Было раннее утро, когда юный оруженосец шёл по направлению к дворцу с тем, чтобы тайно передать некую важную бумагу.  Записку нужно было доставить к определённому времени в определённое место. Собственно, задание господина канцлера было довольно простым и легковыполнимым, как казалось Эмери. Возможно в его убеждении и заключалась одна из самых важных ошибок этого дня.
От дома Хогана до императорского замка было недалеко, и особо торопиться было не обязательно, так как времени хватало на два похода до дворца, но всё же, юноша чуть ли не летел по улице, надеясь пораньше освободиться, хотя на подобное рассчитывать не стоило. В замок он вошёл без каких-либо вопросов, его, как оруженосца канцлера, знали тут, ну, а если не знали, то у него была бумага на этот счёт, но пользовался он ею редко. Итак, он без труда попал в замок, но теперь нужно было найти именно тот коридор в западном крыле дворца на третьем этаже, где располагалась нужная ему комната. Эмери лишь примерно знал, как туда идти. Он поднялся на нужный этаж и уже даже почти нашёл необходимый ему коридор, когда вдруг услышал, как его окликнули. Он остановился, стараясь понять, не показалось ли ему, а затем обернулся. В коридоре была только охрана — двое стражников стояли шагах в двадцати от него. Эмери пристально посмотрел на них.
- Чего смотришь? Тебя я зову... - ухмыльнулся один из стражников. Его лицо показалось знакомым оруженосцу, но так смутно, что вспомнить его он никак не мог.
- Не подскажите, где малый зал? - спросил юноша, делая несколько шагов к ним.
- Подскажем, если подойдёшь... - голос стражника крайне не понравился юноше, но он всё же ещё подошёл к ним, - Смотри-ка, не помнит. А может делает вид, что не помнит? - мужчина сам шагнул к оруженосцу.
- Подожди... - остановил его второй.
- Прошу прощения, я не понимаю, о чём вы... - проговорил тихо Эмери, снова начиная копаться в самых дальних закоулках своей памяти.
- Два дня назад, ты оскорбил меня, щенок... - он дёрнулся к юноше, но друг сумел его остановить.
Тут же все поиски были окончены. Шутку с памятью сыграла солдатская форма. Два дня назад Эмери встречался со своей сестрой, которую провожал до дома, а на обратном пути не удержался и заглянул в одно из заведений, которые не закрываются на ночь. Ему давно хотелось узнать, что бывает в таких местах, но выкроить время для подобной прогулки на службе у канцлера нужно было постараться. Там же он с большим интересом уселся за стол с азартными играми. На ставки играл он впервые, так что не сразу осознал весь свой риск, проигрывать стал сразу, но не постоянно. Впрочем, он решил, что всё же оставит себе немного денег и сыграет ещё пару партий. Правда, вдруг он заметил, что один из игроков меняет одну из данных ему карту на другую, естественно, так, чтобы никто не видел. Тут же юноша заявил об этом остальным и указал на шулера, который тут же сообщил, что ничего подобного не было. Завязался спор, который, мог бы закончиться дракой, но всё же её не случилось и тогда Эмери вернулся домой цел и невредим. Теперь же он отчётливо видел, что стоявший перед ним стражник и есть тот самый шулер.
- Я вас? Вы сами себя оскорбили, ну, или может ваши руки подвели вас под оскорбление, тогда вам стоит проучить их... - фыркнул Эмери, развернувшись, так как тратить время было сейчас ни к месту.
- Куда пошёл? - возмутился стражник, - Ты мне ответишь!
- Что мне вам ещё ответить? - юноша не удержался и остановился.
- Что? А вот что: что ты тут делаешь и как сюда попал? - кажется, этому человеку был нужен только предлог, чтобы наброситься на мальчика, впрочем, он спокойно мог бы обойтись и без него, не стой рядом его друг. Эмери это не понял, но почувствовал.
- Я не обязан вам этого говорить, вы стоите не на входе во дворец, а через него я уже прошёл, вам этого должно быть довольно.
- Да? А что, если ты вор или лазутчик?
- Равен, успокойся... - попробовал успокоить приятеля второй стражник.
- Как могу я успокоиться, я же рассказывал тебе про этого сопляка.
- Да, я помню, но посмотри на него, ему же лет пятнадцать. Не паж ли он вообще?
Эмери возмутился до глубины души. Пятнадцать? Паж? В юности подобные сравнения всегда воспринимаются особенно остро. В случае же юного оруженосца такая досада переходила в ярость и теперь он изо всех сил старался себя сдержать и не забыть, зачем он пришёл в замок.
- Да, ты прав, он мальчишка, но так почему бы не проучить его в воспитательных целях? - заметил Равен, - И нет, можешь даже не думать, что ты нас сейчас покинешь.
Он, видимо, заметил, как мальчик отступил, намереваясь уйти, хотя ответить хотелось очень.
- Не вам меня учить, - фыркнул он, - Я тороплюсь.
- Теперь нет... - стражник шагнул к мальчишке, схватил за локоть и дёрнул к себе, правда Эмери руку тут же выдернул назад.
- Оставь его, - всё ещё старался вразумить друг.
- О нет, я проучу глупого пажа, не умеющего держать язык за зубами!
В этот самый момент, когда Эмери понял, что его точно не отпустят, продолжат дальше оскорблять, а что уж будет потом он вообще представить не может, неожиданно захлестнула волна ненависти. Чем он провинился? Тем, что сказал правду? Впрочем, он даже и не думал, из-за чего всё это с ним происходит, он просто знал, что это несправедливо, а значит он не позволит так с собой говорить. В голове зашумело. Его в этот момент толкнули к стене и наговорили ещё больше всяких оскорблений, чем раньше, но ни слова он не слышал, это было неважно.
- Оставьте меня... - прошипел он, чуть ли не скрипя зубами.
- Оставить? - Равен приподнял одну бровь, усмехнулся и замахнулся на мальчика. Друг его решил, что уже зашло слишком далеко, и шагнул к обоим. Правда тут произошло то, чего стражники никак не ожидали от «глупого пажа». Эмери успел увернуться от удара, выскользнуть из рук мужчины, а по пути схватить кинжал, висевший на поясе Равена. Дальше юноша и сам не понял, что случилось, только кинжал по самую рукоять вошёл в живот стражника. Тот вцепился в руки оруженосца, а изо рта его хлынула кровь, он упал на пол, где задёргался в судорогах.
Второй стражник ошарашено смотрел на умирающего друга. Ему точно было уже не помочь, только, разве что, убить. Вскоре раздался предсмертный хрип и голубые глаза мужчины медленно закрылись.
Эмери ещё не осознал, что случилось, он стоял на месте, не пытался бежать или сопротивляться. После первого же удара солдата, он повалился на пол. Он не понял, когда и как появились остальные. Они скрутили ему руки, вели куда-то вниз по лестнице, в какое-то холодное подземелье, иногда пинали, а перед глазами Эмери стоял стеклянный взгляд Равена и кровь. Она повсюду, бьёт фонтаном, он сам весь в крови, и всё кажется красным. Красное солнце мелькнула в одном из узких окошек на лестнице.
Юношу заперли в холодной, маленькой камере, где он остался наедине со своей совестью.
В этот день посланию канцлера не суждено было добраться до получателя. В этот день получатель — глава охраны узнал, что один из его солдат был заколот прямо в коридорах императорского замка.

Прошлый день для Эмери прошёл как в тумане. Он не помнил ничего, что происходило с ним после того, как голубые глаза стражника замерли, глядя на него, словно замёрзли, а затем медленно закрылись навсегда. Только мыслей, которые роем жужжали в голове его, притом довольно больно кусаясь, не покидали ни на миг, хотя большую часть их он так же забывал, заменяя новыми, в точности повторяющими прежние.
В детстве, когда ему пытались объяснить, что есть смерть, мальчику не хватило смутных размышлений о вечной душе и о том, что жизнь не кончается этой самой смертью. Он позволил себе провести опыт. Котёнок, после того, как ему всадили нож в живот и распороли брюхо, повис в руках, и не было никакого признака, что он жив после смерти. Не показалась так же и его бессмертная душа и не вознеслась к небесам, а пушистый комок медленно закоченел в окровавленных руках удивлённого и напуганного ребёнка.  Такое объяснение вместе с наказание матери было вполне достаточным.
В последнее же время юноша стал подозревать, что характер у него довольно скверный. Он был порывистым и неуравновешенным, он позволял своим чувствам брать верх над разумом, особенно подчиняясь злости и раздражительности. Причины такого своего поведения он не находил, и контролировать себя было очень непросто. Эмери всегда был внимателен и напряжён в кабинете Хогана, стараясь не позволить себе вымолвить и лишнего слова, так как с первого дня встречи с ним понял, что поблажек ему не будет, хотя и тут не всегда удавалось себя сдержать. Как только же оруженосец выходил за порог дома канцлера и получал мнимую свободу, то часто позволял себе срывать злость на абсолютно посторонних, не виновных в его раздражении, людях, которые не вовремя попадались под руку. Конечно, он старался удерживать себя от драк, но и такое иногда случалось, и всё же ни разу не доходило до серьёзных последствий. К тому же он научился скрывать от  господина свои похождения. Но не теперь. Теперь всё было иначе. Убийство – не уличная драка, человек – не котёнок.
Юноша просто не понимал, как могло так произойти. Он не хотел причинить вреда тому человеку, он даже не помнит, как кинжал оказался в его руках, но зато помнит, как в эти руки вцепились дрожащие холодные пальцы стражника, как он выдернул кинжал из его тела, как из раны брызнула кровь. Он отчётливо помнил всё это. Но в этот момент он словно не был собой, словно наблюдал со стороны. Спустя несколько часов в камере, когда разум его был готов более-менее воспринимать реальность, он старался просто понять, было ли на самом деле то, что он видел, или ему это привиделось, хотя доказательством служили холодные стены камеры. Когда же он признал, что совершённое злодеяние дело его рук, тогда же он и перестал понимать, как относиться к произошедшему и к самому себе. Мучительные мысли не оставляли его весь день и всю ночь. Возможно ли искупить подобное злодеяние? Ближе к утру его стали иногда покидать муки совести и приходить мысли наподобие: Что будет, если узнает милорд? Он казнит меня? А отец? Откажется ли он от такого сына? Узнают ли они вообще о том, что я сделал и где я теперь? Ведь стража… они даже не спросили, как меня зовут. Нет, говорить я им не буду, чтобы опозорить имя отца? - но эти мысли проносились, как ветер, и возвращались прежние, невыносимые, с ними мелькали предположения, что убитый был любимым мужем, любящим отцом, единственным сыном, что чей-то мир рухнул, вместе со смертью Равена. И всё лишь потому, что страх и злость взяли верх над рассудительностью. Он мог три дня назад, увидев, как человек прячет карту, промолчать и ничего бы этого не было, он мог смириться, когда тот доказывал, что юноша врёт, он мог уйти вчера, когда уже узнал обидчика в коридоре замка, он мог хотя бы не огрызаться и не оскорблять его, разжигая взаимную злость, но он ни разу не отступил. Юноша полагал, что твориться несправедливость, что ж, разве удалось ему её прекратить? Было ли справедливым лишить человека жизни за карточный обман?
В иные моменты своих мрачных размышлений, Эмери хотелось просто умереть. Только для того, чтобы прекратить все эти мучительные думы. Но сердце его не собиралась останавливаться по велению разума, а биться головой о стену было слишком непросто; что, если он не убьётся, а станет идиотом, подобием человека. Оружие же было отобрано стражей.
В момент как раз таких размышлений скрипнула дверь. Юноша не сразу понял, что звук, который он слышит, реален. Он лежал на холодном каменном полу, в углу камеры, в которой, не смотря на наличие маленького окошка под потолком, было так темно, что день никогда не наступал. Устроился он крайне неудобно, весь перекрутился, уложил голову в самый угол, руку заломил за спину, словно пытался сам себе что-нибудь сломать.
– Доброе утро, Эмери, - раздался знакомы насмешливый голос, но кому он принадлежал оруженосец понять не мог. Сейчас, все голоса были для него едины. И всё же, этот заставил его вздрогнуть. Юношу тут же выбрался из своего неудобного положения и обернулся на дверь. Все размышления его разлетелись, словно стая ворон. Он вскочил на ноги, пошатнулся, облокотился рукой на стену, но тут же оторвал её от ледяного камня. И всё это Эмери сделал как-то инстинктивно, словно потому, что так нужно было сделать в любом случае, даже, если этот человек намеревается вести его на эшафот. Только после того, как он уже более-менее твёрдо стоял на ногах, юноша постепенно сам стал понимать, почему так взволнован.
- Милорд, - пробормотал он, поклонившись, затем тут же решил, что такие любезности в его положении смешны, но менять что-либо было поздно. Он понимал, что раз Хоган стоит перед ним, то наверняка уже знает, почему его оруженосец находиться в подземелье королевского дворца. Единственный вопрос – зачем он здесь? То письмо, насколько оно было важным? Юношу обыскали, прежде чем посадить сюда, и записка была изъята у нерадивого слуги. Могла ли она принести неприятности его господину?
Эмери отступил в угол. Он хотел бы объяснить, но ещё вчера вечером понял, что объяснения его не являются оправданием, и потому теперь их говорить не было смысла. И всё же, ему почему-то очень хотелось оправдаться перед этим человеком, словно он был единственным, кто сможет понять, хотя на подобную чувствительность своего господина Эмери не рассчитывал. Он молчал минуту, просто глядя на канцлера, словно видел его впервые, а затем медленно, как будто с трудом, поднял голову и посмотрел на маленькое отверстие у самого потолка.
- Уже утро… - он поморщился от осознания того, что уже сутки провёл в мрачной пустоте камеры, и снова повернул голову к канцлеру,  - Милорд, если вы… - юноша запнулся, понимая, как ничтожно выглядит сейчас, - Если вы позволите объяснить… Возможно, вы не сочтёте это объяснение достойным, но хотя бы… - он оборвался, то ли забыв, что хотел сказать, то ли намеренно прервав бессвязное бормотание. К тому же, он вдруг понял, что приветствие его хозяина было весьма саркастичным. Стоит ли дальше забавлять его своими жалкими попытками оправдаться? Эмери отвернулся от Хогана и уставился в стену, решив, что тот сам сообщит его приговор.

Отредактировано Эмери Корбо (2013-01-02 23:53:01)

Порой Эмери удавалось с некоторыми потерями устоять перед своим господином, так как он научился защищаться и парировать его острые, как клинки, слова, но не сейчас. Теперь он был совершенно беззащитен и не готов к подобному нападению, которого, признаться, и не ждал, хотя стоило бы. Каждый вопрос, каждое требование врезались в его голову и заставляли мучиться ещё больше прежнего, хотя совсем недавно он подумал, что уже начинает свыкаться с мыслью о невозвратимости случившегося. Теперь же вчерашняя картина вновь ясно встала перед его глазами, впрочем, не давая ответов ни на один из заданных вопросов. Он понял, что эта сцена ещё долго будет являться ему по ночам. Нет, он не знал о свойстве ранений в живот, откуда ему было знать это? У него не было подобной практики. Даже на охоте, на которую, до поступления на службу к канцлеру, он был вынужден иногда ездить с отцом и братьями, никогда не восхищался убиением несчастных животных, вина которых была ему не известна.
Юноша поморщился и отвернулся от господина окончательно, облокотившись на стену и уткнувшись в неё горячим лбом, обнаружив слабое облегчение от холодного камня. Ему уже было всё равно, насколько ничтожно это выглядело со стороны. Хватит, прошу, прекратите! - ему показалось, что он застонал это вслух, но оказалось, что это всего-лишь мысли, которые господин его услышать никак не мог. Прервать Хогана он был не в силах.
– Я тебе не отец и не священник, чтобы учить милосердию.
Если бы хоть кто-нибудь и правда попытался научить его милосердию, то возможно подобного не произошло бы. Впрочем, можно ли научить тому, что, либо дано от рожденья, либо приобретается не очень-то простым путём? Это чувство, конечно же, теплилось в неокрепшей душе юноши, но каждый раз куда-то ускользало от него, стоило появиться неукротимой злости, подобной урагану, сносящему всё на своём пути. А отец, он был бы последним человеком, который мог научить этому, непознанному им самим, чувству. О да, упоминание об отце окончательно выбило оруженосца из равновесия, и он чуть не свалился назад на пол, ясно почувствовав, что ему очень нехорошо, и на ногах он стоит весьма некрепко, но его удержала стена, не собирающаяся пока отступать. Сейчас оруженосец вспомнил, что вчера его успели слегка побить, ещё прежде, чем он попал в эту камеру. Ушибы болели, на что раньше внимания он не обращал. Теперь же боль добавилась к спутанным мыслям и усугубила его положение, если тут было что усугублять. Эмери начинало казаться, что голова вот-вот должна лопнуть от напряжения, но она предательски оставалась на месте, не давая юноше освободиться от всех, вернувшихся в один миг, мыслей ночи.
– Зачем было убивать его? - снова потребовал объяснений Хоган.
Он хочет ответа. Что мне ему сказать? Что я не помню, как всё это произошло, что я убил его, потому что испугался, что убьют меня? Меня бы не убили, вряд ли подобная глупости пришла бы Равену в голову, к тому же там был второй... Что это злость? О да, он больше всего ожидает подобного ответа, - всё это уже было повторено много раз им про себя, и ничего нового придумать не удавалось. Сказать что-то нужно, - вертелось в его голове, - Нужно. Почему нужно? Не всё ли теперь равно, что думает его господин о произошедшем, что бы не сказал его слуга, это едва будет принято и облегчит его судьбу. Может рассказать всё с самого начала и пусть сам решит, простое ли это вдохновение подтолкнуло юношу взять в руки кинжал или такая стычка и не могла кончиться иначе. Но нет, канцлеру едва ли понравится столь длинная история, чтобы разбираться, кто прав, кто виноват. Да, Эмери уже понял, что Хогану необходимо знать, что думает его оруженосец. Находит ли он сам себе оправдание? Он хочет, чтобы я сам подписал себе приговор.
Юноша нервно сжал руку в кулак и заставил себя повернуться к канцлеру, правда всё ещё облокачивался другой рукой о стену. Он приготовился встретиться взглядом с канцлером, впрочем, долго не смог на него смотреть и снова опустил глаза в пол. Сказать правду или соврать, теперь только этот вопрос встал перед юношей. Насколько он боится своего господина? Он может сказать, что был оскорблён несколько раз, и терпеть подобное дальше был не намерен. К тому же, в сущности, отчасти это было правдой. Если бы только он мог управлять своими эмоциями.
- Я не надеюсь, что вы поймёте... - Эмери всё же заставил себя говорить, что стоило ему некоторых усилий, - Я убил его в порыве гнева. Я не хотел его убивать, всё произошло само собой, и я даже не думал в тот момент, что кончится всё... что так всё произойдёт, - по мере того, как Эмери говорил, его голова опускалась всё ниже, а волосы падали на лицо, закрывая его плотной шторой. Юноша заметил это и нервно провёл дрожащей рукой, убрав волосы назад, правда глаз на хозяина не поднял, - Милорд, если вы хотите знать, считаю ли я, что виновен, то да, я виноват в том, что не сдержал своего порыва и позволил чувствам взять верх.
Откуда в нём столько глупости? Почему он не соврал? На этот вопрос, в отличии от многих других, Эмери мог найти ответ. Ему было необходимо кому-нибудь сказать правду. Возможно исповедальня была бы более подходящим местом, но он не надеялся в ближайшее время её посетить. Признание же канцлеру хоть как-то облегчало его совесть, во всяком случае, Хогану не придётся искать самому причины глупости его слуги.
- Я имел возможность познакомиться с Равеном несколько дней назад, когда и начался наш спор, - произнося имя покойного, голос юноши дрогнул, - Вчера он лишь достиг своей развязки. Я не предполагал, что встречу его во дворце и то, что он оказался стражником, всего-лишь случайность.
Юноша замолчал, не зная, что может ещё сказать, только снова почувствовал, как кружится и тяжелеет голова. Теперь я обречён.
- Милорд... ваше письмо. Его забрали у меня вчера, - он решил, что, пожалуй, канцлеру стоит знать это, если он ещё не догадался, вдруг для него это окажется более важным событием, нежели выходка слуги, который уже не надеялся на искупление своей вины.

Отредактировано Эмери Корбо (2013-01-04 00:27:18)

Эмери надеялся, что Хоган скажет ему, всё что думает по поводу содеянного, что он сообщит его приговор, что хотя бы накричит на глупого слугу, но тот оставался спокоен. Юноша подозревал иногда, что это только внешнее спокойствие, но сейчас, как всегда в тех случаях, когда ему приходилось выслушивать упрёки или требования, его хозяин напоминал удава. Конечно же, стоило ожидать, что оруженосцу не отделается простым признанием вины.
– Чем же Равен вызвал твой гнев? Вы встречались с ним до вчерашнего дня?
Юноша тяжело выдохнул. Допрос продолжался, а он более всего просто хотел сесть, так как стоять было уже совсем тяжело. Рука, которой он опирался о стену, дрожала всё сильнее и вот-вот должна была соскользнуть с влажного камня. Эмери отступил назад, облокотившись на стену, но всё же не позволив себе опуститься на пол.
Он не знал, как Хоган относился к азартным играм и раньше даже не собирался это выяснять. Но теперь он старался хотя бы предположить, будет ли буря после того, как он скажет, что играет. Этот вопрос на мгновение стал отчётливее остальных мыслей, заставив юношу помедлить с ответом. Стоит ли соврать хотя бы теперь? 
- Да, милорд, я познакомился с ним три дня назад... случайно... в таверне недалеко от вашего дома, - нет, врать сейчас было слишком сложно. Нужно было что-то придумывать, исхитряться, к тому же врут те, кому нужна какая-то выгода. Какая выгода с этой лжи юноше, который уже не надеется вернуться в милость господина, - Вечером, играли... он, - щёки Эмери загорелись румянцем. Он вспомнил из-за какой мелочи поплатился его обидчик. Он почувствовал себя совсем глупым и ничтожным. А произносить вслух причину было уже невыносимо тяжело.
- Он оскорбил меня, - делая очередное усилие над собой, проговорил юноша, искренне начиная не понимать, как мог он оскорбиться? Гораздо оскорбительнее получать замечания от мальчишки, который толком ничего не знает. Будь он на месте Равена, пришиб бы наглеца ещё три дня назад. И это, пожалуй, было бы более оправданно - так теперь казалось мальчику. Говорить становилось всё труднее.
- Я оскорбил его. Мы разошлись. Вчера это было случайной встречей... Милорд, позвольте мне сесть, - вырвалось у юноши, который последние минут пять переминался с ноги на ногу, только надеясь, что, если упадёт, то хотя бы без сознания, чтобы больше ничего не говорить. Просить же дозволения сесть у калеки, который продолжит стоять, да ещё и держать факел, - Нет, простите, - обречённо выдохнул оруженосец и забрался дальше в угол, словно мышь, боящаяся света.

Отредактировано Эмери Корбо (2013-01-04 16:14:07)

Хоган шагнул к оруженосцу и тот уже испугался, что его снова ударят, но этого не случилось, и юноша растерянно уставился на господина.
– Садись, если хочешь. Надеюсь, ты не обидишься, если я к тебе не присоединюсь, - ответил ему канцлер, словно вонзив нож ему в сердце, а может в живот, в любом случае, было больно. Надеяться на снисходительность господина не стоило, Эмери это знал, но сейчас это для него словно открытием стало.
- Простите... - пробормотал он, начиная уже опускаться, продолжая смотреть на Хогана и ждать, когда тот уже решит добить его.
– Сядь. Расскажи толком, а не так как сейчас.
Повторное предложение сесть словно что-то перевернуло в сознании юноши. Он тут же, не успев до конца сползти по стене на пол, выкарабкался на верх и встал, опираясь уже на две стены, которые крепко его держали. Канцлер ждёт от него слабости, он смотрит на него и видит ничтожество, которому не осталось ничего, кроме как валяться на полу, лишь потому он так благосклонен, что не видит в мальчишке не то что рождённого в благородной семье, даже просто человека, скорее его подобие. Да, Эмери чувствовал себя жалко и видел, насколько кончено его положение, но гордость не покинула его и теперь. Нет, он будет стоять, пока не рухнет, когда это уже будет не в его власти.
- Какая разница, милорд, что было три дня назад, я вижу вам сказали, что случилось вчера. Неужели этого не достаточно, чтобы вынести приговор? Я убил человека, - юноша словно набрался сил от вновь вскипевшего раздражения, хотя оно было явно неуместно и он знал это, стараясь не забывать ни на минуту, чем он заслужил все эти мучения, и голос его дрогнул, когда он упомянул об убийстве. Эмери замешкался, снова опустив голову и потеряв тонкую нить мысли, которая возможно уже и порвалась, - Я... я убил ненамеренно, но это не оправдывает... не оправдывает. Милорд, мой отец уже знает? - вдруг спросил он, совершенно забыв, о чём спрашивали только что его, и что он сам говорил. Мысли заскакали в голове, как  тысяча мячиков по полу, заглушая стуком одна другую, - Если знает, не пускайте его... Я всё вам тогда расскажу, если вам интересно. Вы и без меня узнаете, если захотите. Вы когда-нибудь играли в карты? Наверняка же играли? - внезапно всё успокоилось в его голове и стало как-то тихо, туманно, снова стало всё равно, что происходит, и происходит ли. Такие смены настроения происходили довольно часто, но до этого их никто не наблюдал, кроме стен камеры. Иногда Эмери даже казалось, что он просто сходит с ума, что всё очень просто объясняло. Что ж, если он уже сошёл, то Хоган ему скажет и тогда хоть что-то прояснится.

– Он мухлевал, - угадал его господин. Эмери резко поднял голову, а глаза его болезненно сверкнули в полумраке. Ему в голову не могло прийти, что так просто догадаться до столь тщательно скрываемой им правды. Ум канцлера никогда не был большим для него секретом, но сейчас ему казалось просто невозможным, что можно просто так догадаться до случившегося. Может быть он уже и об этом у кого-нибудь разузнал?
– Почему же вы убили его вчера во дворце, а не три дня назад за карточным столом? – нет, не разузнал или же снова хочет вывернуть меня наизнанку. Эмери опустил взгляд. Я скажу ему всё и он оставит меня в покое.
- Да, милорд, он передёрнул карту, - выдохнул юноша, начав, - Я видел и сообщил об этом, хотя играли мы в паре. Он же всё отрицал и чуть ли не в драку лез. Там в основном были его знакомые, меня выкинули из игры и чуть ли не выгнали оттуда вообще. А вчера… - он прервался, запрокинув голову и задумавшись о том, знает ли отец о происшествии, так как Хоган этого не сказал, конечно же намеренно, он всё делает намеренно. Значит, отец знает, - Вчера… Оказалось, что он на службе во дворце. Кажется я сильно задел его, сообщив при его приятелях и… Почему бы не дать мне подзатыльник за это? – он снова уставился на господина, никаких эмоций юноша не выражал, хотя был бы готов уже заплакать от невыносимого допроса, но это слишком бы позабавило канцлера, - Но я был прав три дня назад, и это мне быть в пору оскорблённым, - эти слова сами вырвались у него и юноша даже смутился сказанного. Едва ли это оправдывало его, скорее унижало ещё больше, так как речь шла об умершем, а он его убийца и не ему судить о проступках Равена, - Он просто не ждал, что я настолько… что я… - как бы ему не казалось, что всё равно уже, о чём и как он говорит, безразлично Эмери не был, и потому говорить становилось всё сложнее. Юноша резко замолчал, задумчиво разглядывая грязный пол у себя под ногами, на который падали отблески света.
- Скажите, вы не знаете, есть ли семья у Равена? – спросил он совсем тихо, понимая, что ответ может окончательно его добить. Но знать он хотел ровно столько же, сколько и не иметь ни малейшего понятия, так же как и неведение в этом плане - то успокаивало его, то давало повод для многочисленных переживаний и размышлений.

– Нет, семьи у Равена не было.
Юноша почувствовал облегчение, невнятное, но ощутимое, и тут же испугался этого чувства. Неужели вина его стала меньше? Никто не говорил, что раз у него нет семьи, то стражник совсем никому не дорог. Наверняка у него есть друзья или может быть возлюбленная. Эмери снова начинал придумывать то, что могло быть правдой, что он не знал, но имело возможность быть, сочиняя оправдание поведению стражника и таким образом усугубляя свою вину, а в другой момент точно так же начинал оправдывать себя, хотя делал это менее доверчиво. Про себя он знал больше, чем мог придумать про Равена. И всё же, как не пристыжал он себя, юноше было легче. Он не оставил мать или жену с детьми в одиночестве, он не лишил их кормильца, хотя бы это бремя не ложилось на его плечи.
Эмери даже как-то забылся и чуть не опустился на пол, но вовремя вспомнил, почему до сих пор упорно стоял и теперь так же удержался от этого искушения.
– Какого приговора заслуживает убийца? - спросил Хоган и тут же выдернул оруженосца из размышление, в которые тот снова начал погружаться, как в вязкое болото. О да, он только что облегчил его совесть, разве мог он оставить это так?
– Оскорбленный, разозленный, правый в своем оскорблении, но подло зарезавший безоружного противника? Ярость – может она служить оправданием, или, как вино, только усугубляет вину? Как бы вы поступили с убийцей, Эмери?
Каждое слово, словно молот, заколачивающий ему в голову кол. Когда эти мысли воплощались в словах в исполнении его господина, становилось втрое больнее, чем когда он сам истязал себя ими. А вопрос. Это был своеобразный способ вразумления. Когда слуга провинился в чём-либо, хозяин требовал от него, чтобы он сам сказал, чем виноват и назначил наказание. Несомненно это помогало больше не повторять своих проступков, и Эмери уже привык к подобной процедуре, но сегодня. Как не ожидал он, что от него будут требовать объяснений, так и не предполагал, что канцлер захочет услышать его собственный приговор себе же, хотя эта мысль уже несколько раз пыталась пробиться сквозь рой остальных размышлений. Юноше, который не сомневался в своей вине и ждал наказания подобное требование теперь показалось слишком жестоким. Одно дело обречь себя на уборку в конюшне или розги, но совершенно иное — предложить снять с себя голову.
Эмери поднял лицо и уставился на Хогана бессмысленным взглядом, словно не веря, что тот и правда хочет от него слышать требуемое. Рукой в этот момент он невольно нащупал левое нижнее ребро, которое очень болело. Возможно оно было сломано, а может быть всего лишь гематома, юноша ещё об этом не думал. Наконец, он вновь опустил голову, устало закрыв глаза. Нет, ему не послышался вопрос и господин ждал ответа, но слова застряли в его горле, и он боялся, что, открыв рот, даже звука вымолвить не сможет.
Никогда смерть не казалась ему так близка, а умирать молодым, меж тем было так обидно, так страшно отдаваться пустоте.
- Разве вы сами не можете вынести приговор? - он всё же заставил себя говорить, - Хоть тут справьтесь без моей помощи, - дерзко? Какая разница. Только вот голос его изменился до неузнаваемости, окончательно осип, но в то же время что-то звонкое послышалось в нём, возможно слёзы. Плачет ли юноша сказать точно было нельзя, он более не показывал своего лица, - Вы знаете законы, как никто иной, так давайте... Проще дела у вас не было, - в голове юноши шумело, а перед глазами расплывались радужные пятна. Как давно он хочет от меня избавиться? С первого же дня, как я приехал к нему. Отчего я так ненавистен? Могу поспорить, ему нравится на меня сейчас любоваться.
- Катитесь к дьаболону, милорд! - выговорил он зло, - Разрешаю казнить меня любым угодным вам способом, - в довершении к своему приговорю, Эмери уселся на пол, и поднял голову, уставившись на Хогана горящими глазами, в которых блестели слёзы, но ни одной он не позволил вырваться наружу.

Отредактировано Эмери Корбо (2013-01-17 02:39:20)

– Ваше разрешение? О, как вы щедры для убийцы...
Только этих слов было достаточно, чтобы юноша осознал, как сильно хватил лишнего, и раскаялся в сказанном. Снова стало обидно и больно, только уже не от слов канцлера, а от той же своей глупости и ничтожности, от дерзости, которую он до сих пор не научился сдерживать ровно так же, как и злость.  Он хотел уже снова подняться с пола и вновь полностью покориться судьбе, а не хамить ей, когда факел полетел в сторону и свет стал менее ярким. Эмери вздрогнул. В следующее мгновение его грубо подняли на ноги, при этом он снова почувствовал резкую боль во всем теле и в отдельных его частях разом. Оказалось, что довольно сильно болит нога, рёбра, за которые он недавно хватался и, как прежде, кружится голова.
Кажется, канцлер принял всё слишком близко к сердцу, в наличии которого иногда приходилось сомневаться. Юноша не ожидал, что сумеет так сильно его задеть. Теперь же ему казалось, что казни долго ждать не придётся. Ненадолго в голову пришла мысль, что он может тоже ударить Хогана, или оттолкнуть, возможно, даже, если он соберётся с остатками сил, ему удастся вырваться и убежать, но тут же он решил, что не будет этого делать. Он заслужил наказания, и если его убьют сейчас, то, пожалуй нужно порадоваться, что глупый мальчишка избежил публичной казни и позора своей семьи. Эмери втянул голову в плечи и вжался в стену, словно старался врасти в неё. В голове потемнело и он даже зажмурился ненадолго, ожидая удара. Может быть Хогану не удастся убить его с первого раза, тогда он будет мучится. Этого, пожалуй, он боялся ещё больше, чем смерти.
– А теперь молчи и слушай. Запоминай, и запоминай сразу. Равен кинулся на тебя с ножом. Ты увернулся, и он упал на нож сам. Свидетели подтвердят. Кто бы не спросил, ты будешь рассказывать эту историю. И завтра, и, если потребуется, через десять лет. Ты понял меня?
Оруженосец открыл глаза, растерянно вглядываясь в темноту. Он не понимал ни слова, хотя слышал всё довольно отчётливо. Но почему? Почему он всё ещё стоит и к уже существующей боли не прибавилось никакой иной? Почему канцлер рассказывает какую-то странную историю, бывшую неправдой. Он чего-то от меня хочет. Нужно было понять, чего. Слова были сказаны, а в памяти Эмери не задержалось ни одного. Он только понимал, что повторять для него не будут.
Ещё минуту юноша оставался неподвижен, боясь вздохнуть лишний раз.
- Милорд? – пролепетал он чуть слышно. Эмери хотел спросить, но тут же остановил себя, опустил взгляд, так как разглядеть глаз Хогана всё равно не удавалось, возможно, к счастью. Эмери слабо закивал в знак того, что понял, хотя, не понимал, ровным счётом, ничего. Вся его способность делать хоть какие-то умозаключения, которая немало ему помогал в общении с господином, куда-то разом подевалась, оставив его абсолютно беззащитным. Впрочем, он уже понял, что пока жив и постепенно приходил в себя. Возможно ему нужно было ещё немного времени и он бы вспомнил, что ему сказали и осознал бы, что ему предлагали спасение, не смотря на то, что он так дерзко унизил своего спасителя.

Отредактировано Эмери Корбо (2013-01-22 04:17:28)

Эмери заставили смотреть в эти две зияющие во мраке дыры, в которых не было видно и намёка глаз. Сопротивляться он не посмел. Канцлер повторил всё ту же историю, и на сей раз Эмери не прослушал ни слова. Третьего шанса ему не дадут. Спаситель, не смотря на странный метод увещевания, был всё же к нему благосклонен, если можно было это так назвать, но и его терпению явно приходил конец. Оруженосец уже был в состоянии понять, что ему говорили. Только он не мог осознать, зачем Хогану придумывать столь сложный способ его спасения. Наверняка же ему пришлось подкупить стражу (друзей Равена, к слову), вряд ли это было так просто. А слухи? Зачем так затрудняться, когда можно просто найти нового слугу. Цепочка его сумбурных размышлений была прервана.
Над головой пролетел кулак и врезался в стену. Эмери нервно дёрнулся, снова втягивая голову в плечи. Более его не держали. От неожиданности парень пошатнулся и чуть не завалился набок, но тут же опомнился и удержался на ногах, растерянно глядя на Хогана.
– Ты свободен. Ты никого не убивал. Запомни это. Ты нужен мне живым.
Что?! Слышит ли он это наяву или ему всё же снова заехали по голове и это бред? Эмери всё ещё облокачивался на стену, более не отводя глаз от господина, которого стало видно чуть лучше, так как на него слегка падал свет от угасающего факела.
Юноша всегда думал, что Хоган так просто обращался с людскими судьбами и жизнями: судил невиновных, прощал виноватых, оставлял подле себя угодных, уничтожал мешавших. Зачем ему был нужен мальчишка, от которого забот больше, чем пользы. Эмери всегда задавался этим вопросом, но теперь он перевоплотился в неразрешимую загадку. Неужели у этого хладнокровного, безжалостного человека и правда есть сердце? Нет, Эмери не сомневался, что и Хоган когда-то любил жизнь, любил людей, возможно, но это было когда-то давно. А теперь его настроение зависело от того, как сильно болела нога, а она болела всегда. Этот человек везде смотрел себе выгоду. Оруженосец ещё слишком многого не понимал, да и не хотел раньше понимать.
Но теперь в тусклом свете он более не видел того искалеченного, обозлённого на весь мир старика, готового уничтожить всё живое, лишь бы оно ему не мешало осуществить очередной коварный замысел. Да, он видел того рыцаря, которым некогда был Альбакант Хоган. Истинного воина по духу. Юноше никогда ещё не приходило в голову, что канцлер, в сущности, не так стар.
И всё же, неужели ему был нужен глупый мальчишка? Оговорился? Нет, он был слишком зол для подобных оговорок. Нужно было ему что-то ответить. Быть может извиниться? Он непозволительно сильно задел гордого канцлера. Но теперь мольбы о прощении выглядели бы, как попытка вернуться в милость хозяина. Раскаяние было неподдельным, но поверит ли в него Хоган?
- Благодарю, милорд… - тихо, но внятно произнёс оруженосец, поклонившись господину. Выпрямиться оказалось больнее.
Равен продолжал тяжёлым грузом лежать на плечах оруженосца, но отчего-то на душе стало немного легче, возможно самоистязаний было слишком много, и теперь нужно было хоть недолго передохнуть, он ещё успеет себя упрекнуть. Сейчас же можно было порадоваться воле, которая ждала его в скором времени. Разум несколько просветлел. Зато вот факел светил всё слабее. Эмери оторвался от стены и поднял его. Огонь жадно захватил недоступную прежде сторону и снова засветил ярче. Когда юноша проделывал совсем короткий путь от одной стены до другой, то как-то неловко наступил на больную правую ногу, от чего боль разлилась по всей щиколотке, и он невольно прихромнул. Далее идти было некуда, и стало не понятно, останется ли дальше боль столь же сильной, что он будет хромать следом за господином. Юноша посмотрел на него с немым вопросом: есть ли ещё что-нибудь ему сказать или же они, наконец, покинут это скверное место? Спрашивать вслух это и что-либо другое он опасался.

Стоило юноше немного приободриться и увидеть в своём господине спасителя, как его тут же опустили на землю.
– Незачем благодарить. Это не милосердие и не прощение. Вы прослушали? Вы пока нужны мне.
Прослушал? Видимо не понял. Снова на душе стало тяжело. Прощение от канцлера он не надеялся получить, хотя бы по той причине, что ему было не подвластно простить убийство. Он не брат ордена, а камера не исповедальня. Точнее, это было бы не то прощение, менее значимое, но и его теперь не было. Так что же всё это? Что тут и что будет там, наверху? Быть может он поторопился увидеть нового канцлера, свет факела обманчив, а перед глазами юноши вчерашняя дымка. Хотелось верить в добродетельного господина, который лишь из строгости держит ученика на расстоянии, но строгость — не жестокость! Впрочем, ему ли теперь судить о жестокости, когда руки до сих пор не отмыты от засохшей крови. Снова была утеряна всякая надежда на обновление. Хоган не даст ему второй жизни и это освобождение от наказание не станет освобождением от вины. Эмери всё это чувствовал прежде, но теперь стал явственно осознавать, что остаётся в той же клетке, только он теперь будет таскать её за собой.
Они вышли из камеры. Юноша более не говорил ни слова и был полностью погружён в свои мысли. Он не хромал — боль испарилась, только отголоски её, на которые юноша не обращал внимания, как и на все незначительные свои травмы.
– Забираю его, - коротко сказал канцлер стражнику у входа в камеры. Будто забирал не человека, а какую-нибудь вещицу. Возможно он бы и мог без неё обойтись, но это была прихоть оставить её при себе. Эмери поморщился. «Вы пока нужны мне». Сколько это пока? Нужен, зачем, поддерживать, иных костылей не найти? В груди закипала злость. Он всё ещё помнил, что не имеет на неё права, и что уже позволил себе довольно для повторной казни, ну, или хотя бы порки после несостоявшейся казни. Оруженосец продолжил следовать за господином, всё глубже зарываясь в себя, словно ещё не всего разодрал этой ночью.
Хоган не успел понять, что случилось, когда свет резко погас. Факел не выдержал второй встречи с камнем и на сей раз потух. Но канцлера отсутствие света не лишило слуха. Его очень быстро обошли, а дальше всё по тем же шагам можно было ясно определить, что оруженосец его вздумал спастись бегством. Что стукнуло на сей раз в голову глупцу понять было весьма трудно. Возможно и сам он не смог бы этого объяснить.
Эмери надеялся, что сможет вспомнить дорогу, темнота его так же не испугала. Он уже сутки пробыл в чернеющей темнице, и бархатный мрак коридора скоро стал привычен. Он долетел до поворота, но тут в ноге что-то щёлкнуло и резкая боль вторично разлилась по щиколотке, на сей раз более сильным приступом. От неожиданности юноша охнул и, оступившись, кувыркнулся на пол.

Отредактировано Эмери Корбо (2013-01-25 12:31:28)

Для Эмери подняться по высоким ступеням было не намного проще, чем его господину, и падение оказалось весьма некстати. Растянувшись на лестнице, по которой он ещё и немного съехал, оруженосец хрипло выругался. Сквернословие, как ни странно, не входило в обширный список его недостатков, но я бы посмотрел на того, кто смог бы удержаться, когда его кости были пересчитаны безжалостными ступенями, которые очередной раз доказали, что с тремя нижними рёбрами явно что-то не так. Послужившая причиной падения боль, которая только что охватила огнём ногу от стопы до колена, снова стала стихать, но на сей раз уже не исчезала до конца. Оруженосец чудом умудрился не разбить себе лицо или не лишиться пары зубов — он весьма удачно отбил руки.
Некоторое время полежав, беглец догадался, что нашёл неподходящее место и время для отдыха, и стал подниматься. Ну как подниматься. Для начала, он перевернулся и уселся на ступеньке — это уже было большим достижением. Ещё немного собравшись с силами, он приподнялся, но встать не успел. Оруженосец почувствовал, как о его больную ногу, которую он вытянул вперёд, что-то ударилось. Новый приступ боли можно было стерпеть. Подумать, что случилось, юноша не успел, потому что внезапно вернулся всё к тем же ступеням, который, ожидая его, несомненно, возмужали, стали твёрже и неприступнее. От резкой боли, местоположение которой было пока неизвестно, юноша взвыл не своим голосом, но он, впрочем, скоро стих. Горло оказалось неспособно издавать иные звуки, кроме хрипов. Прокричав ещё пару ругательств, которые едва были слышны, Эмири смолк и стал неподвижен, словно надеялся, что так ему полегчает. Заботиться о правилах поведения в присутствии милорда не имело никакого смысла. Впрочем, юноша даже и не успел подумать о том, что на него приземлился его, весьма нелёгкий, господин, локоть которого немного неудобно давил ему на живот. Ну хоть не на рёбра, иначе от них ничего бы не осталось. Правда, легче от этого не было. 
– Вы живы, Эмери? - услышал он знакомый голос. Понять чей, удалось не сразу. Прошло минуты три, прежде чем Хоган снова услышал похрипывания своего оруженосца.
- Какой ответ вы хотели бы услышать, милорд? - собравшись с силами и немного отдышавшись, спросил Эмери, тут же не удержавшись, добавил, - Прошу, вы не могли бы убрать с моего живота... - просьба, чтобы канцлер просто слез с него, уже даже не приходила в голову.

Отредактировано Эмери Корбо (2013-02-06 03:27:07)

Хоган достаточно ровно отреагировал на очередную дерзость своего нерадивого слуги, которого это заставило всё же задуматься, не стоит ли ему и правда придержать язык, как бы не оторвали. С кряхтениями и не без труда канцлер слез с Эмери и, кажется, пытался встать на ноги, тогда как оруженосец продолжал лежать на холодных ступенях. Он уже не знал, где и как сильно у него болит. Кажется, более всего болели сломанные рёбра, но это было абсолютно неважно. Глаза его привыкли к темноте, и он неплохо мог различить своего господина, даже вовремя отдёрнул руку, когда тот попытался её отдавить, но сделал это абсолютно машинально. Внизу так же слышалась возня и ругань стражника. Всё это было рядом, но в то же время казалось, что не имеет никакого к нему отношения. Да и он сам вовсе не он, что это кто-то другой лежит тут, измотанный, избитый, совершенно никчёмный и ничтожный. Вставать не хотелось, пока он не шевелился, было не так больно. Надо помочь ему подняться, - вертелось в голове парня, уверенного в том, что Хоган после неудачного падения не справится с нелёгкой задачей. Но эта мысль была столь вялой, - Кто поможет мне? – усмехнулся он тут же и закрыл устало глаза. Он нащупал рукой стену и, зацепившись пальцами за выступавший из неё камень, приподнялся и сел на ступени. Снова открыл глаза и тупо посмотрел вниз. Там царил мрак и, как будто, пустота, открывала свои объятья.
- Зачем? – Эмери вздрогнул, его словно выдернули из пропасти, в которую он почти упал. Оруженосец поднял голову. Хоган стоял прямо над ним, нависая, как гора, и он неплохо обходился без «костылей».
Что бы я делал? И правда, сколько можно? – повторял он про себя вопросы канцлера. Каждый становился неразрешимой задачей. Он мог делать логические выводы, когда этого требовал господин, когда это не касалось его. Не сложно было объяснить, кто и зачем украл лошадей герцога (хотя, канцлер всегда сам знал, кто и зачем), он мог угадать, как долго этим вечером ему придётся прождать господина у кареты, почему тот сегодня не в духе, куда оруженосца могут послать завтра. Он многое мог рассудить, потому что природа не обделила его разумом, но объяснить, зачем бежал сейчас, он не мог. Боялся? Чего? Когда он уже понял, что помилован и казнён не будет. Может быть он хотел, чтобы его казнили?!
«Вы хотя бы кого-то сумели убить!» - стало так же больно, как только что было больно в камере, когда канцлер устраивал допрос. За убийство расплатиться можно только смертью! Он убил Равена не в честном бою и ему бы положено отдать этот долг, но он избегнет кары. Мальчишка всегда считал, что увернуться от наказания - это совершенно нормально и логично, просто необходимо. Но раньше проступки были проще и не возлагали такой ответственности. Прошедшая ночь снова свалилась на его больную голову.
Ни на один вопрос Хоган не получил ответа. Эмери медленно поднялся с пола, цепляясь всё за ту же стену, которая, впрочем, помогала мало. Внизу что-то сверкнуло, кажется, стражнику, наконец, удалось зажечь многострадальный факел.
Эмери пристально смотрел на канцлера, которого давно не видел в таком возбуждённом состоянии. И что вывело его из себя? Проступок оруженосца, да какой проступок! Его бы наказать, но канцлер зачем-то спасает преступника, а теперь вот и кинулся за ним по лестнице, как будто больше некому. Калека забыл о своей ноге и поскакал за глупым мальчишкой, который никуда бы далеко не убежал.
- Нет, - коротко ответил он на последний вопрос, но теперь уже этого было не понять, - Мне постоянно приходится вам отвечать. Я служу вам и… - он не стал продолжать, добавляя лишних слов, - Но, милорд, хоть раз ответьте на мой вопрос. Я задам его теперь или никогда. Зачем я вам? – Эмери надеялся, что канцлер в разъяснениях не нуждался и, если станет отвечать, то ответит на тот вопрос, на который Эмери хотел услышать ответ, не переделывая его и не отговариваясь. В конце концов, иногда хотелось так же спросить и отца, который, кажется, никогда особо не любил младшего сына, но зачем-то оставлял его в своём доме и кормил лишний рот.
Тем временем свет снизу стал подниматься, согревая холодные чёрные стены мягким светом. Словно отсчитывал время на раздумье. Только, станет ли канцлер отчитываться перед щенком, которого за дерзость стоило бы пинком отправить назад в камеру?

Отредактировано Эмери Корбо (2013-02-07 06:15:27)

Эмери с трудом поднялся, а господин его поспешил опустился обратно на ступени. У него было не всё так хорошо, как показалось сначала юноше. Но, тем не менее, он стал отвечать на заданный ему вопрос, хотя не был обязан отчитываться перед мальчишкой, который теперь облокотился на стену и не знал, попытаться ли ему помочь Хогану или они тогда вместе скатятся вниз.
Оруженосцу казалось, что его вопрос должен поставить господина в тупик, что тот сам не знает ответа. Но нет, он всё так объяснял, что странным начинало казаться, почему это Эмери не догадался до таких простых вещей. Теперь он думал, что вопрос его чересчур глуп.
Правда, кроме простоты в объяснениях, Эмери заметил ещё и омут гордости господина, который скрывался в каждом его слове. Предположение, что он что-то не может, кажется, не дало бы ему спокойно жить.
— Нет, Эмери. Я взял вас в оруженосцы, и я сделаю из вас рыцаря, как бы вы этому не сопротивлялись.
Интересно, как сильно будет уязвлено его самолюбие, если я стану никудышным рыцарем? Как велика его гордость, а, всё же, теперь он сидит у меня под ногами и, кажется, не встанет, если ему не помочь.
Эмери стало невыносимо стыдно за всё то, что только что было. За тон его, которым он говорил в камере, за этот глупый побег, за то, что господин его теперь мучился от боли, которую он никогда себе не мог представить. Из него пытаются сделать человека, а он, как неблагодарное животное, упирается всеми ногами и руки, головой бьётся о стену, со словами «не хочу, не буде». Это тоже гордость, только глупая, никчёмная, из которой проку не будет ни окружающим, ни ему самому.
Он хотел что-то сказать, но тут к ним поднялся стражник, и Эмери испугался, что сейчас его снова будут бить. Охраннику же невдомёк, что канцлер споткнулся об оруженосца, а не мальчишка его на ступени уложил. Юноша даже отступил на ступеньку выше, чуть не упал с неё снова, но, при этом, даже обнаружив, что, при надобности, сможет сделать последнюю попытку увернуться. Впрочем, это не понадобилось, так как Хоган предупредил действия стражника, а затем попросил поднять его на ноги. Как исказилось его лицо, когда он поднимался. Эмери снова чувствовал свою вину и уже не знал, как можно всё это исправить. Не смерть Равена - о ней, он пока не думал, полностью переключившись на свою провинность перед господином.
- Нет, спасибо, я могу идти сам... - тут же заявил он стражнику, когда тот хотел его поддержать, - Моему господину помощь нужнее... - он снова уставился на Хогана и, вдруг испугался, увидев, как неустойчиво тот стоит на одной ноге. Оруженосец не дождался, пока стражник поймёт, что и как, а сам спустился на три ступеньки и стал поддерживать канцлера столько, сколько мог, по крайней мере, давая новую опору, помимо скользкой стены и одной ноги. Сам он тут же вспомнил и о своих рёбрах, которые при напряжении болели сильнее, но не выпускать же теперь канцлера, чтобы он скатился во мрак.
- Простите меня, если, только, это возможно, - пробормотал Эмери довольно тихо, но так как он был близко, то Хоган должен был услышать его слова. Теперь уже юноше не казались они лестью, а просто необходимостью лично для него, и сказать их необходимо было сейчас, иначе, потом они бы ничего не стояли.

Хоган слабо оттолкнул оруженосца, тот поморщился, но смирно отступил в сторону. Смех господина он тоже стерпел, разве стоило ожидать чего-то другого?
Не получив ответа на свою просьбу о прощении, даже восприняв кивок, как отрицательный ответ, юноша снова погрузился в безразличие. Если бы канцлер передумал, и его швырнули бы назад в темницу, он бы и с этим смирился, а уж очередной презрительный взгляд в его сторону был уже абсолютно неважен.
Оруженосец тихо следовал за Хоганом и стражником, у которого принял факел, чтобы тот мог помогать канцлеру, все мучения которого он видел и только не понимал, как он терпит их и не говорит охраннику, когда тот делает не так. Эмери уже имел опыт в сопровождении господина в похожих ситуациях и потому научился вести его как можно аккуратнее и удобнее для него, распознавая заранее каждую претензию. Но сейчас ему оставалось только смотреть за мучениями обоих, так как стражник видел, что периодически делает что-то не так, но как делать иначе он не понимал.
Когда сопровождающий был отпущен, и удалился вниз, забрав факел, так как дальше коридоры были скудно освещены, Хоган сделал небольшую передышку, которая и для Эмери была, как воздух нужна. Хотя страдания свои он старался не показывать, да и чувствовал, что они не дотягивают до мучений господина. На лестнице он ещё позволял себе прихрамывать, так как никто не видел, а теперь лишь держался за рёбра и переводил дух. Голова снова кружилась, но он уже привык и даже знал, что скоро она должна пройти.
При общем равнодушии его слабо волновал тот же вопрос, что и Хогана: сможет ли он дойти до дома? Глядя, как тот хватается за ногу, юноша начинал в этом сомневаться, что же ему, в таком случае, делать?
Пока он пытался придумать, как помочь господину, тот вдруг снова вспомнил о существовании слуги и заговорил. Эмери не сразу расслышал слова, когда понял, что с ним говорят. Он уже хотел сделать виноватый и покорный вид, решив, что ему снова рассказывают, какой он умный, но на словах: «У вас нет причин уважать меня и почитать,» - он опомнился и поднял глаза на господина, начиная доставать из памяти только что сказанное им же. Равнодушие таяло с каждой секундой всё быстрее. Эмери всё ещё пытался осознать, что только что услышал, когда Хоган уже двинулся дальше. Юноша догнал его и пошёл совсем близко, собираясь подержать, если вдруг тот станет спотыкаться.
- Милорд, - аккуратно позвал он спустя минуты две, - Вы хотите, чтобы я доверял... - он запнулся, боясь, что тот примет за дерзость сказанное, но он уже начал и знал, так же, что теперь просто обязан закончить, иначе презирать его будут гораздо больше, - Но, разве, вы сами верите в меня? И я знаю, что это не возможно, учитывая, что я постоянно мешаюсь вам. Хотя бы сегодня... Вы даёте мне поручения и надеетесь, что я их выполню, но, кажется, часто не верите, что у меня действительно это получится... - пока он говорил голова начинала болеть сильнее. Боль из затылка разливается по всей голове, так что та немела, а в висках пульсировала кровь и он сбивался с мысли. Юноша стал идти ещё медленнее прежнего, морщась от боли и зажимая голову руками, правда, когда он дотронулся до места удара, боль стала сильнее. Он остановился и замер, боясь, что сейчас потеряет равновесие. В камере он лежал, и мирная равномерная боль не казалась ему сильно страшной, теперь же он обнаружил, что затылок разбит в кровь, которая уже успела засохнуть.