Прошлое стало частью нашего будущего,
а настоящее совершенно неуправляемо.

День клонился к закату. Ещё один день в этом доме. Лучи в легком платье, очень похожем на платье знатной дамы, расхаживала по одному из многочисленных холлов первого этажа и накручивала на пальчик непослушный локон. Повязка на глазу, которую заставляла носить мадам, ужасно мешала, платье кололось, туфельки оказались жаркими и  все это нисколько не добавляло к хорошему настроению. А оно должно быть хорошим, ведь если очередной клиент пожалуется мадам, Лукреции несдобровать, будет выпорота в лучших традициях строгой матушки. Выпротой быть не хотелось, но и видеть клиентов тоже не хотелось. Как быть? Мелькнула мысль пойти, сброситься из окна. Упасть в водопад, размазав по камням красивое тело... Девушка живо представила картинку, передернула плечами и подальше отошла от окна. Конечно нет, никто в здравом уме ничего подобного не совершит. Даже здесь. Даже помня, кем она была пару лет назад.
- Лукреция!
Девица подскочила от неожиданности, про себя выдав пару неприличных словечек, но когда повернулась, на губах сияла самая очаровательная улыбка.
- Мадам.
- Иди, к тебе гость. И будь с ним ласковой.
Видимо гость знатный. И видимо что-то мадам знает. Нехороший такой был у неё взгляд, аж холодок по спине пробежал. Лучи перебрала все свои провинности, но тяжелой не нашла и решила, что все не так плохо. Может и обойдется. Но, Создатель, как же мешает эта повязка!
- Если я услышу от него хоть одно плохое слово в твой адрес, если ему не понравится...
Мадам, дородная дама лет сорока с небольшим, уцепила девочку за тонкую ручку и обдав ароматом вина и притираний, притянула к себе ближе.
- Я скормлю тебя стражникам на следующий же день. Ясно?
- Да, мадам. Я поняла.
Такие угрозы не были редкостью, но на самом деле мадам редко отдавала своих девочек, предпочитая наказывать и воспитывать самостоятельно. Правда действенность угроз от этого не страдала, девицы старались слушаться. Многие. Но не Лучи. И где только делать та скромная, послушная. домашняя девочка Лукреция, которой она была пару лет назад?

Лучи вошла в гостиную незаметно и несколько минут тихонько наблюдала из-за тяжелой портьеры за святым братом и девицами, обхаживающими его со всех сторон. Молодой, высокий, приятный, серьёзный. Такие мужчины не частые гости в этом доме. Такого скорее можно ожидать увидеть в пресептории, или в поместье, но не здесь. Интересно, почему он никого не выбирает? И почему мадам послала её? Девушка присмотрелась внимательнее, но она видела этого человека впервые и точно никогда не встречалась с ним ранее. Ни в прошлой жизни: дома, ни в этой. Он не был её постоянным гостем, он не приходил к ней с подарками. Мадам явно что-то задумала, но разгадать её планы обычно не получалось. Да и выбор то не велик: разгадаешь или нет, а идти придется.
- Благословите, святой отец.
Лучи бесшумно подошла к сидящему в кресле Медведю и опустилась перед ним на колени в озеро из алого шелка. Склонила голову, позволив нескольким тугим, черным локонам стечь в глубокое декольте и замерла в ожидании руки с перстнем, который видимо хотела поцеловать. Одна из девиц негромко фыркнула и отошла, появление Лукреции вывело ей из равновесия. Вторая, подливающая вино в кубок брата Орсо, наклонилась ниже, чтобы его взгляд никак не промахнулся мимо её декольте, но смолчала.
- Здесь так давно не было святого человека.
Девушка на краткий миг позволила себе взглянуть в лицо клирика своим карим глазом. Весьма приятное, мужественное лицо. Куда симпатичнее обрюзгших лиц местных купцов или бородатых шази, которые были у мадам Бо частыми гостями. Все таки почему она? Мысль оказалась навязчивой и не хотела покидать хорошенькую головку девицы. И чтобы от неё отвязаться, девица попыталась думать о другом: как долго святой брат сможет оставаться святым и таким неприступным?
- Позволено ли мне будет исповедоваться вам, святой отец?
Конечно не здесь, Лучи знала более подходящее для этого действа место - местную исповедальню, которая при желании немедленно превращается в спальню. И именно туда она собиралась увести клирика чтобы испытать его на прочность.

Лучи взяла руку мужчины в свою ладонь и поцеловала протянутый перстень, и где-то в глубине души зашевелились сомнения. Этот клирик знает, зачем он сюда пришел? Или он на самом деле думает, что его позвали её исповедовать? Он так уверенно говорит о уединенном месте и в глазах нет похоти - это было по меньшей мере странно. И интригующе. Обычно гости вели себя совсем не так, и даже если хотели поиграть во что-то, это было очень заметно, а святой брат вел себя естественно. Неужели мадам подсунула ей девственника, и к тому же не понимающего зачем люди ходят в подобные дома? Или это только кажется, и сейчас, когда они окажутся подальше от посторонних глаз, мужчина сбросит маску серьезности и все будет как всегда?
- Благодарю вас, святой отец.
Девушка всё таки задержала руку брата в своей чуть дольше, чем полагалось при целовании симболона. Она могла вообще не прикасаться к нему, но захотелось попробовать его на ощупь. Мозоли на руке, видимо от меча, но рука не грубая, скорее сильная и жесткая. Интрига закручивала узлы все туже.
- Конечно. Идемте, я покажу вам.
Девицы, охаживающие Медведя, расступились. Выбор был очевиден и можно было фыркать сколько угодно, только опять эта одноглазая увела у них из-под носа толкового гостя, с которого можно было бы вытянуть много монет, а если повезет, то и больше чем золото и серебро.
- Сюда.
Лукреция поднялась и пошла чуть впереди гостя, показывая ему пусть среди роскоши уютных будуаров и маленьких гостиных. Играть роль скромницы было довольно просто, и девушка пока наслаждалась покоем, а возможно ей удастся и до утра остаться нетронутой. Ведь если святой брат явился её исповедовать, то она охотно исповедуется. Кажется мадам говорила только о том, чтобы гость остался доволен и ничего о том, что она должна забраться к нему в постель. Но Лучи не была бы собой, если бы все оставила так, как есть.
- Святой отец, - девушка остановилась и повернулась, оказываясь прямо перед гостем, - Понадобиться ли вам что-нибудь?
Вино? Свечи? Шелковые ленты? Что вы предпочитаете, падре?
Лучи подняла на мужчину взгляд. Странно было смотреть в её единственный глаз, обычно люди смущались, отворачивались или смотрели куда-то в лоб.
Они уже довольно далеко ушли от общей гостиной и теперь стояли перед лестницей, ведущей на второй этаж, в спальни. Но если пройти ещё один, темный, коридор чуть вперёд, то можно оказаться в закрытом будуаре, темном, сумрачном и совершенно уединенном. Вести гостя в настоящую молельню Лукреция не хотела, ведь это может показаться клирику осквернением церкви, что в общем было не по душе и девушке. Одно дело играть в эти игры в спальне, другое под всевидящим оком Создателя в его храме.

Если бы это была молельня, падре! А выбор отличный!
Девица заметила неодобрение в глазах святого брата и поспешила опустить взгляд. Ещё рано было показывать и норов, и характер.
- Конечно. Свечи.
Лучи вновь повернулась, поманила падре следовать дальше, по широким ступеням наверх, в глубину дома.
- А что есть свечи для Создателя когда он видит даже в темноте и сквозь туман, и ночь, и яркое солнце? 
Она обернулась на священника через плечо, но не стала задерживаться и пошла дальше, позволяя Медведю любоваться мягкими волнами алого шелка, ласкающими стройное тело. Ракурс был удивительно хорош: снизу вверх, а воображение могло дорисовать многое. Второй этаж дома утопал в дурманных, но приятных, цветочных ароматах и полумраке. Ковры на полах совершенно заглушали шум шагов, а огонь в дивных, мраморных чашах навевал мысли о сказках и легендах. Пока Лучи вела священника мимо закрытых дверей, они не услышали ни единого звука и не встретили никого, кто мог бы разрушить иллюзию.
Лучи толкнула одну из дверей и остановилась, видимо пожелав пропустить мужчину вперед себя. Помещение тонуло во мраке, разрываемом лишь светом восходящей луны и отблесками снежных вершин за окнами. Здесь был слышен шум водопада, а вид из окна открывался просто потрясающий. Возле стены комнаты, почти неразличимая во мраке, стояла исповедальня. Лишь на теплом дереве иногда отражался призрачные, жемчужный свет.

Остальная часть помещения была погружена во мрак и пока за спиной яркими, оранжевыми языками, вспыхивало пламя, разобрать что там находится ещё было невозможно. Конечно если священник не видит в темноте. Лучи словно не решалась войти, стояла в темном проеме двери и ненавязчиво разглядывала святого брата. Там, в гостиной, он показался ей молодым, здесь же, при свете огня и факелов, его лицо приобрело черты мужественности, юность словно испарилась и уступила место истинному возрасту, исчисляемому не годами, а характером и поступками. Интересно, он умеет улыбаться? А какой он, когда гневается? А когда рассержен? А в ярости? Человеческие эмоции украшают чтобы там ни говорили, и они куда приятнее, пусть и не всегда хорошие, чем фарфоровая маска отчужденности. Человек должен быть живым.
- А вы видите в темноте, падре?
Интерес блеснул под ресницами. Или это смех? Не издевается ли над ним девица?

— Исповедь? Обожаю играть в исповедь.
Расскажи мне о своих грехах. (с)

Девица помедлила ещё несколько секунд, вглядываясь в лицо гостя и стоя слишком близко, чтобы не почувствовать жар, исходящий от его тела. Ту силу и мощь, которую скрывала сейчас одежда и которые готовы были, - она бы поклялась в этом! - вырваться наружу в любой момент, Лучи ощущала кожей, словно по ней пустили миллионы крошечных иголочек.
- Душа, она вот здесь, падре, правда?
Лучи поймала руку святого отца, обняла пальцами и прижала к своей груди. Навряд ли он он почувствовать сквозь теплые объятия ладоней стук девичьего сердца или нежность кожи, или упругость девичьей груди, но он все это мог себе вообразить.
- А свечи? Они лишь огонь, разгоняющий тьму снаружи.
Она опустила взгляд, отпустила руку Медведя и повернулась, чтобы проводить клирика к исповедальне.
-  Как имя твое, духовное мое дитя?
- Лукреция Амари. 
Девушка отодвинула тяжелую портьеру в кабинке и стала зажигать толстые, восковые свечи на каминной полке. На столике. На полу. Комната не стала похожа на храм, но живой огонь, смешивающийся с дивным, лунным светом, рождал иллюзию. Альков, в котором была спрятана роскошная кровать, по прежнему тонул во тьме и был спрятан за стеной рядом, за тайной дверью, о которой было известно лишь девушкам. Но и когда они приводили туда гостей, лишь привычным к сумраку взглядом можно было различить очертания стройных колон, поддерживающих тяжелый балдахин и блеск дорогих, парчовых покрывал, устилающих это ложе.
Лучи зажгла последнюю свечу и скользнула в кабинку, предлагая и святому отцу занять своё место.
- Я согрешила, святой отец...

Ей и самой стало спокойнее за преградой из теплого дерева и частой решетки, через которую она могла лишь видеть жесткий профиль брата Орсо, но не могла ни коснуться его, ни вдохнуть его запах, ни увидеть больше. Этот человек удивительным образом внушал страх и желание одновременно, и Лучи пока не очень понимала, что с этим делать. И его голос - голос священника, глубокий, низкий, уверенный, он обволакивал и проникал в глубины души. Все, как по настоящему и стыд затопил тело обжигающей слабостью, бросился в лицо жарким румянцем и скатился по спине лихорадочными, ледяными осколками.
- Я согрешила, брат Орсо.
От волнения голос стал тише.
- Мне снятся сны. Во снах мне приходит мужчина. Я никогда не видела его лица, я едва могу услышать его голос, но я не могу ему сопротивляться. Всё, что он делает со мной... Все, что происходит - это грех, я знаю, но я не могу противиться. Я хочу проснуться, хочу оттолкнуть его, хочу разорвать эти путы, но не могу и понимаю, что мне нравится... Его прикосновения, какими бы они ни были, его желания, его фантазии, они меня возбуждают.
Лучи прикоснулась к полыхающим щекам кончиками пальцев. Ей казалось, что её сейчас выставили на площадь, голой и на неё смотрят десятки людей, и все они осуждают её, а она не может двинуться с места и лишь прячет взгляд, стараясь стать невидимой и незаметной, но ничего не получается и становится страшно.
- Первый раз он нашел меня в пустыне. Среди песков, в маленьком оазисе. Я была совершенно одна, на мне не было одежды и я не знала, как очутилась там. Я хотела уйти, но не знала в какую сторону бежать. Хотела позвать на помощь, но у меня словно отобрали голос. А потом пришел он. Появился за спиной, тронул плечи, потом... Потом я помню, как тело словно стало мягкой, податливой глиной и я чувствовала, как меня больше не держат ноги. Он касался меня везде, его руки были требовательными, властными, они отнимали у меня разум, а телу дарили наслаждение. И он отнимал у меня волю. Он не сказал ни слова, я так и не увидела его лица, только я запомнила каждое его прикосновение и я знала, что он придет снова. Я гнала от себя эти мысли и когда проснулась, молила Создателя простить меня, простить мою грешную душу, дать мне терпения, дать мне шанс не подчиниться, я не хотела вспоминать, а потом пришла ночь и он пришел снова. И я знала, что не хочу его прогонять ...
Раскаяние в голосе девушки было искренним, она не оправдывалась, но она хотела избавить себя от этого наваждения, которое граничило с одержимостью и если для искупления нужно рассказать все, как было, она сделает это не смотря на жгучий стыд. Сейчас Лукреция не осмелилась бы поднять на священника взгляд даже через разделяющую их решетку. Ей казалось, что брат Орсо видит её насквозь и хуже того, он знает кем был тот человек в её снах. Знает потому, что именно он им и был. Воображение захлестнуло жаром и Лучи крепче вцепилась пальцами в ткань юбки. Опустила голову и только так смогла украдкой бросить взгляд на падре, спрятавшись за тугими локонами волос.
- Я раскаиваюсь, святой отец и прошу, отпустите мне этот грех. 
Лучи с трудом разжала пальцы и сложила руки в молитвенном жесте.
- Позвольте молитвами или наказанием искупить вину. Я приму все, что вы скажите.

Лукреции снились сны, как и всем. И иногда снились такие, после которых даже смотреть на себя в отражении становилось стыдно. И те, которые она сейчас рассказывала, были одними из её ночных фантазий - запретных и таких сладких, и стыдных, и грешных. Она сама не могла бы объяснить что именно чувствует, слишком было много эмоций и слишком они были разными.
- Это началось несколько лет назад, святой отец. Я думала, что это морок, всего лишь один сон, одна ночь, но он стал приходить ещё.
Девушка коснулась губами сложенных ладоней. Отчего-то стало жарко, воздух словно неожиданно нагрели и теперь он обтекал томительными волнами тело, забирался невидимыми прикосновениями под одежду и делал рассказ Лучи ещё более откровенным и для неё тоже, что лишь подогревало градус стыда. Она заметила взгляд брата и жар потек по телу, от личика вниз, по груди и собрался сладкой патокой в чаше бедер.
- Следующий раз он нашел меня в горах. Была ночь и я плохо видела, что меня окружает, могла различить только шкуры, брошенные к очагу и развешанные по стенам пещеры топоры и молоты. В углах стояли кованые сундуки, покрытые тканными покрывалами, под высоким потолком чадили факела. От костра пахло смолой и горячим деревом. Я не знаю откуда, но я точно знала этот запах и знала, что сейчас придет он. Знала, боялась и хотела этого. На мне была лишь накидка, грубая, она колола кожу, но я не решалась её снять. Я стояла возле костра и смотрела в огонь. Слышала его шаги, хотя он шел совершенно бесшумно и за секунду до прикосновения знала, что он прикоснётся. И снова я не видела его лица, и не слышала голоса. Я слышала лишь его дыхание и чувствовала все, что он со мной делает. Я не могла оттолкнуть, я чувствовала, как глаза наполняются слезами, а тело наполняется желанием, и я знала, что буду наказана за это. Наказана так строго, как только возможно. Я знала и не могла ничего сказать, язык не слушался меня, голоса не было и я могла лишь подчиняться и понимать, что все моё тело горит словно в огне. Утром я плакала, стоя на коленях перед Создателем и молила о прощении. Я умоляла его послать очищение, пусть пламенем, пусть молитвами, пусть чем угодно, я раскаивалась, я не могла себя простить, только я знала - наступит ночь, может не следующая, но он придет снова. Придет и я не смогу сказать ему "нет".
Жар становился невыносимым. Он пульсировал между крепко стиснутых ножек, в самом тайном местечке, сочился пряным соком и Лучи боялась даже шевельнуться. Ей казалось, что стоит ей сделать хоть одно движение и падре раскроет её тайну, он поймет, что она полна грешных желаний даже сейчас, на исповеди. Поймет и накажет... Замкнутый круг, из которого невозможно сбежать.

Казалось до этого дня никаких подозрений у Лучи не было и только теперь, когда в сумерках исповедальни она слышала лишь голос падре, она понимала, кто приходил к ней в тех снах. Кто, кроме неё, знает истину? Святой отец был молод, совсем неплох, силен и он совершенно точно был лучшим, - пока во всяком случае, - что с ней случалось за последнее время. Девица не расстраивалась по поводу гостей, только сильный, горячий мужчина лучше пропахшего потом и мочой старика. Напряжение брата Орсо было ощутимым буквально, к нему можно было прикоснуться кончиками пальцев через резную решетку, почувствовать колкими прикосновениями на коже и оно не проходило с того момента, как она впервые увидела клирика там, в гостиной. Только менялся его градус: от яростного раздражения до жгучего желания. И это было хорошим знаком.
Лучи выскользнула из своей половины исповедальни и неслышной тенью оказалась на половине клирика. Застыла на пороге, не решаясь ни уйти, ни сделать шаг дальше.
- Я не знаю, святой отец.
Только незнание не освобождает от ответственности и даже на расстоянии можно было почувствовать жар, и лихорадочную, нетерпеливую дрожь. Неясный жест, словно она хотела немедля броситься вон из комнаты и блеск под ресницами, лишь мгновение, которое Лучи смотрела на падре.
- Я не могу вспомнить... 
Лучи спрятала взгляд. Знала, что больше нельзя поднимать глаз. Знала, что его пронзительный взгляд заставит её сбиться, заставит замереть сердце и она не сможет вдохнуть. Не сможет владеть собой и не сможет противиться. И не захочет. И он тоже об этом знает, и это знание - именно оно жжет изнутри. Святой отец знает её тайну и он повелевает ей. Как иначе объяснить дрожь в кончиках пальцев? Как объяснить её желание уйти и остаться? Секунда, две, три - время просачивалось золотым песком сквозь пальцы.
- Прошу вас, падре, я хочу искупить свой грех.
Лучи не знала, как отреагирует на её рассказы святой брат и что теперь случиться, совладает ли он с собой или не захочет. И где-то в глубине души боялась: неизвестность зачастую порождает страх.

Напряжение становилось действительно невыносимым и Лучи уже готова была отступить. Она не знала, что думает клирик, это настораживало и ей казалось, что она отчетливо слышала треск молний за своей спиной и готовые разверзнуться небеса. Близость падре пугала и не смотря на то, что он был, возможно, растерян куда больше самой Лукреции, она понимала, что побаивается этого человека. Его суровый взгляд не смог оставить её равнодушной.
Ещё бы секунда, и девица, возможно, совершила бы непростительную ошибку, но падре сделал шаг и все стало простым и понятным. Возбуждение потекло по телу приятной истомой, занавеска закрыла выход в мир и темнота укутала пару непроглядным, сумрачным покрывалом. Поцелуй, пока несмелый, но тем не менее требовательный, кружил голову как сладкое вино, а губы священника оказались теплыми и приятными. И целовался он хорошо. Было не сложно стать в его руках податливой и мягкой, позволить мужчине вести и только подчиняться его желаниям, потакая им и порождая новые. А желания у него несомненно были и Лучи, даже не зная о них, могла догадываться, хотя ей воображение рисовало молодого падре, наставляющего её на путь истинный весьма оригинальным способом прямо здесь, в этой исповедальне, на этой узкой скамеечке.
Девушка чуть потянула шнуровку на платье. Не для того, чтобы распустить, а лишь затем, чтобы ослабить узел и дать брату Орсо возможность самому справится с её нарядом. Лучми не спешила, давала мужчине возможность освоиться с новыми обстоятельствами, привыкнуть к кипящему под пальцами жару, к дрожи под ладонями и лишь несмело выласкивала его грудь, рисуя скульптурный рельеф мышц под одеждой кончиками пальцев, и пила его поцелуй маленькими глотками.
Темнота дарила иллюзию вседозволенности, яростными искрами рассыпался в комнате камин и пахло горячей смолой и деревом. И ещё пахло дурманом возбуждения, пряным и терпким, чуть горьковатым.

Он шутит? Или святой брат на самом деле будет испытывать её волю на прочность? Ведь если он и вправду решил, что она одержима джиннами, то так недалеко и до костра. Девушка успела наслушаться историй, когда за обычные сны подвергали пыткам и под ними люди сознавались в одержимости, и потом их или сжигали на площадях, или колесовали, или четвертовали. Ни одна перспектива никак не радовала. Предчувствие скатилось ледяной крошкой по спине, но Лучи надеялась, что это всего лишь игра, и падре так же, как и она, увлекся иллюзией и возможностью побыть собой, но чуть иначе, чем это происходит в жизни. Девушка оперлась о широкие плечи клирика ладонями чтобы поддержать равновесие и теперь смотрела на него сверху вниз, любуясь открывшейся картиной. Так ей этот мужчина определенно нравился ещё больше. И его желание быть с ней откровенным подкупало. Хотелось быть честной в ответ. Во всяком случае быть честной в своих желаниях и позволить этому человеку почувствовать себя желанным. Если он не станет делать ей по настоящему больно. Боли Лучи боялась, ещё больше боялась оказаться покалеченной. Но сейчас девушка старательно гнала от себя эти страхи. Клирик не выглядел безумным, теперь в его глазах девушка отчетливо видела желание и от него бросало в жар. Правда страх к её ужасу только подогревал нарастающее возбуждение и делал его более острым.
- Позвольте, я провожу вас.
Голос стал совсем тихим, от бродящего в крови возбуждения кружилась голова, а напряжение, которое казалось отступило, снова пронизывало комнату далекими зарницами.
- Туда, за портьеру, там дверь.
В темном алькове увидеть что-то было сложно, но теперь, когда глаза уже привыкли к полумраку, едва различимые блики на ручке двери стали ориентиром.

Спальня открылась взору клирика не сразу, она выступала из лунного, серебряного сумрака постепенно, наполняясь очертаниями, запахами, звуками и предчувствиями. Сначала, стоило Орсо переступить порог, нога утонула в мягком ковре почти по щиколотку и тишина, нарушаемая лишь шелестом ветра за открытыми дверьми небольшой террасы, обступила его и его ношу со всех сторон. После он мог заметить огромное ложе, застеленное дорогими, парчовыми покрывалами и стыдливо, или намеренно, прячущееся под струящимся звездным светом балдахином. За водопадом тончайшей ткани едва можно было различить резную спинку кровати, деревянные столбики и взбитые в пену подушки, а за ними темные, шелковые ленты, обвивающие дерево словно змеи.
Небольшой столик возле постели, на котором манили теплым ароматом спелые персики и вишни, и царил хрупкий графин, наполненный сладким, красным вином. Свечи в высоких подсвечниках стояли и возле стены, и возле дверей, и на каминной полке, и даже на террасе, отдаваясь на волю ночи и ветра. Огонь рисовал на стенах гротескные, дикие фигуры и плясал черными тенями на потолке, в камине тлели угли, а рядом стояла маленькая жаровня, о назначении которой можно было только догадываться. Кресло с прямой, высокой спинкой и высокими подлокотниками, обитое алой тканью стояло прямо на против кровати. Дальняя стена тонула во мраке и разобрать с порога что находится там было невозможно.
Лучи никогда раньше не была в этой комнате и сейчас, в объятиях святого отца, оглядывалась по сторонам с замиранием сердца, потому что слухов про это место ходило множество. Девица догадывалась, что здесь происходит и почему именно эта спальня спрятана подальше от глаз обычных гостей именно за исповедальней, но думать о том, что и с ней может случиться что-то подобное даже сейчас боялась и только крепче прижалась к святому отцу, словно ища у него поддержки и защиты от всех темных демонов.

Лучи действительно была напугана столь резкой сменой в святом отце. Ещё пять минут назад он, казалось, несмело смотрит на неё в кабинке исповедальни, а теперь он готов разорвать её как дикий, ненасытный зверь. Кто из них одержим? Но ей льстило его откровенное, дикое желание и девушка не без оснований полагала, что это именно она вызвала в брате Орсо эти перемены и он так страстно хочет её, а не свои фантазии, облаченные в её тело. Впрочем даже фантазии сейчас были ею. Нож в руке священника вызвал приступ острого страха, выплавившегося в жар, растекшийся по телу жгучим стыдом. Мужчина заставлял Лукрецию заливаться румянцем и отводить взгляд. Беззащитная перед мощью, силой и властью этого человека, девушка чувствовала себя маленькой и хрупкой. Она не могла сопротивляться, она была полностью зависимой от священника и это положение вгоняло её в ужас. Он может сделать с ней все, что угодно и никто не услышит! Никто не придет на помощь! Никто!
Только страх может быть и наркотиком. Афродизиаком получше любого другого. Тело охотно отзывалось на жестокие, грубые ласки святого отца и Лучи не могла сопротивляться сладкому, томительному желанию, наполняющему горячим медом чашу бедер. Колено брата коснулось нежных лепестков и девушка вздрогнула, попыталась отодвинуться, хотя бы немного, чуть-чуть, чтобы не так остро чувствовать возбуждение, а губы любовника уже терзали грудь и это было невыносимо. Невыносимо когда тело ежесекундно пронзают от макушки до кончиков пальцев ослепительные вспышки, а горячий сок буквально сочиться по бедрам и ты чувствуешь себя ужасно грязной и развратной, и тебе становится стыдно.
Лучи разметалась по постели, да только она уже никуда не могла деться и ладони жадно выглаживали широкую грудь священника и ласкали мощные плечи, рисуя ноготками поверх шрамов на смуглой коже свои, таинственные, узоры. Накажи меня. Мужчина пугал и притягивал, внушал страх и желание повиноваться. Святой отец оказался совсем не таким, каким девушка успела его себе представить раньше и теперь она хорошо понимала значение его имени. Медведь. Жестокий, ненасытный, большой, властный и сильный. Он не был красивым, а сейчас, когда страсть исказила правильные черты, так и вовсе стал пугающим, только в мужчине чаще всего привлекательно именно это, а не милые черты юношеского лица.

Вот теперь испуг в глазах Лукреции был неподдельным. Видеть падре мог только один глаз, но этого было достаточно: растекающийся смолой зрачок сделал взгляд непроглядным, наполненным дьявольской привлекательностью, и одержимость уже не казалась ложью даже самой девушке. Его одержимость. Ведь это в руке святого отца сверкал сталью остро отточенный кинжал, готовый вот-вот оставить на молодом теле Лучи кровавые следы. Холодная испарина покрыла кожу и девица на пару мгновений забыла как дышать. Если она пошевелится или сделает хоть одно неверное движение, святой отец отправит её к Создателю!
Она не могла оторвать взгляд от глаз падре, смотрела и видела безумие в шторме под его ресницами, и это было заразно. От прикосновений холодной стали к раскаленной коже на висках заблестели бисеринки пота, губы приоткрылись, но кричать сейчас девица побоялась. Нож скользнул дальше, рождая новые страхи, а Лукреция попыталась стиснуть колени - абсолютно бессмысленный, инстинктивный порыв. Она никогда не видела как ведут себя одержимые, только слышала рассказы, но разве можно верить всему, что слышишь? Но и не каждый священник знал всех джиннов, которые могут овладеть телом и душой человека. Девица прикусила губу, позволяя святому отцу полюбоваться влажным блеском крепких, белых зубок и пока, как она надеялась, он завороженно наблюдал, медленно отвела нож от горла. Дышать так было значительно легче, да и двигаться тоже. Дикой кошкой Лучи метнулась к Орсо и весьма ловко повалила его на постель, сама уселась сверху на бедра и теперь дерзнула заглянуть прямо ему в глаза.
- Изгоните его, падре.
Она потянулась, опираясь руками по обе стороны от головы мужчины и как бы нехотя щекоча его грудь жемчужинами сосков, склонилась к губам и жадно прикусила их, мстя за жестокий поцелуй. А после поцелуи потекли ниже, по плечам, по груди, девушка не жалела любовника и на смуглой коже расцветали отчетливые, темные лепестки укусов - поцелуев. И она не собиралась останавливаться. Джинн, кажется, завладел Лукрецией полностью.
- Он не дает мне покоя...
Девушка подняла голову и приласкалась щекой к животу падре, потянула носом терпкий, мускусный аромат и вскинула на Медведя туманный, уже чуть пьяный взгляд, а потом встала на колени и принялась за пояс и завязки шоссов. К дьяволу сапоги, все потом, пока же стоило ей освободить от одежды каменную от желания плоть, как Лучи оседлала её и нарочито медленно стала пропускать внутрь по девичьи тугого, раскаленного лона, чувствуя, как сама теряет голову от хлынувших через край эмоций...

Спальня внезапно стала размытым пятном вокруг и перестала существовать. Как и весь мир. Несколько мгновений Лучи привыкала и наслаждалась своей властью над распростертым на кровати мужчиной. Хищник, опасный и жестокий, он лежал перед ней и она могла любоваться яростным блеском его глаз. А после было только хриплое дыхание и влажные, недвусмысленные звуки, от которых кровь в венах вспыхивала огнём. И был мужчина, на котором сейчас сошелся клином весь свет. Было немного больно, святой отец оказался мощным во всех местах, только эта боль не шла ни в какое сравнение с тем сладостным, щемящим наслаждением, которое он подарил и которое накрывало штормовыми волнами, мешало дышать и полностью лишало разума. Боль сплеталась с ним, даря девушке новые, острые, ощущения и когда спина коснулась прохлады парчи, Лучи вскрикнула. Подалась навстречу Орсо, раскрываясь перед ним ещё бесстыднее и откровеннее, словно хотела слиться с любовником в единое целое, забрать его себе, в себя и не отпускать, позволяя с каждым толчком возносить их обоих на новый виток тугой спирали. Девушка кусалась и царапалась, украшая спину и плечи падре витиеватой, древней росписью. Нашла и зарылась пальцами в густых, темных прядях на затылке Медведя, крепко сжала и потянула назад, но лишь затем, чтобы найти губы мужчины, вырвать у него долгий, головокружительный поцелуй, пить его жадными, нетерпеливыми глотками и не отпускать до тех пор, пока хватало дыхания, и даже после, когда пелена перед глазами подернулась тьмой, не отпустить, задержать ещё на одну секунду, позволить себе и любовнику начать падать вниз с нескончаемой высоты самого пика, почувствовать, как начинает раскручивать все быстрее и быстрее спираль наслаждения. Солоноватый привкус изласканных почти до крови губ пьянил и заставлял желать большего, ещё и ещё, и требовать от святого отца не останавливаться.
Напряжение было предельным, Лучи казалось, что больше она не сможет выдержать, она умрет прямо здесь и сейчас. Не было сил цепляться за реальность. Она чувствовала, как обхватывает все сильнее и сильнее внутри себя напряженную плоть любовника, как ещё жарче притирается к нему распахнутыми бедрами и больно, сильно, стискивает стройными ножками его тело, чувствовала, как сильнее впиваются ноготки в мощные плечи и сейчас девушка готова была поклясться - они стали с Орсо одним целым. Никогда и ни с кем раньше ничего подобного Лукреция не испытывала и последним обрывком мысли перед блаженной тишиной стала мысль о том, что она не зря затеяла эту игру, святой отец оказался отличным любовником, умелым и именно таким, о каком она иногда мечтала.