Она слушала внимательно, не отстранившись ни внутренне, ни внешне - о, эта женщина обладала редкостным даром не только слушать, но и слышать то. что ей говорил Феликс. На губах ее мелькнула улыбка - слабая и едва приметная, точно тень от крыла птицы, летящей слишком высоко в небесах, чтобы быть замеченной с земли.
Когда же магистр замолчал - она помолчала так же. Глядя на мужчину и словно сквозь него чуть, на тот огромный мир, что стоял за плечами человека. Орден, Императора, смертных жителей Империи, тысячи дорог и судеб... Словно вместе с Феликсом постучался в ее загадочный, полный магии, крови и застывшей в веках безисходности оплот весь этот мир - и ныне прекрасная и опасная госпожа его изучала, держа на нежных ладонях жизни и смерти...
- Поучительная быль, Феликс и разумные слова. Однако даже Создатель наделил своих чад свободой воли. Люди являются владыками своих поступков и ответственны за свой выбор. Ибо всякое действие человека обладает нравственной значимостью – вольны они творить добро или зло, выбирать сами путь верности или же предательства. И, как и всякое деяние, несет это им ответ – что в воздействии на них самих, что на мир в целом… Не пастырь я смертным, Феликс, не заботливая мать и не безжалостный судья во всем, что вне могущества моего – каждый из них идет своею дорогою, и сам выбирает, преступать ли ему мой порог или нет. И лишь в тот миг, когда преступают они внутреннюю черту – обретаю я над ними власть карать и миловать безраздельно.
Ее теплая ладонь легла на щеку мужчины, почти неощутимо – но странное дело, казалось, что кровавой и печальной герцогине просто не хочется прерывать этого прикосновения, словно… словно чувства ее были куда как глубже той безбрежной печали и щемящего в своей глубине одиночества, что читалось в ее нелюдских глазах.
- Милосердие? Полтора века тому, в грозовую ночь подобную этой, к моим стопам припала прекрасная девушка с ребенком на руках. Ее магический дар и знание трав были достаточно велики, чтобы помогать людям своей деревни – быстро же они забыли, как была она добра и милосердна, лишь только случился неурожайный год! Словно зверя дикого гнали, факелами да вилами, припомнив ей и избушку на отшибе, и нрав тихий, и красоту неприступную – ведьма же, что тут… Она кричала и звала, не словами, но душой, и молчали посланцы Создателя и тогда к ней вышла я, ибо она пожелала. Знаешь, о чем взмолилась она, меня узрев да силу мою ощутив? Меня, говорила, оставь хоть им, хоть в плату забери, дитя только спаси, сожгут же на одном костре ведьмино отродье, все им едино ныне…
Она говорила – и словно глуше становились звуки залы. Чуть сдвигаясь в сторону в бытии, и словно бы восставали вокруг тени давно позабытой людьми истории – призрачно шумела вокруг осеняя листва, горел кустарник багровыми листьями, и у черных скал к ногам женщины в кровавом платье ползла тонкая фигурка, в синяках и ссадинах, в лохмотьях платья, с заливающимся криком младенцем на руках, замотанным в какие-то тряпки.
Вспыхивали ярче листьев факелы в руках крестьян, что возбужденною, опьяненною от крови и жажды отмщения, толпою появлялись из леса. Замирали, тушуясь, при виде нежданной гостьи этих мест, и на глазах наливались все большим осознанием своей правоты и силы, когда не каждый за себя, а все в толпе, все на единую цель!
- Ведьма!
- Ага, поделом ей!
- Это она виновна, она!
- Мор коровий наслала!
- На костер ее, проклятую!
- Бесовку призвала!
- Диаболонова тварь!
- С нами Создатель!
- Бей ее, бей!
- Не уйдешь, блудница!
- Мужа моего увела, мужа!
- Ведьма, ведьма, ведьма!
…гудящий улей голосов, колыхание толпы – словно смерч, замерший над спокойствием лесного пруда. Жажда крови, жажда крика и собственной правоты, ее упоения. И женский шепот, почти касающийся губ магистра:
- Что бы сделал ты, Феликс? Как поступил бы? Будь в руках твоих власть превыше людской…
И она, та, иная из воспоминаний, повернула вдруг голову, глядя взором ярче рубинов на мужчину подле себя. В алую кровь одежд облаченного. На Феликса.

Отредактировано Найтмара (2012-12-08 15:01:52)

Она не отобрала ладони, и изящные пальцы дрогнули, лишь чуть крепче сжимая широкую, такую сильную в сравнении с ее ладонь мужчины.
- Как жесток этот мир… Встреться мы ранее – ты бы не успел стать тем, кем есть ныне, тем с кем томилось бы мое сердце, жаждая остаться навеки! Все, что есть у меня, тебе не надобно, Феликс, все, чему ты жизнь отдаешь, за порогом моим лежит… Как больно. Как горько. И лишь один шанс на будущее… Ах, Феликс, в тебе бессмертие мое и погибель моя, счастье мое и горе! – Страстью прозвучали ее речи – не той, душной и липкой, что обволакивает нутро тягучим жаром и огня наливает в чресла, а той, что идет казалось бы из глубины души – мучимой запретами внутренними более, чем засовами снаружи.
Она прижала ладонь к лицу, ощутимо вздрогнув – на миг, по всей своей ослепительной силе показавшись такой уязвимой, такой человечной и женственной. И глухо, властно прозвучало из-под ладони вслед:
- Пусть же все идет, как завещано веками до нас – и после кары наступит новый виток!
И пригасло пламя свечей, и засиял тусклой зеленью круглый камень в центре залы.
С шорохом платьев и плащей раздвинулась толпа, пропуская вперед давнишнюю знакомую Феликса – ту самую девочку-служанку, что открыла ему двери в Спящий-на-Краю.
Простоволосая, в ниспадающей до пола белой рубашечке без узоров, тоненькая, словно проросший сквозь снег первоцвет, в наступившей совершенной тишине, девушка-девочка прошла сквозь толпу, ступая босыми ножками мягко и неспешно. Так, словно не воздух струился вокруг нее, а обволакивала своими густыми объятиями вода – колыхая полы рубашки, развевая чуть белокурые локоны, мягко обрамляющие нежное личико. Так, словно ей некуда было больше торопиться.
Бледной была она, с тонкими руками, безвольно вдоль тела опущенными, и взгляд широко распахнутых, голубых глаз ее словно был устремлен куда-то в неизведанные дали – столь же отличные от этой залы и взглядов на нее из толпы, как и звезды от отражения их на темной поверхности пруда.
Что за чары опутывали ее разум? Что за зелье могли ей поднести? Пока сам не распробуешь, пока сам не познаешь – так и останется неведомым.
Но девочка-жертва дошла до круглого камня, оказавшегося все-таки алтарем. Ступила на него не промедлив маленькой ножкой, и как-то вдруг – оказалась в центре.
И замерло все – словно балансируя на грани, на полувздохе, на движении ресниц.

Девочка смотрела на Феликса широко распахнутыми глазами, голубыми, словно сияние чистого весеннего неба в ручейке, но вряд ли видела его в эти мгновения. Зеленая грань пропустила широко шагающего человека, словно и не было ее, разве что обдало магистра ароматами подобными свежевспаханной земле, пряной и пьянящей, готовой принять в себя драгоценное семя, впитать его силы и искру жизни...
Все так же стояла она в центре круга, чуть лишь приподняв подбородок - словно в привычке, вьевшейся глубже рассудка, чтобы быть хоть образно на одном уровне с высоким мужчиной, оказавшимся подле нее вдруг. Видеть не видела, и все же...
- Она не слышит тебя, Феликс. - Донесся до магистра красивый, печальный голос кровавой госпожи Спящего-на-Краю. Она, вздрогнувшая от пронзительного звона разбившейся чаши, все еще эхом подобным стону гуляющего под сводами гигантской залы, неспешно приблизилась к зеленой мерцающей границе, и остановилась за нею, не торопясь пересекать линию пола и алтаря. - И уже не сможет никуда пойти - взгляни вниз, Феликс...
...и взглянуть, воистину, было на что - ведь из зеленого камня, словно он был живым полем травы, проклюнулись вдруг ростки. Тонкие, в десятую долю мизинца взрослого мужчины, они трепетали и тянулись ввысь все больше и больше, словно притягиваемые чарующей силой живительного солнца. Только солнцем для них была сейчас сладкая человеческая плоть - на миг могло показаться мужчине, что ростки просто облегают маленькие босые ступни девочки, но... лишь до того мгновения, пока первый из них не проклюнулся прямо сквозь нее. А следом за ним еще один, и еще один - словно быстрорастущая виноградная лоза, льнули они к нежной светло-розовой коже, на глазах отпуская тонкие усики и прорастая в нее все глубже и выше...
Ни капли крови не появлялось на виду, ни стона боли не срывалось с приоткрывшихся мягких губ белокурой девочки. Личико ее оставалось все таким же отрешенным, а взгляд - направленным в неведомые дали... что словно бы по какому-то капризу судьбы ныне обретались в глазах магистра Феликса.
- Все слуги в замке моем знали, что ты придешь этой ночью. Знали, что тебя необходимо впустить, и знали, что за ослушание будут покараны. Десять лет она поклялась служить мне верой и правдой, взамен на то, что всю семью ее миновала участь быть добычей Черного Мора, и три лета из этого срока уже прошло. Десять лет, Феликс, не пятьдесят и не век - невелика цена за тех, кого столь любила она, быть послушной и преданной. Мой замок отпустил бы ее в расцвете сил, и я не поскупилась бы на дар, помня о тяготах жизни смертных... И вот, как пожелала она отплатить мне за уговор - в миг, что был более всех важен для меня, попытавшись прогнать тебя прочь. Устрашившись неведомых бед... И в ее случае - незнание не  освобождает от ответственности - был приказ и была посулена кара.
Толпа, о которой можно было бы уже подзабыть - жалась под стенами, размытым пятном притворяясь, оставив в центре лишь двух человек и ту, что была превыше оков земной плоти.
- И, на ее Судьбу, лишь она в моем Замке ныне сохранила цветок невинности...

Отредактировано Найтмара (2012-12-12 01:45:43)

- Свобода воли, Феликс – даже в ошибках, которые могут быть допущены. Я прожила слишком долго, чтобы искушаться этим – мерять добро и зло по своему умышлению, править людские судьбы и выбирать, какое решение станет для них «единственно верным». Что есть – верным? Безопасным? Удобным? Спокойным для совести? Богатым для кармана? Простором самопожертвования? Светом веры? Глубиной падения отречения от нее? Каждая людская душа уникальна, Феликс – и я лишь дарую им возможность поступать так, как они выбирают. Не подсказывая, не мешая, не спасая, не подталкивая… Я не Свет и я не Тьма – я Грань и Круг Жизни.
Ее голос постепенно менялся, становясь в сознании магистра все более всеобъемлющим, но при этом – не давящим своей могущественной природой. Так мог бы рокотать гром в преддверьи грозы – столь же сокрушительной, сколь и очищающей. Так могли бы звучать грозные валы на бушующем море, подымающие со дна его всю печальную и мрачную историю вод, и одновременно рождающие новые очертания островов и материков. Так мог бы шуметь лес – бескрайний, вечнозеленый, полный жизни и смерти одновременно, с ломающимися ветками, с охотящимися друг на друга зверьми и птицами.
И не это ли помогало человеку – двигаться все глубже и глубже в сердце зеленого алтаря?
Словно и впрямь ныне было крайне мало для Феликса преград в Спящем-на-Краю – не подманивало его, но раскрывала тайна покров за покровом, словно задержавшая дыхание невеста перед опочивальней.
Он был Спящим-на-Краю, замком и доменом силы своей Хранительницы, одной из долгой череды многих. На тысячелетия вглубь времен уходила история его сотворения, мелькали пред сознанием Феликса полуразмытые тени, в которых порой с трудом узнавались люди… Спящий-на-Краю не всегда был именно замком – менялись времена, менялся его облик, перетекая то в нагромождение величественных плит посреди бескрайнего поля, то в ледяные просторы странного шпиля посередь заснеженной равнины, то в сияющую манящим светом воронку где-то на глубине моря… Но всегда была у него Госпожа – касание людского духа к чудовищно могущественной, но невероятно безразличной силе, странный союз, необъяснимая связь.
Да, это так – когда-то, столетия тому, вишневоокая герцогиня была человеком, из плоти и крови. Или как минимум – была рождена от человека…
…от человека, с черными волосами и смуглой кожей. С странным, изменчивым оттенцом серых глаз, подобным то светлой зелени горного водопада, то прозрачной голубизне льда, то стали обнаженного клинка. Мужественного, красивого человека.
Приходившего на порог Спящего-на-Краю тысячелетия сквозь – в кое-как обработанных шкурах давно вымерших животных, в причудливых доспехах из сияющего металла, в богато расшитых волшебными символами мантиях, в непритязательных одеждах крестьянина и в роскошных камзолах аристократа.
У него каждый раз было новое имя, у этого человека. А лицо и душа – всегда одни и те же.
Герцогиня считала, что в Спящем-на-Краю есть только одна нетронутая дева. Спящий-на-Краю знал, что она ошибается – и был готов принять Феликса взамен безымянной белокурой девочки.
И свершить Круг Жизни.

Феликс ощущал сейчас его – Спящего-на-Краю, эту древнюю, с трудом поддающуюся даже хоть какой-то идентификации силу. Не потому, что эта сила скрывалась – нет, просто познать ее было, все равно что ощутить глубину, необъятную, пугающую и манящую власть природного мира. Это просто было нечто, что лежало за гранью доступного к пониманию человеческим разумом – но можно было не сомневаться, что никогда в своей дальнейшей жизни магистр не будет так близок к чему-то величайшему, чем в эти минуты.
Растаяла в мерцающих зеленых тенях белокурая малышка, отпущенная в новую, более счастливую и спокойную будущность спасительными руками того, кого пожалело вопреки всему ее доброе сердечко.
Отступили к стенам, пропадая из виду и ощущений вовсе, разноцветно одетые гости, померкло ощущение огромного комплекса лестниц, зал, комнат, переходов и башен вокруг.
Ничего больше не было в этот миг – лишь Феликс, и…
…она ступила на край круга легко и спокойно, поднимая тонкие белые руки к высокой прическе волос. Стекли каплями крови покровы платья, впитываясь в зелень и тая в ней без следа, обнажая нежное тело в самом расцвете истинно-женской красоты – белизной сияющие плечики, крупные полусферы груди, мягкий животик и плавные линии бедер.
Жестом вольным и в то же время полным врожденной манящей грации, достала она из волос драгоценные рубиновые заколки, позволяя алому водопаду окутать ее тело подобием целомудренного плаща – и все равно не скрыть от взгляда Феликса ничего.
От взгляда ЕЁ мужчины.
А потом она протянула к нему руки – в жесте столь же естественном и первозданном, как и неисчислимые поколения мужчин и женщин до нее. Нежном, доверяющем, призывном.
- Единственный мой…

Губы его женщины оказались совсем податливыми, и мягкими, и они сами раскрылись перед прикосновением магистра, поддаваясь взаимному очарованию сладостного желания. Прикосновение их было ласкающим, щекочущим, пускающим по телу мурашки и женские ладони нежно огладили волосы и шею мужчины…Она вздохнула - как ветерок хмельного жаркого лета повеял, положила свои теплые руки на плечи возлюбленному, прильнула к нему всей собой в сладкой, возвышающей тесноте объятия.
Все ее тело, представшее взгляну и прикосновению, состояло из красивых округлостей - грудь, бедра, колени, плечи, живот, сплошные гладкие и ровные изгибы, ни следа мужской угловатости, гладкое и горячее наощупь.  И можно было вжать руку в округлые женские ягодицы, а потом, если захотеть - продвинуться и дальше, там где было жарко и влажно, и можно было исследовать нежные складки плоти, легкий пушок, вздрагивающие мышцы бедер и ягодиц… И это вот - скользкое, горячее, сжимающееся – и от первых же прикосновений его возлюбленная застонала, женственно и страстно.
Не было вокруг них ничего более – ни мира, ни власти людской и божественной, ни прошлого, ни памяти, ни обетов. В эти мгновения Феликс был любим, как только может быть любим мужчина своей избранницей, что ему лишь одному в жизни предназначена была – безбрежно любим, с отчаянной нежностью, с упоительным доверием, с щемящим до слез счастьем волшебного единения. Он слышал, как билось сердце в ее груди – для него. Он видел это чувство, что превыше земных и небесных, в ее взгляде – к нему.
Создатель есть Любовь, и в этот миг, сжимая в объятиях ее плотское воплощение, Феликс был близок к осознанию истинной веры как никогда ранее – словно сбросив оковы чужих мыслей и догм, и наконец-то обретая возможность слышать Мелодию Сотворения, что для него была биением сердец, нежностью ее стонов и стуком крови в висках…
Шелк ее бедер, гладкость ног, сплетающихся с его ногами, бесчисленные поцелуи и невинность принимающего его в себя лона, сладостное осознание что он, лишь он там первый, никто никогда не касался Её так, до него, никто вообще никогда не касался Её…
Кружение мира вокруг, восторженное содрогание души и возможность достигнуть звезд - вместе.