«Нет, нет, нет!! Ненавижу, когда он так делает!»

Нечего было и думать о том, чтобы отвлекаться на всякие игривые фантазии – девушке приходилось слишком сильно сосредоточиться на том, чтобы не заблажить в голос или случайно не вцепиться  зубами в ладонь конунга. Как бы Эсме ни заигрывала с Олафом, к такому резкому штурму она была совершенно не готова, слишком разнеженная, слишком сонная, чтобы сходу воспылать шазийскими страстями.  Она попыталась  переступить по постели, покрепче упереться руками в тюфяк, чтобы найти хоть какую-то точку опоры и задвигаться в унисон с этим жестким, нарочито резкими ритмом. Нет, Олаф держал очень  крепко, явно не намеренный дать Эсме шанс устроиться поудобнее и избежать хотя бы части из тех неприятных ощущений, которые  нынче ей полагались. Конунг ударял в нее так сильно, что мышцы рук вскоре отозвались противной мерзкой дрожью, а потом локти и вовсе подогнулись, принцесса упала грудью на постель, невольно еще сильнее подставляя себя мужской плоти.

«Вот так же он вчера обошелся со своей девкой, только не хватает… Ай, мама!»

Стоило Эсме лишь подумать об этом, как конунг с размаху шлепнул  ее – будь это оплеухой, пришедшейся по физиономии какого-то бедняги, тот бы заплевался кровью и зубами.   

«Сегодня я пойду в Далар пешком», - отстраненно подумала Эсме и сдавленно заскулила, когда на нее обрушился новый удар.  Если Олаф войдет в раж, она не сможет сесть, по меньшей мере, неделю, а синяки будут сходить месяц. 

Тарийка замерла, собираясь с духом, потом заставила себя снова подняться на четвереньки, прижаться к бедрам мужчины пылающим от трепки задиком.

«В эту игру можно играть и вдвоем, мой большой злобный хес».

Если невозможно расслабиться и получить удовольствие, всегда можно испортить его другому. Олафу было угодно унизить ее, заставить молить о пощаде? Тогда вряд ли ему захочется продолжать, если он поймет, что показательная выволочка стала для Эсме наслаждением. Она глухо застонала ему в ладонь, поощрительно потерлась о нее щекой и, превозмогая боль, начала зеркальным отражением отвечать на каждый его беспощадный рывок.

«Давай, ну же! Сколько можно? Кость у тебя там, что ли…»   

Отредактировано Эсме Маккена (2013-07-23 14:39:30)

Вместо жалобных воплей приходилось обходиться цыплячьим писком – это не только не доставляло удовольствия Олафу, но и не умаляло мук Эсме, которой уже начинало казаться, что ею яростно овладевает не человек,  а оборотень, зверь в чужой личине.  Если бы можно было кричать и плакать без опаски, как в Эрхольме, терпеть было бы куда проще.

Когда мужчина резко дернул ее голову назад, принцессе показалось, будто в шее что-то отчетливо хрустнуло . Вот уж будет картинка на славу, если он переусердствует! Иногда, правда, Эсме казалось, что это было бы не худшим из возможных выходов.

- Милорд, - укоризненно прошептала она одними губами, - милорд, вы меня убьете…

Последнее содрогание, еще один хриплый рык над головой, еще одно объятие, от которого ноют ребра и остаются синяки.  Все. Можно порадоваться тому, как приятно все-таки остаться в живых, только отвлекаться лучше недолго.

Олаф тяжело дышал ей в висок, с явным удовольствием распластав свою жертву по постели и навалившись  сверху своей изрядной тушей. Эсме знала, о чем говорит, когда накануне сетовала Эдит на опасность быть нечаянно придавленной до полусмерти.  Тарийка скорчила брюзгливую гримаску, ощущая  липкую струйку на внутренней стороне бедра.  Почему-то именно это она находила особенно, по отдельности противным, может, от непривычки - конунг обычно избегал доводить дело до конца.  В такие минуты она с острой обидой чувствовала себя неодушевленной вещью, вроде чашки или кувшина.

Принцесса осторожно оглянулась, насколько позволяла неудобная поза и ломота во всем теле:

- Вы же больше не будете сердиться на мою глупость?...  –пальцы девушки робко, почти заискивающе пробежали по покрытой испариной бледной коже Олафа.  Пусть он убедится в том, что не напрасно терзал тело Эсме, что она усвоила его урок и больше не даст повода для наказания. Свои же подлинные мысли и чувства, как всегда, лучше оставить при себе.

Разумеется, Олафа нисколько не волновало, каким образом невестке удастся ускользнуть от Эдит, если им снова выпадет ночевать вместе. Или это значило, что нынче каждая принцесса получит личные покои? И куда он намерен девать свою белобрысую потаскушку? При мысли о том, какие извращенные забавы могут прийти на ум конунгу, тарийку прошибал холодный пот. 

"Что еще можно ответить на такое любезное приглашение?"

- Я приду, милорд, - опустила ресницы Эсме, стараясь не обращать внимания на откровенное лапанье, в котором уже не читалось ни злости, ни похоти, а одно только желание покуражиться над чужой беззащитностью. - Я всегда покорна вашей воле.

Олаф в последний раз хлопнул ее по бедру и поднялся, поправляя одежду. На все про все у них ушло не больше времени, чем на чинную беседу о погоде и вежливые заверения во взаимной преданности, по меньшей мере, никто не смог бы сказать, что конунг задержался у невестки дольше, чем это прилично.

"Мне следует быть довольной. Его величество пока не намерен вышвыривать меня за ненадобностью. Но зачем же от вашего высочайшего внимания так больно, милорд, ох..."

Едва конунг скрылся за пологом, как в палатку скользнула Сиобхан, прижимая край передника к горестно скривленным губам. Эсме было уже безразлично, что видела старуха и что думала о своей принцессе. За минувшие годы нянюшке пришлось смириться со многими вещами, которые никто не потерпел бы в Таре, правда и то, что на родине с дочерью Кеннета Маккены никто не осмелился бы обойтись подобным образом. 

- Святой Фергус, и святой Патрик, и святая Дейдре!  Он вас однажды убьет, миледи.  Свернет шею и не заметит...

- Не квохчи, прошу. Без тебя тошно, - Эсме устало натянула подол на голые ноги. Как было бы славно до конца дня никого не видеть, не приклеивать к губам улыбку и не вести никаких разговоров, а особенно с Эдит.

При слове "тошно" Сиобхан чуть не подпрыгнула и ринулась к своей дорожной корзине, где хранила чуть ли не тысячу мелочей на все случаи жизни, достала плоский флакон с темной жидкостью и потемневшую от времени деревянную ложку.

- Выпейте-ка, лебедушка моя, от греха. Тьфу-тьфу.

Эсме послушно приняла три ложки отвара, который должен был защитить ее от нежелательных последствий бурного соития. Странный букет - лекарственных трав с яркой нотой полынной горечи, восточные пряности и почему-то немного плесень. Наверное, даже через двадцать или тридцать лет память о любовных утехах останется накрепко связанной со вкусом запретного шазийского зелья. 

Ей повезло собраться в путь до появления золовки, Сиобхан даже успела собрать постель и поворчать на хесов, которые были присланы  погрузить сундуки вельможных дев на телегу. Эсме неохотно направилась к повозке, когда один из воинов постарше подошел к ней, ведя в поводу коня, оседланного женским седлом.

- Конунг велел кланяться и желал выздоровленья, а чтобы вам не томиться в духоте, вот, велел...

Жеребец скосился на принцессу и всхрапнул. Как ей показалось, насмешливо.

- Передай конунгу мою сердечную благодарность, хускарл. Я буду рада прокатиться.

"Кроме всего прочего, говорят, хороший способ не позволить мужскому семени укорениться в утробе".

Вечер был преисполнен радости. Во-первых, принцесса Тары смогла, наконец, слезть с растреклятого коня; во-вторых, после семи часов верхами умудрилась вполне ровно дойти до своего места за трапезой и не заорать от боли; в-третьих, Сиобхан раздобыла ведро теплой воды и в палатке сперва обтерла Эсме ароматизированной губкой с головы до ног, а потом смазала все болящие места целебной мазью. Несмотря на подозрительный сине-зеленый цвет (почти тартан Маккена, ха!), нянюшкино средство почти сразу принесло облегчение, растертая кожа и ноющие синяки мало-помалу успокоились настолько, что девушка смогла даже задремать ненадолго.

Проснулась Эсме так же внезапно, как у погрузилась в сон, как встрепанная, вскочила на постели. Все мирно - Сиобхан посапывает на своем тюфяке, в фонаре мерцает свеча, где-то стрекочут сверчки, слышно, как у дальнего костра кто-то лениво поигрывает на лютне... интересно, Олаф еще ждет или уже сам собирается явиться за строптивицей? Наскоро стерев полотенцем остатки мази, принцесса торопливо натянула приготовленное на завтра платье, небрежно затянула шнурки, только чтоб не свалилось, и выбралась наружу своим обычным путем.       

Взгляды, которые сегодня бросала на тарийку Эдит, напомнили той, за что она так не любит кёнигин. Озорничали они вчера вместе, и что же? Кое-кто не может ровно сидеть на многострадальной заднице, а кое-кто веером распускает перед молодыми телохранителями свой павлиний хвост! В палатке золовки свет уже не горел, наверное, слишком умаялась после приключений прошлой ночи.

Прокравшись за деревьями к шатру конунга, Эсме на мгновение задержалась, прежде чем приподнять полог, прислушалась: нет, кажется Олаф один. И тоже сидит в сумраке, не иначе, вчера извел весь запас свечей хестурской делегации.

- Милорд, - тихо окликнула она, змейкой скользнув внутрь. - Я здесь, как и обещала.   

Эсме показалось, что шатер завертелся вокруг нее, как ярмарочная карусель; скулы девушки пылали так, будто ей только что надавали пощечин. За считанные мгновения в голове принцессы пронесся целый ураган мыслей - от незатейливо-кровожадных до униженно-смиренных. Но само то, что она не утратила способности рассуждать, значило, что последняя капля еще не переполнила чашу ее терпения.

Кажется, прошла целая вечность, прежде чем девушка медленно подняла руки, стягивая платье с плеч и позволяя ему медленно сползти к ее ногам - тихий шорох почему-то приводил на ум шуршание песка в колбе часов.

Немного времени, чтобы решить, как быть дальше. Дочери Тары было бы прилично заколоть мерзавца, удавить его подстилку и дать охране убить себя, чтобы об этом сложили балладу, от которой дети с плачем просыпаются по ночам. Посмотрим правде в глаза, Олаф даже не вспотеет, если ему придется сделать небольшое усилие и все-таки свернуть ей шею. Как он будет объясняться - другой вопрос, который Эсме беспокоить уже не будет.

Лента на вырезе сорочки поддалась так же легко, но тонкая ткань скользила вниз по коже куда быстрее.

Олаф, похоже, не настроен больше скрывать их связь. Даже если закатить сейчас истерику, это вряд ли что-то изменит, разве только в худшую сторону. Он забавлялся, испытывая Эсме на прочность, почти в точь-точь, как это накануне делала Эдит, испытывая, как далеко осмелится зайти тарийка.

- Это танец с кинжалом, - медленно промолвила она, выступая из вороха ткани. - Позволишь взять твой, конунг Олаф?

Отредактировано Эсме Маккена (2013-07-24 00:14:55)

Затейники-шази не только изобрели пятнадцать способов совокупления, но и описали десять поз женской покорности.  Первая из них и самая главная: пади на колени, целуй руку, которая тебя била, благодари за вразумление.  Даже северные селянки с самых глухих хуторов, не имеющие ни малейшего представления ни о грамоте, ни об искусстве соблазнения, прекрасно знали о ней, ибо впитали этот обычай с молоком матери.   

Эсме вздрогнула от громового раската, зябко повела плечами и ступила навстречу протянутой ладони Олафа, не заботясь о том, чтобы прикрыться хотя бы распущенными косами.

Клинок тускло поблескивал в  скудном, желтом свете, такой же нагой, как она сама. 

Принцесса Тары медленно, плавно опустилась на колени перед конунгом Хестура, беззащитным жестом скрестила кисти на груди и низко склонилась перед ним, огненными языками расплескивая вокруг себя пышные пряди волос.

- Я почтительно прошу о милости, государь.   

Выпрямившись, она какое-то мгновение смотрела прямо в лицо мужчины, пытаясь угадать, чем кончится для нее очередная рискованная выходка.  Олаф должен был понять намек. Если нет, значит, это именно тот прыжок в никуда, о котором накануне поведали урды.

Эсме бережно, едва не любовно, сомкнула пальцы хеса на рукояти кинжала, потом, не убирая руки, коснулась губами крупного сапфира в перекрестье, запрокинула голову и спокойно прижалась горлом к поднятому острию. Кровь выступила почти сразу. Алая линия проворно побежала между ключицами, между грудями, скользнула к животу…

Отредактировано Эсме Маккена (2013-07-24 14:20:05)

Ночь обещала быть долгой. А хуже всего было то, что рассвет не станет спасением, лишь даст короткую передышку до нового заката, и потом все  начнется сначала. Снова и снова, пока Олафу не надоест или сама Эсме не сломается в его руках сухой веткой. Иногда ей казалось, что никакого принца Сигмара не существует вовсе, его придумали, создали морок, чтобы нарочно заманить принцессу Тары в землю снега, камней и троллей, и бросить на растерзание старому конунгу.

Эсме твердо верила, что стремление оставлять последнее слово за собой не позволит ему лишить ее жизни здесь и сейчас, но все же не сдержала шумного вздоха облегчения, когда кинжал упал к ее ногам. Голова девушки дернулась за рукой Олафа вверх, как в виселичной петле (мир тебе, малышка Отал!), пришлось подняться на цыпочки, будто в первом па долгожданного танца, и заглянуть в сумрачное лицо мужчины, спокойно и серьезно.

- Мне больно, милорд, - тихо промолвила она, чувствуя его горячее дыхание на своем лице и борясь с подступающей паникой. Конунгу вольно было решать - говорит она об утренних побоях, напоминавших о себе при каждом резком движении, или о начале новой трепки. 

"Как же я устала от тебя, Олаф Бирген".

Трудно было вообразить, что телесные страдания Эсме сколько-нибудь обеспокоят ее любовника, но она на самом деле чувствовала себя совершенно измученной и очень хотела бы, чтобы ее перестали таскать, как котенка за шкирку.  Только ради того, чтобы Олафу не за что было ухватиться, наверное, имело бы смысл обрезать волосы.

Теперь Эсме могла рассмотреть женщину, которую Олаф решил сделать свидетельницей своих порочных забав с невестой сына, но у нее сейчас не было ни сил, ни желания сосредотачиваться на чем-то еще, кроме собственных переживаний. Хеска казалась набором светлых пятен - белокурые волосы, свисающие с постели, бледное лицо, обращенное к принцессе, сбившаяся у шеи плохо выбеленная деревенская рубаха...

Удержать равновесие все-таки удалось, и для этого даже  не пришлось хвататься за полотнище палатки, рискуя буквально обнажить подробности личной жизни конунга. Девушка мгновение помедлила, про себя выбирая мелодию, под которую могла бы двигаться достаточно эффектно и в то же время не слишком напрягать измученное тело.

Любой шази с возмущенными криками забросал бы такую плясунью сафьяновыми шлепанцами, где это видано - без музыки, голышом и даже без улыбки! Но особенного выбора у Эсме не было.

"Руки вверх, мягко опусти, пальцы вот так... - голос Тиджан, звенящий в ушах, казалось, задает дополнительный ритм каждому движению. - Волну, от кончиков пальцев левой до кончиков пальцев правой. Ноги на месте не стоят! Не стоят, я говорю!... А зад - тем более. А сейчас бедрами вкруговую. Теперь руки почему без дела? Ты пальцами господину любовное послание пишешь, шевели давай. А теперь волну от плеч к бедрам.  И все сначала, только одновременно и бодро!"

"Бодро", увы, получалось не слишком, но Эсме не думала, что это будет сильно портить удовольствие Олафу - главное, он добился своего, прочее вряд ли имело для него большое значение.

Воображение быстро дорисовало Эсме недостающие детали живой картины: великий северный конунг возлежит на ложе под ласками двух наложниц, наперебой спешащих доставить удовольствие повелителю. Для полного совершенства еще не хватало какой-нибудь брюнетки, алацци, щазийки или ханини, тогда уж букет будет полным. И наверняка взор Олафа порадовали бы ошейники и цепи, подчеркивающие изящество его игрушек.

Им обоим нужно было это краткое перемирие, чтобы немного прийти в себя. Во всяком случае, Эсме успокоилась настолько, чтобы сообразить: ее имени никто не называл, а деревенской девчонке неоткуда знать принцессу в лицо. Они уедут в Далар, а она так и останется в своем медвежьем углу, хорошо, если целой и невредимой, отделавшись только легким испугом.

Смиренно опускаясь у ног Олафа на ковер, покрывавший землю, тарийка закусила губу от боли - то ли действие нянюшкиной мази начало проходить, то ли она переусердствовала, стараясь изобразить неземную страсть в своем незамысловатом танце.

"Если он снова захочет меня отшлепать, я стану орать. И мне будет все равно, кто прибежит на эти крики".

Оставалось только надеяться, что внимание конунга все же привлечет неиспорченная пока молочная кожа хески. В самом деле, какой интерес бить и не видеть, какой след остается от удара? Эсме, по правде, вообще не понимала, почему это так возбуждает Олафа, но предпочитала не задумываться о причинах такой любопытной склонности.

К этому все и шло, Эсме почти не удивилась, услышав новое распоряжение Олафа. Вчера ночью он застал их с Эдит почти в таком же недвусмысленном положении, как и они - его. Возможно, человек, не понаслышке знакомый с таким понятием как "целомудрие",  мог бы предположить, что девушки в самом деле просто совершают ночное купание, но вряд ли конунг при своей распущенности мог вообразить что-то другое, кроме любовной сценки. Положа руку на сердце, неизвестно еще, до чего бы принцессы доигрались, не помешай им сперва строгий отец, а потом бдительная нянька, так что делать вид, будто непонятно,  о чем идет речь, было уже поздно.

Больше того, судя по растерянному лицу хески, почетная обязанность растолковать, что и зачем от нее требуется, тоже ложилась на плечи Эсме.

- Как тебя зовут? - едва слышно шепнула она.

- Ингрид... - та чуть оживилась, услышав простой и понятный вопрос, на который знала точный ответ.

- Ты же слышала, что приказал конунг? Подари мне свой поцелуй, - тарийка улыбнулась ей с таким лукавством, будто у них был некий общий секрет, который они могли сохранить втайне от Олафа, пусть его руки забирались даже в самые укромные уголки их тел.

Эсме не отказала себе в удовольствии опереться локтем на грудь любовника, чтобы подставить губы хеске, сожалея лишь о том, что ему этот тычок исподтишка - что медведю комариный укус. В конце концов, она же просто выполняла его приказ!

Девушка вблизи выглядела примерно ровесницей принцессы, наверное, ее можно было даже назвать красивой, и отдельно похвалить за чистоплотность - впрочем, в Хестуре Эсме никогда не видела и вполовину таких чумазых крестьянок, как в Таре.

"Ты воображаешь на ее месте Эдит, Олаф? Ну правда же, это даже уже не смешно."

Ингрид быстро сообразила: если конунг велел подпрыгивать, не надо спрашивать,  насколько высоко.  Поучительный пример был у нее перед глазами, и хеска без промедления приникла ко рту  Эсме, старательно выполняя приказ.  Принцессе особенно не с чем было сравнивать, но, кажется, поцелуй удался на славу – осторожный, почти нежный, хотя, конечно, они обе были просто слишком смущены и испуганы, чтобы усладить взор мужчины более откровенным зрелищем.

«Ну вот, началось», -  обреченно подумала Эсме, бережно, пядь за пядью опускаясь на… хм, скипетр Северной короны. Возможно, это сравнение повеселило бы Олафа, но самой ей было не слишком радостно . В другое время такую позу она сочла бы благословением, поскольку получала относительную свободу действий, но сейчас, после целого дня в седле, предпочла бы спокойно полежать на спине, предоставив конунгу неистовствовать сверху. 

«Интересно,  не оттого ли он так буйно набрасывается на женщин, что какую-то угораздило под ним заснуть?» 

Уголки рта Эсме дернулись было, предвещая улыбку, но она вовремя превратила смешок в болезненную гримаску, которая обязательно должна была прийтись Олафу по вкусу. Сейчас  девушка уже восседала на нем,  откинувшись назад,  упираясь руками в постель и собираясь с духом, чтобы продолжать пытку.   

«Да-да. Ты очень большой. Очень твердый. Очень грозный. Я вовсе не смеюсь, лежи смирно, чудовище».

- А что будет делать Ингрид, милорд? – спросила тарийка не столько от избытка любознательности, сколько затем, чтобы услышать звук собственного голоса в этой тягостной тишине, нарушаемой только шумом ливня и тяжелым дыханием любовников.

Ощущение было престранное: нижняя часть тела, казалось, оставалась в руках искусного пыточника, а верхней бережно, пытливо касался лекарь, пытаясь утолить страдания. И осознание того, что горячие губы и проворные пальчики принадлежат женщине, почему-то не пугает, только обостряет чувства, придает особый пряный вкус грубому соитию.

Ингрид уже сама догадалась, что можно трогать Эсме и в других местах, без указки конунга, и постепенно стала ласкать ее почти с мужской уверенностью, будто сотни раз уже проделывала это. Время от времени она отстранялась, чтобы окинуть взглядом слитых воедино любовников, будто это вдохновляло ее на новые подвиги, а потом снова склонялась над тарийкой, трепещущей под напором Олафа, как осинка на ветру.

В какое-то мгновение Эсме сообразила, что Ингрид сместилась вниз и держит ее за щиколотки - зачем, что она задумала? Принцесса даже приподнялась на локтях, пытаясь рассмотреть, чем там занята белобрысая девица, но это было уже излишне. С любезной помощью хески ее ножки поощрительно обвились вокруг Олафа, будто Эсме в самом деле горела желанием раскрыться ему навстречу еще сильнее.

"Помощников мне не хватало!" - дернулось было девушка, но Ингрид предусмотрительно придержала ее, будто извиняясь, принялась целовать напряженные бедра и дрожащие колени.

Звериной выносливости конунга наверняка мог позавидовать черной завистью любой его ровесник. Эсме невольно начала постанывать в унисон каждому жестокому рывку, больше от болезненных ощущений, чем от восторга, но в глубине души надеялась, что он истолкует это в свою пользу. Разве может быть другая причина поголосить у женщины, лежащей под самим Олафом Сильным?

Бочка самого изысканного алаццийского вина сейчас стоила бы трех ложек шазийского отвара, но выбирать не приходилось, а в горле отчаянно пересохло. А еще очень хотелось свернуться клубочком, накрыться с головой одеялом и забыться до утра. Или нет, сперва все-таки вымыться как следует.

Рука Эсме едва заметно дрожала от усталости, когда она подносила к губам кубок, и немного багровой жидкости выплеснулось ей на грудь, смывая подсохшие потеки крови. Машинально она отерла пролитое тыльной стороной ладони, перепачкавшись еще сильнее.

- Сказку, милорд? - чуть приподняла брови тарийка, несколько озадаченная неожиданной прихотью. Хищник утолил первый голод и теперь забавлялся, подбрасывая добычу мягкой лапой и ловя на подставленные когти.

"Неужели я могла бы заговаривать ему зубы до самого утра?"

Мысль об этом заставила Эсме улыбнуться, хотя она искренне сомневалась в способности конунга мирно восседать на одном ложе с двумя обнаженными девами и при этом терпеливо выслушать до конца какую-нибудь волшебную историю.

"В давнюю поре верховным королем Тары был Ниалл Макморна, лучшим из его вассалов слыл Каоилте Монгалл, тот, что победил в неравном поединке Катбада Немого..." - отличное начало, которое сразу же валит с ног!

Ингрид посматривала на нее исподлобья, напряженно и немного настороженно, явно не понимая, что так веселит рыжую в просьбе господина. Эсме подтянула поближе ненужное одеяло, свернула валиком и прилегла на шазийский манер, опираясь на локоть - главное, самой не задремать на полуслове.

- Давным-давно, - медленно промолвила она, подражая манере придворных сказителей,- задолго до того, как святой Патрик осенил друидов симболоном, в Таре правил король, у которого не было сыновей, лишь дочь, но такая красивая и умная, что слава о ней докатилась до материка и эхом отозвалась в Хестуре. Конунг хесов давно подумывал пойти на остров войной, но решил поступить мудро - женить своего сына на принцессе Тары. Когда юноша посватался к ней,  король Тары собрал гадателей и магов, чтобы посоветоваться. "Пусть они поженятся, - отвечали те, - но только если хес даст зарок больше никогда не ступать на родную землю, ни ради радости, ни ради печали." Конунг счел, что такое обещание ему на руку, и вскоре сыграли пышную свадьбу. Зажили молодые на славу, спали на пуховых перинах, пили из серебра, ели на золоте в усадьбе, который подарил им король. Каждые полгода конунг присылал сыну и невестке богатые подарки на большой ладье с полосатым парусом и драконом на носу. Гостей принимали со всем радушием, и никто не думал, что часть из них после отъезда возвращается в хозяйский дом через потайной ход и до поры прячется в подвале. Королевна ничего не знала об этом и мужу во всем доверяла. Раз в канун Белтейна в доме все слуги готовились к пиру, и одна девушка уронила пряслице в глубокую щель в полу. Стала искать, вынула кирпич с места и увидела полный подвал вооруженных до зубов хесов. Смекнула, в чем дело, и помчалась к королю.  Тот позвал к себе дочь и стал расспрашивать, видя, что ей нечего ответить, сильно разгневался. "Чтобы не было лишнего переполоха в праздник, - сказал он, - я сожгу усадьбу вместе с хесами".  "Хорошо, - отвечала дочка, - только позволь мне забрать из дома самое ценное". Король согласился, тогда она поспешила обратно, вывела из усадьбы своего мужа и спрятала в лесном гроте. Воины Тары забросали их дом факелами, и живым из огня ни один хес не вышел. "Где же моя дочь, - спросил король, - отчего она не порадуется с нами?" И тогда увидели, что она сбежала, и пустили по ее следу собак. Долго бежали сын конунга с королевской дочкой, пока их не настигли. "Распутница и дочь распутницы, - крикнул король, - не сносить тебе головы! Как ты посмела предать меня?" "Отец мой, - отвечала она, - ты сам позволил мне это. Самое ценное для меня - мой муж, иначе мне самой не жить. Неужели ты нарушишь свое слово?" Королю ничего не осталось, кроме как согласиться. И жили они в Таре еще долго, пока в один день не умерли от чумы.

Отредактировано Эсме Маккена (2013-07-25 21:09:46)