Ингерн не так уж часто бывала во дворе перед дворцом; приходилось порой, но если могла обойтись – предпочитала другие места для прогулок. Вставая чуть свет, она отправлялась за городскую стену, где ещё можно было встретить кое-какие травы, а бывало, что уходила совсем далеко, так, что возвращалась затемно или вовсе на другой день. А если рассвет не заставал её идущей среди утренней прохлады и поднимающегося гомона, то наверняка – за рисованием, музыкой, за изготовлением настоек или... за учёбой. Тарийка не обманывалась на свой счёт – ей ещё многое следовало изучить, чего не наберёшься в простой и в то же время сложной жизни горных кланов, где порой достаёт и обыкновенной житейской мудрости, но за ошибку жизнь спрашивает жестокую цену.
Выживи! – таков урок холмистых склонов и такова награда, сладко звучащая в песнях вольного пряного ветра. Но разве дворцовые переходы, богатые покои и изысканные манеры не учат тому же? Только ошибись, ступая по безлюдным анфиладам, и тут же найдётся пять видоков; только сделай неверный жест или слово скажи не тем голосом – и думай уже, как бы твоей голове не слететь с плеч. Воистину, разные навыки нужны были Ингерн для двух её разных жизней, но добросердечие и скромность неизменно помогали в любой. Случай вознёс её высоко, и желать большего было бы кощунством перед духами.
Вот и теперь, сдёрнутая с постели волнением и не находящая себе покоя тарийка не желала доставлять кому-либо неудобства. Она не решилась уходить из города утром такого дня, но и сидеть на месте было невыносимо, какая-то неведомая сила толкала в спину, властно веля подняться и идти, нет, бежать. Бежать быстрее! Куда?
Обыкновенно спокойная и плавная в движениях Ингерн стала резкой и порывистой, сама не понимая, что именно вызывало такое зудящее беспокойство. Ей требовался труд, тяжкое дело, чтобы тело притомилось, и разум успокоился, уступая усталости. Тарийка не смела причислять себя к воинам, она видала воинов настоящих, тех, что ходили в бой в родных горах и  бились бесстрашно - не на живот - ради свободы и чести. Видела и закованных с головы до ног, восседающих на рослых лошадях, почти неподвижных, но массивных – рыцарей Далара. Кто она такая рядом с ними? Зяблик против беркута. И всё же случались женщины-воины в горных кланах, а уж с коротким мечом и топором была знакома каждая.
Ингерн мечей и топоров не любила, как и всего, что вспарывает нежную кожу, дробит белые кости, жадно пьёт дымящуюся кровь. Не любила, но вовсе забывать сноровку не годится, а потому в то утро, совершенно особенное и требующее особенного дела, она вспомнила про густой сад. Такого роскошного и большого сада не было во всём Даларе! Тут каждый цветок был взлелеен ласковыми руками, каждое дерево ухожено, дорожка подровнена, чуть не каждый листок был вручную повёрнут к солнцу! Ингерн больше по душе были лохматые от тумана и земляничного дерева крутые холмы, взгорья, покрытые  серыми гранитными лбами, сверкающие снежные пики и радостное тепло упругих ярких трав под ногами; но и красоту этого сада отрицать было невозможно, как невозможно отрицать силу и мужество закованных в сталь рыцарей, пусть даже родные могучие парни с солнечными бородами и белым оскалом зубов, одетые в кожу и ткань, казались куда как сильнее и проворнее.
Тарийка забралась в самую глухую часть сада, в самый дальний конец двора. В такую рань тут и вовсе никого не было, лишь ветер шелестел в кронах, ласково перебирая разноцветные листья прозрачными руками нежнее всякого щёлка. Она не хотела бы попадаться на глаза, но и уходить далеко от тропинки не решилась, а потому выбрала себе опушку посолнечней, да и принялась скакать туда-сюда сначала просто, а потом и со своим мечом, самым простым, выкованным ещё у родного очага, но пробовавшим крови, и знавшим вкус человеческой жизни. По всему видать, не самой худшей она оказалась, когда дошло до дела, а боле ничего и не надо; не губить, но созидать – такое призвание дали Ингерн всемогущие духи, и отрицать его не след.
Одета была парнем, да притом на Даларский манер – в портах, а то в платье не больно то попрыгаешь. Холщовую рубаху, да пояс потуже, и гриву тягуче-медовую, медную в золотых солнечных лучах – в две тугие косы. В девках каждая в клане волосы распускала, а чуть старше становилась - заплетала по две косы. У кого они были лёгкие и огненно плясали, каждым волоском выражая своё яростное горение жизни, выбиваясь и распадаясь по плечам, у кого густые и толстые в пол кулака, чуть не землю подметали вплетенными разноцветными яркими лентами - такую замучаешься плести-расплетать. Ингерн свои змеистые обычно расплетала, уважая даларцев, коли они имели иное представление о должном, и всякая незамужняя ходила простоволосой, лишь украшая себя, но всё же знала свою правду: с растрёпанными волосищами попробуй-ка, займись делом, тут же везде зацепятся, спутаются, скомкаются и грязным кулем повиснут – неудобство сплошное и смотреть противно. Эта мода пошла от бездельниц в украшенных кружевом платьях, сидящих изящно и грациозно в своих богатых чертогах, но столь же беспомощных в жизни, сколь прелестных.
Ингерн уже выпало как-то завязать пучок и покрыть голову сукном, но духи решили иначе устроить её судьбу, не дав свершиться священному обряду, и была теперь Ингерн не девка и не жёнка, жила далече от родных гор, и лишь лекарством спасалась от гложущей тоски. И вот, металась по дворцовому двору, будто где-нибудь в безлюдных холмах; с косами, будто снова оказалась в девках на выданье; да ещё и в мужских портах, в простецкой широкой рубахе – с парнем, небось, не спутают, но и за истинно женщину не сочтут. Одна надежда – не станут смотреть или примут по незнанию, по простому наряду за служанку. Проскользнула же тенью во двор, значит и выскользнуть – не сложнее.
Беспокойные мысли всё не давали Ингерн полностью отрешиться от мира, и потому она нутром почуяла взгляд. То был не горячий и тяжёлый, как рука, взгляд, на который невольно поворачиваешься, ожидая недоброго, но всё же достаточно пристальный, чтоб с детства привычная к охоте Ингерн насторожилась. Совсем звериное проскользнуло: замереть, затаиться и подождать. Удостовериться. Ингерн опустила руку с узким, не шире четырёх пальцев, мечом и вся обратилась в слух, в чутье, а затем безошибочно повернула голову в сторону наблюдавшего. Ох, сбежать бы сейчас подальше от непрошеных глаз, но коли у самой ума нет, так хоть поучат – добудут последствий.
Покоя возмечтала? Не посреди травянистых склонов, небось, но посреди города шумного. Вот и выкручивайся теперь.
Сердце тяжко колотилось, ныло отвыкшее от подобных тренировок тело, меч стал в три раза тяжелее, и каждым вздохом жадно ловя воздух в лёгкие, Ингерн попыталась быстро успокоиться. Не хватало ещё жадно облизывать сухие губы! Спокойствие, холодность, вежливость.

Отредактировано Ингерн Уэллис (2012-12-31 22:59:11)

Ингерн склонила голову в ответ и  даже сделала нечто вроде неуклюжего реверанса в штанах. Про себя она уже придумала несколько подходящих названий всем этим назойливым формальностям, которые так неловко соблюдать в подобных ситуациях. Но далее мужчина сделал жест, ярко выражающий намерение присоединиться к тренировке, и вот тогда-то сердце скромной тарийки забилось оглушительным набатом, сокрушая ребра и неведомым образом препятствуя нормальным мыслительным процессам. Ингерн зашлась красными пятнами, удивительно яркими, и разукрасившими не только лицо, но даже шею и уши, создавая странный узор в сочетании с мириадами веснушек, покрывающими всё тело.
Недавно принятой ко двору друидке из горного племени только и не хватало, что опозориться перед влиятельной особой. В воинском деле Ингерн понимала довольно для того, чтоб даже не сметь ровнять себя со стоявшим на дорожке человеком. Есть что-то особое в позе истинного воина, что-то скрытое в развороте плеч: спокойствие и уверенная мощь; и особенное, ни с чем не сравнимое выражение глаз. Ингерн ещё стояла далековато, чтоб заглянуть в глаза, но всё равно видела достаточно, чтоб только посочувствовать себе. Привитая старой наставницей внимательность позволила ещё различить тянущийся по лицу шрам, и сердце сразу кольнуло знакомой иголочкой. Ингерн и его была готова пожалеть, попытаться помочь, и если не исцелить, то хоть облегчить… Но она уже достаточно жила на свете, чтобы понимать – не всякий человек нуждается в этом, и уж тем более не всякому стоит показывать, что на самом деле творится в душе – будь там хоть дивный сад, расцветший специально, и благоухающий нежными цветами. Гордость толкала людей и на большие глупости, чем растоптать эти цветы, чем унизить и осмеять чужое доброе чувство; ибо гордость видит унижение в том, чтобы принимать помощь, особенно если ты – здоровый и полный силы муж. Неужто глупой девке лезть ему в лицо, замирая только лишь от тени той боли, что должна была когда-то терзать, оставляя подобную метку? Негоже так оскорблять мужчину; та боль уж давно прошла, а ворошить былое бывает больней – это Ингерн знала по себе, а потому не посмела лишний раз глаза скосить, и даже подобные мысли погнала из головы, чтоб не мешали. Склонив голову, она сделала ответный жест, который мог бы трактоваться только как приглашение к поединку, и украдкой перехватила меч, наливающийся тяжестью все больше, и казавшийся теперь вовсе непомерным. Сейчас замахнётся – как руку поднять, как оборониться хоть малость?
Человек был не молод и не стар, а в том самом возрасте, когда в мужчине просыпается уже не юношеская гибкая стремительность, но зрелая могута; когда невестятся старшие сыновья, ещё угловатые, но мнящие себя чуть не ровней отцам; когда уже хозяин, муж, отец и заступа, но ещё особо нет седины в бороде, а сила только достигает расцвета, и дальше лишь опытом будут полниться годы.
Впрочем, даларцы бороды носили редко, а этот самый человек был вовсе даже не похож на мужей Тары. Он был едва на пол ладони выше Ингерн, смугл и черноволос, и уж вовсе иначе скроен. В кланах Тары он едва ли сошёл бы за красавца, но Ингерн уже не была той закостенелой в традициях девчушкой, что врачевала громадных, солнцебородых и ясноглазых горцев. Взглядом целителя она видела, что добрые духи не обделили его ни присущей мужскому племени силой, ни слаженностью пропорций, но сейчас это лишь пугало её, приводя в трепет от предстоящего маленького поединка.
Такому не подставляйся под падающий клинок, ибо и двумя руками не удержишь направляемый им удар, но в то же время и на скорость не уповай. Вдвое гибче окажется ведь, лесным котом изогнётся, и ещё задумаешься, есть ли в нём кости, или одни гибкие хрящи. Вот уж кого Ингерн никогда бы не выбрала себе в противники. В чём преимущество перед ними? На что надеяться? На чудо, творимое духами? Тарийка уже видела, насколько разными были движения выходцев из других сторон, и все не менее смертоносны и заковыристы, чем те, которым обучали в её клане. И бывало, что их сталь оказывалась куда крепче… клинки долинных жителей ценились высоко, привезённые из за моря, закалённые, гибкие и прочные. Теперь и сама тарийка чувствовала себя подобным коротким мечом с простой крестовиной, ничем не украшенным, грозным разве что против зверья. А супротив настоящего шуршащего холодную песню длинного и без единой даже малой зазубрины клинка… Так и виделось ей, как входит этот незнакомец из чёрноты в круг светлого костра, и только тонкая полоска меча отгораживает от полного падения, разбивающего все мечты о счастье, вспыхнувшие было робкими пламенными язычками посреди мертвенной цепенящей пустоты.

Отредактировано Ингерн Уэллис (2013-01-05 19:10:58)

А глаза незнакомцу достались серые и очень светлые, холодные и острые, как будто светящиеся, как звёзды на ночном небе и меняющие оттенок с каждым поворотом головы, но не теряющие весёлой насмешливости. В такие глаза смотреть стыдно, даже если кругом прав. А уж если еле держишь в руках клинок – хоть бы сгореть сейчас дотла и улететь лёгким пеплом куда-нибудь подальше.
Ингерн позорно задыхалась, хотя её противник даже не вспотел, и чувствовала себя чем дальше, тем всё более нелепо. Духи свидетели, тарийка от рождения была наделена состраданием невероятной силы и редко кому бы то ни было желала хоть малейшего зла, но теперь она бы не отказалась посмотреть, какого цвета кровь у этого человека.
Сама виновата! – резко одёрнула себя Ингерн, забравшись мыслями уже вовсе в непостижимые для неё дали жестокости, - Всерьёз желать ранить того, кто мог искромсать тебя в капусту, но был так великодушен, что даже не проявляет снисходительности? Кто прекрасно понимает истинное положение вещей, но всё ещё даёт тебе уйти с поляны хоть с остатками чести? Полноте. Сама забралась в сад дворцового двора, никто, небось, не неволил. Сама бы себя и корила, выйди всё иначе, ведь никому же не хотела боли. А если бы не были духи так добры и послали бы изнеженного и самовлюблённого мальчонку, которому кровь пустить – подписать себе смертный приговор; но дать повод думать, будто поддаёшься и обидеть тем самым – равная опасность. И ещё не благодаришь спасителя, а о гордости своей печёшься…
Вы позволите узнать с кем мне выпала честь скрестить клинки? – Ингерн настолько глубоко ушла в свои мысли, что даже вздрогнула всем телом, увидев издевательский поклон. Да, видать, знатно поддавался незнакомец, раз уже и мысли далеко ушли от боя. И верно, мужчина стоял совершенно спокойно, объявляя неназванную передышку. Тарийка только было начала думать, как же ей назваться, ведь и соврать нельзя и правду сказать стыдно, как её избавили от необходимости отвечать.
Мыслью больно скор. Или же ответ ему не слишком нужен.
И не сочтите за дерзость, но может внесем в наше развлечение элемент спортивного интереса? Так вот – первый кто нанесет три укола воон по тому дереву, получает шанс сопроводить проигравшего на сегодняшнюю свадьбу.
Ингерн недоумённо подняла брови, окончательно опустив меч. Раз тут с ней и не думают сражаться, что ж, тут не горы, чтобы считать это в обиду. Тарийка так и не смогла удержаться от мысли о спасении – вот сейчас из-за куста появляется… некто… ещё не придуманный… быстро делает три укола несчастному дереву, и если незнакомцу дорого его слово, то друидка сможет сбежать из-под взгляда насмешливых серых глаз.
И что за странное условие – три укола? Дерево чем ему виновато? Ага. И победитель сопровождает проигравшего. Лих завёрнуто.
Ускользнуть змейкой в траву теперь совсем не удастся. Мошкой спрятаться за листок. Лёгкой былинкой на крыльях ветра… впрочем, какая былинка? Здоровенная девка, растрёпанная и взмокшая, перемазанная в травяном соке, да ещё и краснеющая, как дикая земляника в лучах заката. … А меж тем, отвечать что-то было надо.
- Много чести дерево зазря ранить, - вышло как-то хрипло, горло было вовсе пересохшее, но зато неуклюжие слова дополнились столь же неуклюжим жестом. Ингерн мысленно возопила про себя – открыла рот, так лучше бы молчала, может, хоть умной показалась. Истинно, кто взялся исцелять – за меч не берись, ни в чём теперь нет весёлой лёгкости и удачи; куда же девалась былая удаль? И даже слова на ум нужные не приходят. Обидно.
Сейчас не о чести речь. И не для чести бой. И много ли ему печали, что живое холодным железом рубить по пустой прихоти – гневить духов.
Да хоть бы духи были трижды рады, Ингерн не стала бы колоть деревья. Защитники, заступники от злого ненастья и палящего солнца, доверчиво отдающие себя в руки плотникам, приветливо качающие кронами, приют дающие зверью и птице, прохладу низким целебным травам – они были для друида частью мира, и частью важной, неотделимой. И уж тем более без всякого повода, а впусте.
Что ж, может и таков должен быть воин. Не зря же учат их убивать – не растить и лелеять.
Ингерн попыталась улыбнуться, чтоб уж не казаться совсем лешим пеньком; да ещё – мало ли, а вот сейчас обидится на неприветное слово, зарубить не зарубит, но взгляд станет такой тусклый, безынтересный, и в складках губ появится презрение. Тарийка этого также не хотела, и ждала ответа с некоторым замиранием.

Отредактировано Ингерн Уэллис (2013-01-11 20:22:58)

- Милая леди очень скрытна, как я погляжу. Однако, мы вроде как всего лишь невинно разминаем мышцы. Так что можете не стесняться, и все-таки назвать свое имя, - Ингерн чуть не поморщилась.
Видать, не того полёта птица, чтоб не отвечать ему на вопросы. И вот я уже скрытная, невинно разминающая мышцы дама, стесняющаяся назвать своё имя.
- Меня зовут Ингерн, - тарийка сделала шуточный реверанс, не в силах преодолеть некоторого раздражения или сожаления, что всё так получается - скомкано и некрасиво. Тем временем, мужчина продолжал говорить:
- Вы отвергли мое предложение, но при этом не высказали ни одного  в ответ.
Может это сказывается придворная привычка повелевать? Что ж, ответить робко и смущённо будет очень кстати. Или лучше сразу в омут с головой, что-нибудь бесшабашное, смелое или игривое? Только… что предложить?
– Я конечно, просто могу нижайше просить оказать мне честь стать моей спутницей на сегодняшнем торжестве, но ведь это будет слишком неожиданно для вас и слишком просто, а потому банально и неинтересно для меня.
Интересно, что по этому поводу сказал бы принц тарийский? Но не отказывать же, в самом деле, знатному вельможе, если всё, чего он просит – составить компанию на скучнейшей церемонии?
Ингерн постаралась улыбнуться как можно любезнее, невольным движением поправляя волосы. Может, и не стоило так нервничать, что её застанут здесь в неподобающем для придворной дамы виде? Пока всё идёт лучше, чем могло бы быть. Но нужно не забывать об осторожности.
Сейчас вельможа не просит ничего, а через минуту потребует целого мира. И уж тем более, если узнает, кто я… И пойти на церемонию в таком виде тоже нельзя.
Тарийка нервно закусила губы. Затруднительное положение никуда не делось, и как из него выйти – было не понятно. Теперь всё зависело от расположения мужчины, и как ни горько было это признавать, но стоило постараться наладить с ним хорошие отношения. Нельзя, чтобы из-за минутной глупости пошли прахом годы учёбы, и самое главное – только что расцветший в душе цветок, вернувшаяся способность чувствовать что-то кроме чистого сияния долга.
Ингерн задумывалась, было ли то давнее чувство благословением духов или же проклятием. Выполняла ли она их волю или наоборот, перечила; чем невольно и навлекла на себя их гнев. Тяжко бывает внять их голосу, ибо он не слышен обычным ухом, не видим для глаза, и кажется неуловим, ибо только сердце способно понять. И когда сердце внятно говорит о любви, могла ли она сомневаться, что на это было её право? Теперь сомневалась… Но вот жизнь снова желает испытать её, и опыт прошлого не должен быть забыт.
В любом случае, этого незнакомца следует, как незваного гостя, посадить за стол, накормить, обогреть… а уж потом задавать вопросы и разбираться, что к чему. Ну... не в прямом смысле.
– Ну так, леди, у вас есть какие-либо предложения?
К ужасу Ингерн, предложений у неё не было от слова «совсем», но терять хорошее расположение духа мужчины опасно. И тем более было опасно для неё в этой ситуации, поэтому друидка лёгким жестом оправила одеяние и ответила с тёплой улыбкой:
- В таком случае, я сама попрошу вас сопровождать меня.
Она сделала пару шагов по поляне, снова вскидывая меч в руке и становясь в стойку, которой учили её ещё в горах. Когда решение принято, и неизвестность перестаёт смущать разум своей темнотой – всегда становится легче, даже если намеченный путь будет куда как нелёгок.
- Всего пара ударов, милорд, прошу вас. Ибо я вижу, что ваш навык далеко превосходит мой собственный, и этот урок будет ценен. И если вы сочтёте возможным, то я обращусь к вам с иной просьбой… более личного свойства…
О, духи, что за ужас я творю? Лесть... ну хорошо, заслуженная похвала... и тут же двусмысленный намёк. Ох, духи, если бы можно было пережить это утро ещё раз, я ни за что не сунулась бы в сад; я не была бы вынуждена говорить такое...
Ингерн на миг потупила глаза, снова покрываясь красными пятнами. Она много раз видела, как жеманно кокетничают фрейлины и слышала, какие глупости они болтают, и всегда задавалась вопросом: неужели это действительно приятно мужчинам? Какие-то грубые или пошлые намёки? Двусмысленность? Потом она поняла, что о чём бы они не говорили, они не имеют в виду любовь… Но топорность происходящего продолжала смущать её, и её собственная невежественная попытка игры словами – тоже. Хотя нельзя не признать, краска, залившая всё лицо, пришлась весьма кстати.
И неизвестно ещё, что обо мне подумают… Ох, не вышло бы ещё большей беды от таких слов.

- Прекрасная Ингерн, ваше предложение слишком великодушно, чтобы у меня возникла хоть тень сомнения поставить его под сомнения, или тем паче отказать.
Ещё длиннее эту мысль завернуть было бы трудно. И как у них язык не отсыхает постоянно так говорить. Если 2 фразы занимают всё время от полудня до заката… Может быть, они зато успевают много подумать?
Сама Ингерн успела уже подумать обо всём на свете: она немножко попереживала о деревьях, к которым в Даларе относятся без должного уважения, потом потерзалась собственным косноязычием, в отдельную тему терзаний выделила своё непристойное поведение, потом мысль перекинулась на разглядывание меча вельможи, затем на разглядывание самого вельможи… Где-то между этим затесалась мыслишка о подобающей для церемонии одёжке, и совершенно обособленное переживание о не политом цветочке, оставшемся в комнате. Ещё были мысли про свежесть утреннего воздуха, про то, что было уже в нём предчувствие полуденного зноя; время, по своей извечной привычке, не стояло на месте. Достойно ли оно было поношений или восхвалений? Много ли слышали духи в сердцах людей горячих молитв, призванных изменить ход времени – неумолимую суть мира?
– И конечно же я всегда исполню любую личную просьбу, насколько это будет в моих силах.
Он у меня на крючке или я у него?
Ингерн так и не научилась хорошо играть в эти игры. Зато уже успела убедиться, что если не научится в ближайшем будущем, то просто погибнет. Далар был вовсе не так прост, как горы… точнее… это была сложная мысль, многослойная и достойная более детального осмысления…
Горы были прекрасны и чисты, жизнь там была куда как непроста, но на иной лад. Может, там было понятнее, кто и за что умирал? В даларе же было понятно только то, что люди сами не понимают, за что они умирают. И в душе тарийки зрело подозрение, что истинной цели не знали даже те, кто умирал далече и был уверен в благородной простоте своего выбора. Только ли духи правили этой маленько вселенной – Даларом? Множество незримых кукловодов дёргали за бесплотные ниточки человеческих желаний, и уже нельзя было точно сказать, что правда, а что обман. Далар был сложен… и очень даже прост. Труды горожан тарийка почитала за лёгкую забаву – руки занять под звонкую песню. Но разве легко было умирающим в порту от грязи и в грязи? За что они приняли подобную мерзкую смерть? Почему они должны были терпеть эти муки, и почему они их терпели? Неужно они не могли бы найти жизни лучше? Неужто здешним невидимым королям доставляет удовольствие… и знают ли они? Или может, настолько погрязли в собсвенных интригах, что почитают их круг – всей возможной жизнью? Стремились ли они к такому?
Да, голова друидки вечно была занята кучей вопросов, на которые она не смогла бы найти ответа. За эту абстрактрую мечтательность, за свою задумчивость она часто получала тумаков от наставницы. Но не задумываться о подобных вещах всё равно не могла, даже если и пыталась. Вот и сейчас – не лучшее время для размышления о судьбах высоких мира сего.
Не могла найти другого времени? Сейчас надо думать о вельможе… как бишь его?
- Однако, нам не следует забывать, что к огромному сожалению время нас сильно поджимает, а мне надо привести себя в надлежащий вид, дабы не позорить вас.
Опять лихо заворачивает. Мягко стелет – жёстко спать.
- Милорд столь любезен и заботлив! Но я в невнимательности своей не расслышала ваше имя… - Ингерн сделала невинно-вопрошающее лицо, уже даже несколько досадуя, что придётся расстаться с этим человеком. А ведь он мог бы быть ей очень полезен, если бы она повернула дело в свою сторону.
Тарийка мысленно хмыкнула, оглядывая себя как бы со стороны.
И это благородный и бескорыстный целитель? Право же, я начну думать, что любовь – проклятие. Если ради любви к одному мужчине я иду на заигрывания с другим, да ещё не желаю терять его компанию, надясь выгадать для себя кроху с его стола. Вот это низость. О, духи, как же мне разобраться, что делать…
Между тем, что делать в данный конкретный момент, тоже было не слишком понятно. Друидка только что попросила урок фехтования, и по всему выходило, что ей отказывают. Или же наоборот?
Ингерн снова опустила свою железяку, подвив желание спрятать меч за спину, скрыть от слишком уж внимательных серых глаз.
Не дать ему уйти тоже было бы скверно. Ещё не известно, какова его истинная цель. Может, я слишком разочаровала его? Может, он хочет сбежать… но тогда ему придётся нарушить слово! Хм, что значит для него данное слово, я тоже не знаю.
А время действительно поджимало. Тарийка хотела поприсутствовать на предстоящем торжестве не меньше, чем заполучить хороший меч для турнира… Ей следовало поспешать, чтоб успеть провернуть все эти внезапно возникшие дела, использовать сыпящиеся на голову шансы.
И снова Ингерн ужаснулась собственным стремлениям. Как она хотела иногда быть другим человеком: не склонным ни к долгим размышлениям, лишённым совести и сострадания, лишённым всех этих ужасно неудобных моральных переживаний. Она хотела быть хорошим человеком и хорошим целителем, жить по совести и радоваться каждому дню. И именно это привело её к трагедии, именно поэтому она позорно бежала, загнала себя в Далар и стала другим человеком… всё ещё стремящимся к прежним идеалам, но двигающимся по другому пути. Точнее, разрывающимся между сотней возможных дорожек, утопающем в болоте и не видящим даже коряги, за которую можно было бы зацепиться…
Или вот она, коряга? Воистину, я уже не та, что была в Таре… и не того ли сама хотела?

Отредактировано Ингерн Уэллис (2013-01-25 23:26:13)