым прикосновением демона. Запрокинул голову, помогая пробраться под воротник. Высокие своды соединялись над головой аркой, уходя к самому небу. Ответь «да» и путь к небесам будет закрыт навсегда... Но разве до того он был у жестого канцлера, не имеющего никакого отношения к церковным добродетелям? Долг, необходимость, цель – все это земное, во славу себе, не Создателю.
Страшно лишать себя посмертия... Но разве задумывался он о загробном мире до того? Выжить бы, вырвать еще одну победу у судьбы, а дальше гори оно синим пламенем. И вот, застыв у черты, испугался сделать последний шаг.
Канцлер сделал шаг вперед, толкая демона назад, прижимая его спиной к зеркалу. Отражение коснулось реальности, впилось в неё голодным клещом. И если женщина отражалась такой же, какой была, его лицо менялось до неузнаваемости. Словно не было проклятого мятежа, не пробороздила морщинами лицо боль и не обострила черты усталость. Канцлер никогда не думал о том, красив ли. Но не отмечать катящиеся в никуда годы не мог.
Шагнув он оперся на ногу и боль прокатилась огненным хлыстом от колена и до паха. Десять лет назад он не задумываясь отдал бы и душу и страну и все, что мог бы получить и отдать за избавление от боли. Но теперь, свыкшись со своим увечьем, научился ценить и ту жизнь то имел. Впрочем, демон ведь не собирался отнимать у него жизнь.
Вернуть мертвого и повернуть вспять время – дорога ли за это цена в одну душу? Спасти тысячи жизней, что умерли бы в гражданской войне – разве одно его посмертие слишком много? Пусть он сам получит мгновения, но все долги, вся обязательства, то он взял на себя, будут выполнены. А если за жизнь он успеет сделать так много, какая разница, что будет после смерти? Вечный покой ничуть не лучше вечной муки, смог же он привыкнуть к муке прижизненной, сможет и к посмертной.
Хоган уперся в холодную гладкую поверхность левой ладонью, оторвал взгляд от своего помолодевшего лица и посмотрел в глаза демону. Словно угольки, где под потухшей чернотой золы таится горячее пламя.
– Если ты правда можешь сделать это... – сказал он, целуя смуглые плечи, – Мне подписать договор кровью или хватит и слов?
И не дожидаясь ответа, спустился губами на ключицы, и ниже, там, где синяя ткань врезалась в нежную кожу. Пусть демон радуется – сегодня Хоган играл по его правилам его крапленой колодой.

Ладонь провалилась в расступившееся зеркало, чувство падения и...
Рассыпалась, разлетелась в клочья реальность – та реальность, где он хромой калека, где у него есть долги, обязательства и страх. Сама преисподняя развернулась вокруг, но Хоган не чувствовал ужаса. Цена назначена, цену он заплатит, так чего боятся – теперь?
И правда казалось – в его власти демон. Тьма вокруг, раскрашенная всполохами, но легко можно рассмотреть каждый изгиб нечеловечески прекрасного тела. Обнаженное тело всегда кажется беззащитным, но не в этот раз. Демон была частью раскинувшейся вокруг чудовищной бездны, и только он был чужим в этой преисподней, пусть и заложивший душу, но пока не расставшийся с ней. Это его душа была беспомощна и неприкрыта перед лже-шазийкой, сама же нелюдь прикрывала наготу тьмой и чужим телом. Разве есть порок в то, чтобы предаваться греху в чужой оболочке?
С самого начала Хоган не имел шансов на победу. Невозможно выкорчевать порок, сколько бы не трудился Орден на этом поприще, а уж ему, земному владыке, и вовсе незачем пытаться. Он сдался почти без боя, но он не торговец рыбой чтобы сбивать цену. Он всегда платил сполна – заплатит и теперь и сам дьяболон не обвинит его в скупости.
Что я потерял и что я получил? Рано думать, поздно жалеть, есть только ночь, бездна в горящих глазах демона и отчаянная страсть, разливающаяся по телу огненной лавиной. Боль осталась по ту сторону зеркала, там же осталось несуразное стареющее тело.
Цена велика – значит, и брать надо все. Хоган не сомневаясь больше скользнул кончиками пальцев по обнажившийся коже. Что дьяболонову отродью до человеческих ласк? Но жадный демон трепетал под его прикосновениями, словно с каждым выпивал глоток души. В бархатной темноте без дна и края, маня наслаждением и пугая мукой...
В застенках Ордена, он знал, практиковали порой такую тактику – волна ужаса и боли, что сменяется облегчением и комфортом. Так церковники раскалывают еретиков, так демон терзал его существо. Смешно, что служители Создателя и тварь из преисподней пользуются одними и теми же методами.
В пустоте не на что было опереться кроме обманчиво-хрупкого женского тела. То ли падение, то ли полет, не за что удержатся и нет ничего постоянного... Только якобы живое тело под руками.
– Ты дашь мне тело Императора – на сегодняшней день.
Канцлер снова нашел горячие губы, сорвав поцелуй.
– В ночь я зачну наследника Империи – императорской крови, что унаследует престол.
Может ли хеская принцесса знать, кем будет её ребенок? Бедное дитя... Незачем думать о ней в этой мрачной бездне.
– Ты дашь мне здоровое тело и, – канцлер задумался на мгновение, коснувшись губами её шеи – двадцать лет. Двадцать лет ты будешь являться по зову и помогать мне там, где не может справится человек.  Спустя этот срок...
Заминка. Короткая, мгновенная и бегут по спине мурашки – шага назад уже не будет.
– … ты заберешь мою душу.
Нет цены слишком дорогой для Империи. Цель ведь оправдывает средства, разве нет? Не давая себе усомнится, не давая задуматься, Хоган прижал к себе демона, кожа скользнула по коже, рождая сладкую истому. Демон был создан для этого – соблазнять, распалять и дарить спасительное безумие, когда ужас от собственных решений не удается побороть разумом.

Понимание того, что он сказал обрушилась на Хогана каменным градом. Не страхом, не ужасом – смятением. Что он отдаст и получит? Сделка близилась к совершению, но канцлер никак не мог осознать в полной мере, что продает и что получает. Мелочная тревога владела им, как и любым, кому приходилось торговаться на рынках Далара – не продешевил ли? Покупаешь ты овес, или продаешь душу – вопросы остаются одними и теми же.
Тьма кружилась бесконечным водоворотом, обнимая обнаженные тела. Хогану хотелось взглянуть на демона издалека – увидеть потустороннее тело целиком, в его красоте и пороке. Но канцлер опасался отпускать демона в этой темноте. Кто знает, не растворится ли он в пустоте, потеряв последнее прикосновение земного тела, пусть и наполненного демонической душой?
– Жаден? Может быть.  Не за добродетели же ты захотела мою душу! – рассмеялся канцлер, в ответ смеху демона. Получилось нервно, беспокойно, но ожидаемый страх так и не пришел. Быть может, Хоган просто не мог поверить своему решению, осознать его в полной мере. Думал ли он раньше о своей душе? Когда изменял Магди и воевал с горцами, обрекал на смерть невиновных и лгал прочим – разве была у него хоть мысль о пороках собственной души?
Так чего боятся, когда отдаешь то, ценность чего не сумел узнать.
– Но такая наглость заслуживает награды – пусть так, когда смогу и пожелаю, я буду откликаться на твой зов о помощи, и коль будет твоя нужда для меня занимательной, позабавлюсь в ее исполнении…
Много это, мало – кто может знать? Хоган никогда не торговался с потусторонними сущностями, раздетым и во мраке преисподней, и уж тем более никогда не расплачивался с торговцами душами.
– Пусть будет так, – решился Хоган. Не впервой ему принимать тяжелые решения и терять неоценимые ценности в угоду... Долгу? Обязанностям? Жажде власти? Чего он хотел больше – благополучия Империи на долгие годы или считанных мгновений в шкуре Императора? Канцлер не мог предположить, что соблазн может оказаться настолько... гибельным. Пусть из долга перед страной и короной – но на первом ли месте стоял долг? Или, как мыши прогрызают мешок с зерном, собственные слабости ослабили панцирь из мнимой чести и давно уж забытых клятв?
Он не знал, что делать дальше. Казалось бы, «всем собой заключишь сделку» давало ответ исчерпывающий... и не давало его вовсе. Никогда канцлеру не приходилось заключать контракты подобным образом.

Отредактировано Альбакант Хоган (2013-02-05 06:10:16)