Рагна́р Лодбро́к (или Лодброг) (Рагнар Кожаные Штаны; по другой версии, «Судьбознаменный»: lod — судьба, brog — знамя — так как, по преданию, на его знамени, носимом перед войском, был изображён ворон Одина, своим крылом указывающий направление похода[1]) — легендарный датский конунг, представитель рода Инглингов.

Достоверных источников, подтверждающих существование Рагнара, нет. В основном подробности его жизни и деятельности известны из скандинавских саг. Предполагают, что исторический Рагнар (если таковой был) действовал в первой половине IX века и был одним из наиболее влиятельных военных вождей Дании. Вероятно, он был сыном Сигурда Кольцо. Прозвище связано с легендой о том, что Рагнар носил особые кожаные штаны, сшитые его женой и выступавшие в роли амулета. По другой версии, в детстве, случайно угодив в змеиное логово, выжил благодаря жестким кожаным штанам.

Важнейшие события, приписываемые Рагнару — нападение на территорию современной Франции  и захват Парижа  в 845 году и нападение на Нортумбрию  в 865 году. В ходе последнего войско Рагнара было разбито, сам он попал в плен и по приказу короля Эллы II был сброшен в яму с ядовитыми змеями, где умер мучительной смертью. Считается, что захват Парижа Лодброком состоялся 28 марта 845 года, этот день также отмечается как «День Рагнара Лодброка» последователями асатру.

Согласно сагам, многочисленные сыновья Рагнара (Ивар Бескостный, Бьорн Железнобокий и другие) в 867 году вторглись в Англию, отомстили за гибель отца и положили начало датскому завоеванию острова. Сыновья Рагнара пленили и затем казнили короля Эллу, который умер в жестоких мучениях.

В эти-то времена и возникает над горизонтом грандиозная фигура Рагнара Кожаные Штаны. Окутанный легендами, образ Рагнара был знаком половине всей Европы. Он исследовал Белое море, он плавал в Средиземном море, брал Париж, воевал в Англии, он был конунгом Дублина. Магия его имени такова, что ему, на самом деле, приписали деяния целых двух поколений. Однако сколь бы мы ни приукрашали романтически его свершения и смерть, Британия запомнила Рагнара по целому выводку могучих сыновей. Взгляните на родословную какого-нибудь британского вождя или короля Ирландии, жившего спустя полвека после Рагнара, и не исключено, что вы обнаружите в ней сына или внука Рагнара Кожаные Штаны.

Концом жизненного пути Рагнара было его пленение королем Нортумбрии Аэллой. Он был брошен в яму со змеями и, распевая триумфальную предсмертную песнь, умер в мучениях. «Поросята всегда хрюкают, когда знают, что случилось со старым боровом», — таковы были чуть ли не последние его слова. И поросята действительно захрюкали, когда узнали о судьбе своего отца, и не впустую. Один из сыновей так сильно сжал оказавшуюся в руке шахматную фигуру, что кровь выступила у него из-под ногтей; другой — Сигурд Змей в Глазу — был поражен настолько, что, обрезая себе ногти, остановился, только дойдя до кости; Бьярни же Железнобокий так сжал свое копье, что на древке остались отпечатки его пальцев. Самый свирепый из них — Ивар Без Костей — расспросил обо всех подробностях, но никак не отреагировал, если не считать того, что его лицо посерело от ярости, а кожа вздулась.

Сыновья Рагнара — не новички в тяжелых столкновениях — оказались достойны своего отца. Они вторгаются в Нортумбрию, захватывают Аэллу и вырезают на его спине символ своей мести в виде кровавого орла. Теперь Рагнар может восседать в Вальгалле с гордо поднятой головой.

Эту жажду мести можно было бы истолковать вообще как мотив вторжения датчан в Англию — если бы не осложняющий дело факт, что первая высадка была совершена в Восточной Англии. Однако несомненно то, что трое из сыновей Рагнара — Хингвар, Ивар и Хубба, вместе с неким Хальвданом, который, возможно, был четвертым сыном, — стояли во главе той армии, которая, сметая все на пути, прошла Нортумбрию и, после легендарной битвы, превратила Йорк в твердыню датчан. И именно Хингвар и Хубба поспособствовали тому, что аббатство св. Эдмунда получило имя этого святого. Их войско прокладывало себе путь по Кроуленду и Или, отмечая свое продвижение дымом пожаров, когда Эдмунд, король Восточной Англии, стал их пленником. Захваченный во время ночного нападения на свой лагерь у Тетфорда, он упорно отказывался отречься от христианской веры или «править, подчинившись язычникам». Вследствие этого он был нагим привязан к дереву в качестве мишени для стрел, а затем, когда эта забава викингам наскучила, его обезглавили. (с)

- Подойди . сюда, Эйрик, и расскажи нам, как ты встретился с Гудрудой.
Тот рассказал, но не все, так как хотел сватать Гудруду только на другой день. Сердце его не предвещало ему счастья в этом деле, и потому он не спешил.
– В этом ты оказал мне и дому моему услугу, – промолвил Асмунд жрец, – так как я высоко ценю ее, как невесту, и отдам в жены только знатному и богатому человеку. Если бы она погибла в снегу, такой человек был бы лишен счастья порадоваться на ее красоту. А за услугу твою прими от меня в дар вот это, – и он, сняв с руки своей толстый золотой обруч, протянул его Эйрику, добавив, – в тот день, когда супруг Гудруды назовет ее своею женой, он подарит тебе другой такой обруч!
При этих словах колени Эйрика подкосились, и сердце замерло в груди, но он отвечал ясно и твердо:
– Дар твой был бы лучше без слов, но прошу тебя, возьми его обратно; я не сделал ничего, чтобы заслужить его. Быть может, настанет время, когда я попрошу у тебя более ценной награды за то, что ты считаешь заслугой!
– Никто еще никогда не отвергал моих даров! – гневно проговорил Асмунд. – Или ты – зажиточный землевладелец, что не придаешь цены золоту и не нуждаешься в нем?
– В золоте я не нуждаюсь, того, что я имею, хватает мне, но я свободный человек и не хочу принять дара, за который я не могу отплатить тем же! Вот почему я не хочу принять твоего обруча.
– Как хочешь! – проговорил Асмунд. – Гордость – добрый конь, если на нем ездить умеючи! – и он снова надел обруч себе на руку.
Затем все отошли ко сну, а Сванхильда пошла и пересказала все своей матери. Гроа засмеялась:
– Вот и хорошо! Асмунд в добром для нас с тобой настроении, и я сделаю так, что Эйрик не посмеет больше прийти сюда до того дня, когда Оспакар Чернозуб увезет отсюда Гудруду!

Затем зрители стали громко приветствовать Эйрика и прославлять его подвиг, а сам Эйрик как будто вдалеке слышал этот шум и крики и как будто во сне видел всех этих людей. Вдруг на него наскочил человек с поднятой секирой, и, не успей он отскочить в сторону, тут был бы ему и конец. Человек этот был Морд, младший сын Оспакара; взбешенный поражением отца, он хотел отомстить за него. Отскакивая от него, Эйрик замахнулся кулаком, и удар пришелся немного над ухом Морда; тот без чувств упал на отца, который все еще не мог прийти в себя.
Кругом сверкнули мечи, и зрители кольцом обступили Эйрика, чтобы охранить его от врагов, так как тралли и люди Оспакара были вне себя от посрамления такого прославленного на севере богатыря и силача. Люди же юга, с Миддальгофа и реки Ран, гордились Эйриком и громко прославляли его. Дело чуть не дошло до кровопролития, но Асмунд жрец крикнул северянам:
– Долой мечи! Здесь я не допущу кровопролития! Уберите эти тела там на снегу! – И люди Оспакара повиновались.
Оспакар теперь очнулся и сидел на снегу, безобразный от ярости и злобы. Кровь шла у него изо рта, из ушей и из носа от сильного напряжения; он был так гадок, что никто смотреть на него не хотел. Теперь Асмунд жрец подошел к Эйрику Светлоокому и, поцеловав его в лоб, проговорил:
– Эйрик – и сильный, и смелый, и честный человек, хвала и гордость всех людей юга! Я предсказываю тебе, что ты совершишь подвиги, каких еще никто до тебя не совершал в Исландии. Ты честно добыл этот чудесный меч, возьми его и носи с честью!
– Господин, – проговорил Эйрик Светлоокий, – если ты считаешь меня не последним человеком и чтишь меня добрым словом, то прошу, обещай отдать мне свою дочь Гудруду Прекрасную; ведь ради нее я и совершил эти дела, за которые ты и все люди прославляют меня; ради нее я готов совершить еще больше.
Асмунд отвечал:
– Вот что я скажу тебе, Эйрик! Если ты будешь продолжать, как начал, то я обещаю, что не отдам Гудруду никому другому, кроме тебя. И еще скажу тебе, что вы двое можете помолвиться теперь же, так что, если нарушите ваши клятвы, срам падет на вас, а не на меня. Вот тебе моя рука порукой!
Эйрик взял руку Асмунда и, положив ее себе на голову, обратился к девушке:
– Слышала, Гудруда, ласковые слова отца? Подойди же сюда, и поклянемся при всех этих людях, на этом чудесном мече, что будем любить друг друга до самой смерти и будем верны друг другу, пока живы.
Гудруда подошла, и оба произнесли свою клятву над мечом, приложившись губами к сверкающему лезвию Молнии Света.

Было ему шестьдесят лет, но годы не тронули его; только длинная седая борода напоминала людям, что он прожил на свете немало лет. Кроме седой бороды, Атли был красивый, рослый, сильный мужчина, глаза его были ясны, речи разумны. Это был великий, славный воин и справедливый судья. Жена у него умерла много лет тому назад, не оставив ему детей, и это сильно огорчало его, но до сих пор он не взял себе другой жены. Он говорил: «Любовь ослепляет старого человека», – или: «Спутаешь седые кудри с золотыми – и обезобразишь две головы»,

Он приказал моей жене Торунне одеться живее и ехать с ним; она заплакала и стала упираться. Я увидел, что она надела пояс, а на нем был нож, как носят все наши женщины, и крикнул ей:
– Заколи себя, моя милая! Смерть лучше позора! Но она отвечала мне:
– Возлюбленный супруг мой, я люблю тебя одного, но женщина может найти другую любовь, а другой жизни она не может найти!
Между тем Оспакар стал торопить ее, затем, схватив за руки, вытащил из хижины, сел на коня, положил ее поперек седла и ускакал. Люди же его остались у меня в доме, стали пить мое пиво и смеялись надо мной, когда я лежал перед ними связанный

– Что ты говоришь?! Женщины, что мужчины, есть между ними им хорошие, есть и дурные.
– Да, но и те, и другие губят мужчин! Только злые губят по злобе, хорошие же по безумию и по любви. Отрекись от женщин – и ты проживешь жизнь в почете и умрешь мирно; полюби женщину – и будешь ты несчастный и погибнешь жалкой смертью.

Эйрик благодарил их за честь и просил их ради него принять ласково Скаллагрима берсерка.
– Был он берсерк, а теперь стал моим братом по крови: он испил моей крови и поклялся стоять за меня в жизни и до самой смерти, и стоял с честью!

Тогда в Гренландии были очень голодные времена. Те, кто ездил на промыслы, вернулись с небогатой добычей, а некоторые совсем не вернулись.
В селении жила женщина по имени Торбьёрг. Она была прорицательница. Ее называли Малой Вёльвой. У нее было девять сестер, но в живых оставалась тогда только она.
У Торбьёрг было в обычае ходить зимой по пирам. Ее постоянно приглашали к себе, особенно те, кто хотел узнать, что им суждено или какой выдастся год. Так как Торкель был там самым крупным хозяином, считали, что разведать, когда кончатся подобные времена, должен он.
Торкель приглашает прорицательницу и оказывает ей хороший прием, как это бывало, когда принимали таких женщин. Ей было приготовлено почетное сиденье, и на него положена подушка, которая, как полагалось, была набита куриными перьями.
Когда она пришла вечером с человеком, высланным ей навстречу, она была так одета: на ней был синий плащ, завязанный спереди ремешками и отороченный самоцветными камушками до самого подола. На шее у нее были стеклянные бусы, а на голове — черная смушковая шапка, подбитая белым кошачьим мехом. В руке она держала посох с набалдашником, оправленным желтой медью и усаженным самоцветными камушками. Пояс у нее был из трута, а на поясе висел большой кошель, в котором она хранила зелья, нужные для ворожбы. Она была обута в мохнатые башмаки из телячьей кожи, и на них были длинные и крепкие ремешки с большими пряжками из желтой меди. На руках у нее были перчатки из кошачьего меха, белые и мохнатые изнутри.
Когда она вошла в дом, все почли своим долгом уважительно ее приветствовать, а она принимала приветствия от каждого в зависимости от того, насколько он был ей приятен. Торкель взял ворожею за руку и привел ее к сиденью, которое было ей приготовлено. Затем он попросил ее окинуть взглядом его стада, домочадцев и дом. Но она ни о чем ничего не сказала.
Вечером поставили столы, и вот что было подано ворожее: каша на козьем молоке и кушанье из сердец всех животных, которые там были. У неё была ложка из желтой меди и нож с рукоятью из моржовой кости, стянутой двумя медными кольцами. Острие его было обломано.
Когда столы были убраны, Торкель подошел к Торбьёрг и спросил, как ей понравился его дом и обхождение людей и скоро ли он получит ответ на то, что спрашивал и что всем хочется узнать. Она сказала, что ответит только на следующее утро, после того как проспит там ночь.
На исходе следующего дня ей было приготовлено все, что нужно для ворожбы. Она попросила, чтобы ей помогли женщины, которые знают песню, необходимую для ворожбы и называемую вардлок3. Но таких женщин не нашлось. Стали искать в селении, не знает ли кто этой песни. Тогда Гудрид сказала:
— Я не колдунья и не ворожея, но когда я была в Исландии, Халльдис, моя приемная мать, научила меня песне, которую она называла вардлок.
Торбьёрг отвечала:
— Тогда твое знание кстати.
Гудрид говорит:
— Это такая песня и такой обряд, в которых мне не пристало принимать участие. Ведь я христианка.
Торбьёрг отвечает:
— Возможно, что ты оказала бы помощь людям, и ты не стала бы от этого хуже. Но это дело Торкеля позаботиться о том, что мне нужно.
Торкель стал уговаривать Гудрид, и она сказала, что сделает, как он хочет.
Женщины стали кольцом вокруг помоста, на котором сидела Торбьёрг, и Гудрид спела песню так хорошо и красиво, что никто раньше не слышал, чтобы ее пели настолько красивым голосом. Прорицательница поблагодарила ее за песню.
— Многие духи явились теперь, — сказала она, — любо им было слушать песню, а раньше они хотели скрыться от нас и не оказывали нам послушания. Мне теперь ясно многое из того, что раньше было скрыто и от меня, и от других. Я могу теперь сказать, что голод скоро кончится и лучшие времена настанут весной. Болезнь, которая долго свирепствовала здесь, прекратится скорее, чем можно было ожидать. А тебя, Гудрид, я сразу же отблагодарю за твою помощь, ибо я теперь ясно вижу твою судьбу. Ты вступишь здесь, в Гренландии, в самый почетный брак, но он не будет долог, ибо все пути твои ведут в Исландию, и там от тебя произойдет большой и славный род, и над твоим потомством просияет яркий свет. Будь же здорова и счастлива, дочь моя!
Затем люди стали подходить к ворожее, и каждый спрашивал о том, что всего больше хотел бы узнать. Она отвечала охотно, и мало что не сбылось из того, что она предсказала.
После этого за ней пришли с соседнего хутора, и она пошла туда. Тогда послали за Торбьёрном, потому что он не захотел оставаться в доме, пока там предавались такому суеверию.
Вскоре, лишь только началась весна, погода улучшилась, точно как предсказала Торбьёрг. Торбьёрн снарядил свой корабль и поплыл к Крутому Склону, где Эйрик принял его с распростертыми объятиями и похвалил за то, что он приехал. Торбьёрн остался у него на зиму со своими людьми. Весной Эйрик дал Торбьёрну землю на Бревенном Мысу. Там была построена хорошая усадьба, и с тех пор Торбьёрн там и жил.

Алфавитик:

Эм... вот та хрень, какую прикладывают в качестве инструкции, если вы покупаете себе руны:

И, конечно, я не мог удержаться:

Конунг - титул наследуется старшим живым сыном самого конунга.
Двухсотник - 200 рыцарей +/- 10
Сотник  - 100 рыцарей +/- 10
Полусотник -  50 рыцарей +/- 5
Десятник - 10 рыцарей +/- 5
Земля и войско, а с ним и титул наследуется страшим сыном, все остальные сыновья становятся безземельными рыцарями и именуются "воинами". (с)

Как видно из Песни о Риге, конунги вышли из среды ярлов. Их появление связано с процессом образования национальных государств. Так как эти новые государственные образования появлялись в ходе борьбы ярлов за верховенство, то чем больше укрупнялось государство, тем больше возвышался один ярл над всеми остальными. В результате ярлы из верховных и самостоятельных правителей превратились в вассалов конунгов и их наместников.

В период до принятия христианства конунг исполнял три функции: судебную в ходе тинга;  военную во время войны;  жреческую во время жертвоприношений.

Положение конунгов являлось наследственным, но для того, чтобы вступить на престол, ему требовалось одобрение народа. Все сыновья и люди достаточного происхождения могли добиваться титула конунга. Это обстоятельство нередко приводило к двоевластию, когда два брата одновременно становились конунгами.

В ранний период конунгу принадлежал один или несколько кораблей, дружина (др.-сканд. drótt) и обширный земельный надел — вотчина. Последнее нередко становилось причиной феодальных междоусобиц. В некоторых случаях конунг не имел земельных владений и вел странствующий образ жизни на корабле — таких конунгов называли сэконунгами (морскими конунгами).

В качестве жреца, конунг просил одобрения своих действий богами. Также конунг руководил блотом  (др.-сканд. blót — принятый в скандинавском язычестве обряджертвоприношения) в важных общественных местах, таких как Храме Уппсалы. Отказ от этой обязанности мог стоить конунгу власти. Так случилось, например, с Хаконом Добрым, пытавшимся навязать христианство соплеменникам, а также с Анундом Гордске, из-за христианских убеждений отказавшийся участвовать в блоте и низложенный в 1070 году.

В голодные годы, можно было принести конунга в жертву, чтобы улучшить посевы.
Хорошего конунга могли после смерти расчленить и захоронить в разных частях страны, чтобы добиться хороших урожаев и дальше.
конунг - читать ещё подробнее в Вики

Бонды являются разновидностью карлов. Несмотря на то, что бонды могли быть моряками, викингами, охотниками и торговцами, в целом они оставались фермерами и основным их занятием являлось разведение скота и выращивание зерна. Из-за периодического отсутствия, как то по причине участия в рейде или лейданге, бондам требовалась помощь в обработке своих ферм, для чего использовались как другие карлы, так и трэллы.
Хотя в теории и предполагается, что каждый бонд владел своей собственной фермой, часто молодые люди жили совместно с родителями, при этом сохраняя статус бонда.
Бонды обладали всей широтой свободы гражданских прав: они могли затевать судебные процессы и свидетельствовать в ходе них, выносить вердикты, участвовать в тингах и голосовать по всем вопросам, включая выборы конунга, участвовать в религиозных церемониях. Представители данного сословия имели право носить оружие (за исключением свеев, которым, по свидетельству Тацита, оружие выдавалось лишь в случае внешнего вторжения), служить в лейданге и скипрейде.
Бонды (за исключением живших в отдельных районах Дании) не находились в подчинении феодала и считались лично свободными на протяжении всего Средневековья. В некоторых странах вергельд за бонда был такой же, как и за знатного человека и, например, в Вэдморе, западная Англия, он равнялся восьми полумаркам чистого золота.(с)

Получение трэллом свободы носило форму инициации, так как трэлл фактически не существовал как человек для закона и не имел прав и обязанностей гражданина. В большей части Скандинавии трэлл усыновлялся своим господином. В Исландии вольноотпущенник «вводился в закон» (др.-сканд. lögleiddr).
Согласно порядку, когда трэлл заявлял о своем намерении освободиться, он должен был сначала уплатить половину своего выкупа. Оставшуюся часть выкупа он выплачивал во время церемонии, получившей название «пир свободы» (др.-сканд. frelsis-öl, дословно «эль свободной шеи»). Закон устанавливал сумму первоначально взноса в шесть унций серебра, взвешенных в присутствии минимум шести свидетелей[6]. Вслед за предоплатой следовало устроить пир с обязательным креплёным элем. На пир официально приглашался бывший хозяин трэлла, которому полагалось почётное место. В начале пира на овцу надевали ошейник трэлла, и последний приносил овцу в жертву, отрезая ей голову, а господин снимал с шеи животного ошейник и принимал оставшуюся часть выкупа. Таким образом трэлл символически убивал свое старое асоциальное «Я», а хозяин снимал с этого «Я» символ рабства. После обряда начинался пир, где трэлл прислуживал своему господину в последний раз.
Однако, даже освободившись, бывший трэлл занимал лишь промежуточное место в социальной системе между трэллами и карлами, вергельд за него платили вдвое меньший, чем за свободного гражданина. Вольноотпущенник оставался под полным патронажем своего бывшего владельца. На все юридически значимые действия (такие, например, как: открытие собственного дела, женитьба, смена места жительства) ему требовалось согласие своего патрона. Голосовал вольноотпущенник также в соответствии с волей патрона. Все выигранные в судебных спорах деньги он должен был делить с патроном поровну. В случае если вольноотпущенник не оставлял наследников, патрон наследовал его имущество, но и в случае с наследниками патрон получал часть имущества. В обмен патрон предоставлял лейсингу поддержку (в том числе и финансовую), совет и юридическую защиту. Нарушившие правила опеки могли быть вновь обращены в трэллов за «недостаток благодарности» и возвращены бывшему хозяину. Лишь через два поколения связь с бывшими хозяевами терялась, и человек становился полностью свободным. В некоторых случая трэлл мог получить полную свободу, сразу уплатив больший выкуп, чем того требовали правила

Отличительной чертой трэлла были ошейник и коротко стриженые волосы (тирам запрещалось носить волосы ниже платка). Одеждой трэллу служила длинная рубашка из неокрашенной домотканой пряжи.
Как правило, трэллов использовали в качестве надомных рабочих и разнорабочих. Им поручалась наиболее неквалифицированная и тяжелая работа. Тиры использовались дома: стирка, готовка, уборка, взбивание масла, помол зерна и соли и так далее. Иногда тиры использовались в качестве сексуального объекта, няни или персональной горничной. Трэллам доставалось хозяйство: строительство, удобрение полей, выпас скота, добыча торфа и так далее.
Человек становился трэллом четырьмя путями: добровольно по причине голода; в счет долга и до момента его оплаты; оказавшись захваченным и проданным; родившись в семье трэлла. Первый вариант считался самым позорным и был запрещён в числе первых, хотя это и мало повлияло на приток трэллов, так как основным их источником служили рейды.
Скандинавы были весьма «демократичны» в отношении трэллов, не обращая внимания на национальность или религиозную принадлежность раба. Так, норвежцы захватывали шведов, шведы — финнов, исландцы — славян и так далее. С христианизацией исключение стали делать лишь для христиан.
Юридически не делалось никаких различий между трэллом, рождённым таковым, и вновь обращённым. Ребенок считался трэллом только если он родился от тир, независимо от социального статуса его отца. Если ребенок рождался от свободной женщины, то он считался свободным, даже если его отец был трэллом. Рожденные трэллом иногда назывались фострэ (fostre), то есть подопечный или приёмыш.
Существовало несколько законов, регулировавших положение трэллов. Согласно закону, трэлл не существовал как личность и являлся имуществом своего господина, который мог распоряжаться его жизнью. Исключение составляли лишь дни официально объявленных празднеств, когда за убийство своего раба хозяина наказывали ссылкой. За незаконное убийство чужого трэлла полагалось выплатить денежную компенсацию его владельцу, аналогично тому, как это делалось бы за убийство коровы или свиньи. Трэллов могли принести в жертву на похоронах вождя или, например, в рамках фестиваля коммун. Тем не менее, непризнание законом раба за человека имело для трэлла и положительные моменты. Так, если трэлл совершал кражу вместе со свободным гражданином, вся тяжесть ответственности ложилась на последнего.
Однако и владельцы трэллов несли обязанности в отношении последних. Так, хозяин должен был предоставить медицинскую помощь трэллу в случае, если он получал травму при выполнении своих обязанностей. Также существуют примеры, когда свободные граждане вступались за трэллов. Так, в 1043 году Халльвард Вебьёрссон вступился за тир перед мужчиной, обвинившим её в воровстве. И хотя результат был плачевным (их обоих убили), Халльвард был канонизирован католической церковью как защитник невинных и небесный покровитель Осло.
Как правило, трэлл не мог свидетельствовать на суде, состоять в браке, их дети принадлежали господину (за исключением случаев союза со свободной женщиной). Им также не разрешалось носить оружие, за исключением случая участия в войне против иноземных захватчиков. Трэлл не имел собственного имущества (поэтому штрафные санкции для них заменялись телесными наказаниями), хотя иногда хозяин выделял трэллу участок земли, все плоды с которого поступали в личное распоряжение трэлла. Также трэллам дозволялось продавать произведенные ими в свободное время предметы и торговать на ярмарках. Единственным ограничением являлось сумма транзакций — менее одного ортуга (др.-сканд. ortug), суммы в 1/3 унции серебра. Нередко трэлл за свою преданность становился и управляющим хозяйских владений. Однако основной его целью было выкупить себя.
и ещё подробнее в Вики

и ещё несколько иллюстраций того же автора))

Однaко ж редко бывaло, чтобы отцы в кaких бы то ни было случaях пользовaлись во всей строгости отцовской влaстью. У них было слишком много чувствa чести, чтобы тирaнствовaть нaд слaбым полом; при брaчном свaтовстве они снaчaлa узнaвaли рaсположение дочерей и мaтерей их и нередко отдaвaли это нa их волю. И брaтья поступaли большей чaстью тaк же относительно своих сестер, если со смертью отцa нaследовaли его неогрaниченное прaво рaсполaгaть их супружеством. Если же не было и брaтьев, это прaво переходило к ближaйшему родственнику (Giftoman). Женщинa состоялa под полной опекой мужчины: никaкой договор ее не имел зaконной силы без советa и утверждения близкого родственникa.

Жених прежде всего должен был обрaтиться к отцу невесты и передaть ему предложение, bon. Оттого и свaтовство нaзывaлось у скaндинaвов bonord, просьбa; кто отпрaвлялся в путь зa свaтовством, о том говорили, что он состоит в свaтовстве. В путь зa свaтовством (bonords-for) он нaдевaл лучшее плaтье и отпрaвлялся с отцом или ближaйшим родственником. Когдa предложение сделaно и принято блaгосклонно, нaчинaли договaривaться о брaчных условиях. Жених объявлял, сколько имения нaзнaчaет будущей жене: это нaзывaлось Mundr, Kvanar-mundr, женский дaр; он объявлял дaр, который нaзнaчaлся отцу ее, что нaзывaлось vingaeg, дружеский дaр; отец невесты, со своей стороны, нaзнaчaл сумму придaного, что было для его дочери вознaгрaждением зa потерю прaв нa отцовское нaследство. Это носило нaзвaние Fylgdh, Hemfylgdb, Hemgaef, Oniynd. Дaры состояли в золоте, серебре, рaбaх, скоте и домaшней рухляди. Атли в женские дaры Гудрун дaл много укрaшений, тридцaть рaбов, семь хороших служaнок, много серебрa; Висбур подaрил невесте, дочери Аудa Богaтого, золотую цепь и тридцaть больших дворов. Вестготский зaкон в дaры королевской невесте нaзнaчaет 12 мaрок золотa или, в зaлог того, двa дворa. По норвежским зaконaм, сaмaя меньшaя суммa дaров былa нaзнaченa в 12 ерд, дaже для бедных. Покa женщины не имели зaконных прaв нa нaследство, эти дaры с придaным состaвляли собственость жены и выдaвaлись ей по кончине мужa В случaе рaзводa онa удерживaлa эту собственность, переходившую, по ее смерти, к ближaйшим родным ее. Но если онa умирaлa бездетной, то придaное ее возврaщaлось к ее ближaйшим родичaм или нaследникaм.

Тaкой договор о дaрaх и придaном был непременным условием зaконного брaкa и, по сходству с торговой сделкой, потому что зaключaлись условия, нa кaких дочь семействa поступaлa в собственность мужa, нaзывaлся Briid-kир, покупкой невесты. Договор утверждaлся в. Присутствии родных обеих сторон. Потом обручaли женихa и невесту и соединяли им руки. В древности при обручении они менялись кольцaми; хотя любящие дaрили их друг другу, но они еще не считaлись знaком faestning, или зaконного обручения, - молоток Торa, положенный нa колени невесте, освящaл брaк. Нa невесту нaдевaли покрывaло. Это обручение нaзывaлось faest, потому что жених, обручaясь с невестой, собственно укреплял ее зa собой, faesta saer копи (по-шведски faesta sug qvinnan - обручиться с женщиной, собственно укрепить ее зa собой). Сходкa же, для этого состоявшaяся, - faestninga staemma. После того он нaзывaлся facstiniadr, жених (ныне faestmari), a девушкa - faesteqvinna, faestmoe, невестa.

Брaк, совершенный без тaкого faestning, нaзывaлся поспешным, laiisa-bryllup, слaбым, и считaлся незaвершенным. Всякaя зaконнaя женa должнa быть, по стaринному вырaжению, mundikeypt, купленa дaрaми, или, по словaм вестготского зaконa, maedb mund ok maedl дaром и словом: это знaчило, что онa былa выдaнa зaмуж соглaсия отцa и советa родных по предвaрительному соглaшению. Онa нaзывaлaсь mudgift копa, laghgift kопa, брaчной, зaконной женой, a дети ее - зaконнорожденные, и имели прaво нa одaльную собственность. Девушкa, вышедшaя зaмуж без тaкого обрядa, смaненнaя, похищеннaя или военнопленнaя, считaлaсь нaложницей, кaкое бы ни было ее происхождение, и дети, прижитые в тaком брaке, нaзывaлись frillobarn, незaконными. Когдa ярл Рaгнвaльд увел в Норвегию Астрид, дочь Олaфa Скетконунгa, и, без ведомa отцa, обручил ее с Олaфом Дигре, Олaф Скетконунг говорил, что ярл продaл ее в нaложницы.

Случaлось, что брaк отлaгaлся нa многие годы. Время отсрочки определялось при обручении: обыкновенно отлaгaли нa три годa, в тех случaях, если невестa былa очень молодa, или жених мaло узнaл жизнь, или предстояло ему вaжное предприятие. В тaком случaе девушкa нaзывaлaсь Heitkona. Если он не являлся по истечении срокa, невестa моглa выйти зa другого. Но обыкновенным следствием былa кровопролитнaя врaждa, если жених по возврaщении нaходил, что его невестa помолвленa зa другого. Особливо тяжкой обидой считaлось нaрушение обещaния до срокa: это требовaло кровaвой мести.

Вообще, поединки зa женщин случaлись чaсто. Потеря крaсивой девушки, рaзумеется, былa неприятнa; но, сверх того, стрaдaло сaмолюбие гордых тогдaшних женихов, когдa они видели, что им предпочитaли других, особливо если при том еще нaрушaлось дaнное обещaние. Шведский зaкон позднейшего времени постaновляет, что если "чувство женщины переменится" после зaконного обручения, то онa обязaнa возврaтить обручaльные дaры и зaплaтить 3 мaрки пени; сверх того, для восстaновления доброго имени женихa, должнa былa подтвердить присягой двенaдцaти мужчин, что "онa не знaет никaкого порокa или недостaткa зa женихом и его родней и не знaлa того во время его свaтовствa и обручения". Тот же зaкон имел силу в случaе нaрушения обещaния со стороны женихa; но тогдa обручaльные дaры ему не возврaщaлись. Если зaконно обрученнaя невестa три рaзa в один год откaзывaлaсь выходить зa своего женихa, то он собирaл своих родных и брaл ее силой, где бы ни нaшел; но онa нaзывaлaсь зaконно взятой (Uag-Uigen), a не похищенной (rantagen).

В те временa, когдa похищение девиц и чужих невест принaдлежaло к числу великих подвигов, путешествие обрученнои невесты в дом женихa нередко подвергaлось опaсности. Оттого жених обыкновенно посылaл зa ней вооруженную толпу друзей и родственников. Они должны были взять ее под свою зaщиту и отвести к супругу (bonds sins), нa супружеское ложе (slang bans). Их нaзывaли дружиной невесты. Под нaчaльством дружки, forvista man, проезжaли они, вооруженные, в дом отцa невесты и требовaли себе мирa и безопaсности (grud) от хозяинa. Он дaвaл им мир, отбирaл у них оружие, a седлa прятaл под зaмок Дружкa вместо женихa принимaл придaное невесты (hemfylgdJj). Попировaв в ее доме, дружинa отпрaвлялaсь вместе с ней, отцом ее и близкими родными в дом женихa, где игрaли свaдьбу. Вечером невестa провожaлaсь с торжеством нa брaчное ложе. Нa другой день, в вознaгрaждение зa девственность, жених делaл ей подaрок, нaзывaвшийся Hindradagsgaef, утренний дaр.

С этих пор молодaя получaлa нaзвaние хозяйки, bautsfreja, и связкa ключей зa поясом ознaчaлa ее хозяйственные прaвa. Все домaшние зaботы принaдлежaли хозяйке; муж обязaн был только достaвaть все нужное для жизни; но его личное учaстие в хозяйстве считaлось не только неприличным для него, но и оскорбляло, по тогдaшнему мнению прaвa супруги.

Это хозяйственное знaчение женщины нaзывaлось lyklahid, зaведывaние ключaми, bu-rad, зaведывaние домом, или itd-innan-stokks, внутреннее упрaвление домом, в отличие от внешнего (rad-utan-stokks), упрaвления мужчины. Но тем. только и огрaничивaлaсь влaсть домохозяйки. Во всем остaльном онa зaвиселa от воли и влaсти мужa, Без его позволения онa не моглa ни покупaть, ни продaвaть что-нибудь, ни выходить из домa для посещения родных, дa и не моглa остaвaться у них более нaзнaченного мужем срокa. Онa не имелa голосa при зaмужестве дочерей. Муж мог нaкaзывaть ее, кaк хотел. Только с христиaнством появились зaконы, определявшие нaкaзaние зa побои женщины; в древности онa не пользовaлaсь дaже личными прaвaми и в случaе совершенного ею преступления отдaвaлaсь для нaкaзaния мужу, кaк своему господину: нa нем лежaлa ответственность зa ее вины.

О счaстливых супружествaх сaги говорят просто и сухо "Они жили друг с другом долго и счaстливо"; о многих мужьях они вырaжaются тaк: "Он любил ее, кaк свои очи".

Вдалеке подалась вперёд поросшая лесом гора. Удивление и страх будто бы витали над ней… Вот у неё появились глаза… она пошевелилась… и направилась прямо к нам! А мы замирали от восторга и ужаса, мы всей душой любили это чудо!
Это же лесной тролль! его единственном глазу были для нас страх и ужас, золото и богатство — всё то, чего жаждала наша детская душа.

Мы хотели бояться — но мы хотели и противостоять этому страху! Такие маленькие, мы мечтали подразнить тролля, догнать его и украсть его золото. Но больше всего мы хотели заполучить его светящийся глаз. Подумать только! У такого ужасного тролля — такой чудесный глаз!

Прошли годы, и девочкам исполнилось шестнадцать. Дочь троллей выросла красивой девушкой. Но красота её была необычной. Роста она была небольшого, но сложена хорошо. Кожа с годами посветлела и стала зелено-желтой — цвета неспелого лимона. Иссиня-чёрные волосы обрамляли лицо непослушными локонами. Большие чёрные глаза, может быть, и казались бы красивыми, если бы не взгляд — злой и угрюмый. Когда девушка злилась, они пылали огнём, так что люди в смущении отводили взоры, а когда радовалась — источали насмешку и презрение. Казалось, она на всех смотрит свысока. Чем старше становилась принцесса-тролль, тем больше портился её нрав. Она била по щекам служанок, колола булавками камеристок, помогавших ей одеваться.

И тут мимо него вразвалочку прошёл тролль с мешком за спиной. Это был Большой Брат — старший из трёх троллей. Он был страшный-престрашный, а безобразней всего были его длинные мохнатые уши, которые почти волочились по земле...
Из леса появился новый тролль с мешком за плечами. Это был Средний Брат. Он тоже был страшный-престрашный, и самым отвратительным у него был длинный, почти до самой земли, подбородок, весь в бородавках...
Из леса появился ещё один тролль с мешком за плечами. Это был Младший Брат. Он был страшный-престрашный, и самым отвратительным у него был прыщавый длинный нос...
Тут заскрипел железный засов, и в комнату ввалилась старая троллиха. Она была страшная-престрашная, уши у неё были, как у Большого Брата, подбородок — как у Среднего, а нос — как у Младшего.

Ниссе прошмыгнул в узкую щель и оказался в пещере, огромной, как сеновал. Тролль сидел у очага и грыз кость. Вид у него был жуткий: длиннющий нос, мохнатые лапы и жёлто-зелёные кошачьи глаза.

Но и думать оказалось нелегко — не легче, чем найти солнце. Ой, как трудно двенадцатиголовому троллю договориться с самим собой. Какой уж тут покой для размышлений! Головы орут, перебивают друг друга — одни ссоры да склоки. Да-а, в ту ночь на Ротанутен была страшная перебранка! Головы плевались так, что слюна летела во все стороны, корчили друг другу рожи и даже бились лбами от злости. Спокойным оставалось только туловище, на котором они сидели. Всю ночь так и про-ругались. Фу, страсть какая! Будто стучали по жестяному ведру, по стеклу камнем возили, били стенные часы, грохотали отбойные молотки, да в придачу гнусаво орали коты — такой стук, визг, рёв и шум разносились в темноте.

Вдруг поклёвка прекратилась. Элиас уж было подумал, что крючок оборвался, как вдруг из воды появился здоровенный морской бычок: головой во все стороны мотает — от рукавицы избавиться хочет. И несётся рыбина прямо на Элиаса. Стукнулась с треском об лодку и легла на воде — на Элиаса во все глаза смотрит. Такой страсти Элиас отродясь не видывал: пасть широко раскрыта, на губе крючок с приманкой болтается, а сама рыбина пыхтит и стонет, жабры раздуваются, словно огромный пузырь, а маленькие косые глаза так и зыркают во все стороны. Тело сплошь покрыто шипами, а кожа висит на ней словно лохмотья...

Тут и вспомнил Элиас о рыбине, что попалась ему здесь на крючок не так давно. Видит — откуда ни возьмись, прямо перед ним на камне лежит та самая тварь. «Должно быть, выдра её тут бросила. Дохлая поди, вон как вся высохла», — подумал он и потрогал её ногой. А рыбина возьми да и оживи: стала биться, извиваться как сумасшедшая, пастью воздух хватать. Тогда Элиас поддал её ногой покрепче так, что полетела она прямо в море.
И вдруг стала рыбина расти, расти и превратилась в жуткое чудище. Поднялось чудище из воды, разинуло пасть размером с корабельный сундук.

Долго ли, коротко ли, вышли они наконец на верный путь. голубой дали, за тёмными горами, мерцало что-то, как звезда. Чудесное сияние переливалось всеми цветами радуги. И старые тролли кивнули друг другу — они-то знали, что найдут дорогу.
То и был замок троллей.
Троллята от удивления даже рты пораскрывали. Ничего похожего они в своей жизни ещё не видели. Ах, как же здесь чудесно! Подумать только, замок весь из золота! Он сверкал, искрился — и всё это великолепие отражалось в глади озера, по которому тут и там плавали серебряные уточки. Из замка доносились звуки танцев и золотых арф, и тёмные верхушки елей шумели в такт музыке.

Светлой лунной ночью присядь у водопада — ты увидишь и услышишь, как внизу, в чёрной пропасти, среди пенистых водоворотов дух водопада, фоссегрим, исполняет величественную музыку — мелодии, созданные самой природой. Сначала ты различишь лишь могучий рокот, но потом музыка очарует тебя, и тебе самому захочется слиться с бурлящим потоком созвучий.
Дух водопада мечтательно склоняется над своей скрипкой. Смычок звучно ударяет по струнам и своим беспрерывным движением влечёт за собой — ввысь над пропастью, вниз в пучину.
Глаза фоссегрима закрыты. Он вглядывается внутрь себя. Кажется, музыка пронизывает его — послушай, как он притопывает ногой в такт.

Тысячелетиями лежит дракон на золотых сокровищах. Крылья его покоятся на королевских коронах, драгоценных камнях и сундуках, набитых блестящими кольцами. Зорки его огненные глаза, а пасть изрыгает пламя и дым. Лишь изредка выползает чудовище из своей пещеры, с шумом летит над морем, оставляя за собой дым и искры, как падающая звезда. У людей подгибаются колени от страха: только бы укрыться где-нибудь поскорее.

Немногие смельчаки отваживаются проникнуть в его пещеру, чтобы отвоевать сияющий клад. И никто не возвращается назад. Меч скользит из ножен… но его уже встречают скрюченные когти. Тлетворное дыхание дракона разъедает щит и приносит смерть. Выбеленные веками черепа героев становятся убежищем для змей и мышей.

Лишь время побеждает страшного дракона. Сон его раз от разу становится всё длиннее и длиннее. Сменяется не одно поколение людское, но вдруг появляется в небе дракон и снова предвещает войны, чуму и всяческие беды, вселяя ужас в сердца.

Предание гласит, что морской змей рождается на суше. Лежит крошечный змеёныш среди камней и корчится в страшной злобе. Тело его — членистое и уродливое, как у древесной гусеницы, что заползает на ветви и пожирает листву. Пусть он ещё совсем маленький, но уже настолько зол, что бросается и кусает всё живое вокруг, и смертельный яд течёт из его пасти.

Змеёныш подрастает, нора его становится слишком тесной — и он рвётся на волю. Ползёт он по лесам и полям, от озерца к озерцу, и становится всё больше и всё ужаснее, вызывая страх и отвращение у других созданий. Но нет на земле ему покоя, везде ему мало места. Без устали движется он вперёд, от озера к озеру, глаза сверкают зелёным огнём, он извивается и жалит самого себя, подхлёстываемый вечным проклятием самого своего существования.

И вот он видит море.
Огромное могущественное море притягивает его своей чудесной печальной песнью: «Иди ко мне, иди ко мне!» Там, в глубине, довольно места. кипящей пучине вод находит он покой от жуткого дневного света, от острых солнечных лучей, жалящих, словно шипы.

Там, глубоко-глубоко, на морском дне, лежит змей… И растёт, растёт… Тело его, покрытое водорослями и тиной, тысячами растений и моллюсков, вытягивается на много миль.

Слышали ли вы убаюкивающие, однообразные звуки моря? Знаком ли вам ужас морских пучин?

Теперь змей стремится обратно, наверх. Хочет взбить море в пену, чтобы оно бурлило огромными волнами, разбивать вдребезги суда и рыбацкие лодки, приводить в ужас людей и зверей — превратить море в пустыню.

Сверкает и играет волнами море. Вокруг разносится его мечтательный шёпот, исполненный тихой дрожащей печали. И вот уже море и воздух будто сливаются в единое целое, и весь этот трепещущий мир простирается далеко-далеко, дальше голубых очертаний вод.
Тогда из глубин и появляется русалка. Её роскошные золотые волосы волнами ниспадают на плечи, а взгляд бездонных, как море, глаз мечтательно устремлён на берег. Мерцая, будто жемчужины, пенятся вокруг неё белыми барашками волны, а она всё глядит вдаль, словно её мысли белыми птицами парят в скрытой от нас непостижимой вечности.

Тут возле двери раздался плеск. При свете свечи Вестервал разглядел высоченного парня в рыбацкой одежде и низко, до самых глаз надвинутой зюйдвестке. Лица не было видно, только клок бороды.
«Тебе что нужно? И как ты вошёл через запертую дверь?» — спросил Вестервал.
«Как вошёл, так и уйду. Только подпорку возьму для переборки, больше мне пока что ничего не надо», — отозвался незнакомец глухим голосом и так лязгнул зубами, что у Вестервала мурашки по спине побежали.

Теперь-то он догадался, кто перед ним. Это он в ту ночь стучал ему в пол, он лишил его сна на долгие годы.

Вестервале вскипела ярость. Хоть он уже в возрасте был, как лунь седой, а перемахнул через прилавок, набросился на незваного гостя с кулаками и взревел:
«Богом клянусь, смерти я не боюсь!.. Убирайся к себе на дно, мертвечина проклятая!»
Зелёные глаза сверкнули из-под зюйдвестки. Мертвец прижался спиной к двери и выдавил её, как картонку, проковылял мимо ящиков и мешков, оторвал крышку люка и кинулся в воду.
«На суше ты храбрец, Вестервал, но на третий раз тебе не жить!» — презрительно бросил он на прощание.

Коварен водяной, всё норовит человека под воду утащить. Потому после захода солнца будь настороже.

Иной раз прячется он в нежной белой кувшинке. Рука так и тянется сорвать прекрасный цветок… Но стоит лишь его коснуться — в миг провалишься в глубокий омут, и водяной схватит тебя мокрыми, скользкими лапами.

А то присядешь как-нибудь вечером один на берегу лесного озера… И поплывут воспоминания, одно за другим, — такие живые, тёплые, будто солнечные блики меж листьев кувшинок. Но берегись! Это водяной играет на струнах человеческой души. Волшебное озеро навевает воспоминания, а в глубине затаился водяной. Он знает, как легко поймать человека в сеть чудесных мерцающих отражений.

Водяной может превратиться во что угодно. Вот лежит он на берегу, обернувшись драгоценной сверкающей брошью; дотронешься — и ты в его власти. Ох уж хитёр, даже забытой в траве удочкой с леской и крючками прикинуться ему ничего не стоит.

Есть у водяного ещё одна уловка: обратиться в старую, наполовину вытянутую на берег лодку. Но он так часто к ней прибегал, что теперь уж мало кто на неё покупается. Однако случается и такое. Идёт мимо какой-нибудь простак, видит лодку и думает: «Что ещё за ветхое корыто! А воды-то в нём сколько… Ой, да тут и старое ведро осталось!» И давай вычерпывать водяного. Ну, а после садится в лодку — и вперёд!

Поначалу всё идёт хорошо: водяной любит поиграть со своей жертвой как кошка с мышкой. Как чудесно скользить среди кувшинок по неподвижной, будто зеркало, озёрной глади! Её и веслом-то грех замутить… Вон, вдалеке островок, поросший берёзками, виднеется — славно было бы к нему пристать!

Глядь — на середине озера старая лодка даёт течь. А потом и вовсе трескается пополам и тонет. Тогда водяной обвивается вокруг своей жертвы и тянет её на дно.

Бывает и так: водяной обращается в серую лошадь, ходит, пощипывая травку, по берегу и ждёт, чтобы кто-нибудь взобрался на него верхом, — тут он и прыгнет в воду вместе с седоком.

Не печалится хюльдра, нет! Сидит себе на пеньке да на лангелейке играет. Глаза её горят, она так и стреляет ими во все стороны — не идёт ли пригожий паренёк, над которым можно подшутить. А сама она красавица, вот если б только не этот жуткий коровий хвост! Но его-то хюльдра прятать умеет — от обычной женщины и не отличишь!

Шёл он шёл и повстречал колдунью. Та сидела на огромном валуне и заплетала свои нечёсаные зелёные волосы: длинные-предлинные, до самых пят. Это была быстроногая Лесная Дева из Дремучего леса.

Странное существо, этот ниссе — у него всего по четыре пальца на каждой руке, так как не хватает большого. С ниссе лучше дружить, потому что своими восемью коротенькими пальчиками он схватил как-то одного силача и избил его так, что тот остался калекой на всю жизнь. А вообще-то ниссе не так и плох, если только, конечно, давать ему его законную кашу.

И каша с маслом не такая уж большая плата за всё то, что он делает. Ниссе ухаживает за коровами и за лошадьми, крадёт сено и зерно с соседских хуторов, словом, старается для своего хозяина как может. Немногого стоит хутор без ниссе. Но любит он и пошалить. То на чердаке, то в сарае услышишь, как ниссе, проказничая, хихикает и посмеивается. Часто при луне сидит он на высоком въезде в сарай, свесив ножки. А иной раз дёргает на дворе кота за хвост или дразнит собаку. Или прикинется комочком пыли и лежит тихонько. Если же кто, проходя мимо, подберёт этот комочек, раз — и выпрыгнет ниссе прямо у него из рук, а потом встанет в своём настоящем облике — маленький, коренастенький — и расхохочется. Лучше всего ниссе в сарае, где он шуршит, возясь в сене, или на заросшем паутиной пыльном чердаке среди сундуков и рухляди. И чем больше там грязи, тем лучше. На чердаке так много всего чудного: крысы, мыши, жирные пауки, на подоконнике полно высохших мух и длинноногих комаров; а если ударить по мешку с тряпьём, висящему под потолком, то оттуда вылетит рой моли.

Что за чудовищный грохот прорезает тишину? Тучи наливаются чернотой. И вокруг слышится шелест миллионов дождевых капель, как будто кто-то вдруг разразился слезами от нестерпимой боли.
Из тёмных туч сверкает молния… Горы гудят…
Нет, это не пастух гремит своей колотушкой!
Из тумана раздаётся вопль, такой громкий, что камни осыпаются с гор: «Я хозяин в Йотунхейме!»
И очертания двух ютулов, схватившихся в яростной битве, видны над остроконечными вершинами. Дрожит гора, грохочет лавина. Смотри, кровь плещется, словно горное озеро, тёмное и глубокое!
Во всю ширь открываются небесные шлюзы. Хлещет потоками дождь, грохочет гром, будто небесные тела сталкиваются друг с другом, раз за разом с треском сверкают молнии: это Тор кидает свой молот в Йотунхейм! Прячьтесь, прячьтесь! Смотри, олени кидаются врассыпную, только камни летят из-под копыт: «Клип-клап, клип-клап — прячьтесь!»

Родился парень на пустынном и безрадостном островке. Всюду камни да поросшие травой кочки, лишь изредка попадаются одинокие бедные домишки, а вокруг — бескрайнее море, волны накатывают на выбеленные ветрами, покрытые водорослями валуны. Брат его, человек степенный и серьёзный, рассказывал, что часто, лёжа без сна светлыми летними ночами, слышал, как откуда-то доносится церковное пение — такое искреннее, берущее за душу. И вот однажды ночью он вдруг почувствовал, будто в комнате кто-то есть. Огляделся — не видать никого. Вдруг шорох, шёпот — и по полу раскатились серые клубки, видимо-невидимо, скачут, подпрыгивают, словно в дикой пляске. Брат так и подскочил в кровати. Едва произнёс он имя Христа, как клубки укатились в печь под заслонку и растворились как дым. Поначалу он ещё слышал шум в печной трубе, но потом всё стихло.

стародавние времена скрытый народец кишмя кишел повсюду. Из курганов и холмов доносились звуки скрипки. А то глядишь — длинный свадебный поезд из маленьких, одетых в серое мужчин и женщин. Всем встречным они подносили угощение в золотом роге и чаше. Но горе тем, кто его принимал, — навечно попадали они во власть скрытого народца. С наступлением сумерек скрытый народец выбирался из своих прибежищ, и людям — в особенности молодым девушкам — было очень опасно уходить далеко от дома. Не одну красавицу заманил скрытый народец в горы и курганы. А если кому и удавалось вернуться, то ходили они по округе, словно ума лишившись, — только и говорили, что о своих богатых женихах, владевших тучным скотом и большими хуторами.

Жутковато бывало, когда проснёшься вдруг посреди ночи и увидишь: одетые в серое маленькие человечки кишмя кишат в избе, угощаются, будто у себя дома, веселятся. Страшные лакомки, они выбирают всё самое вкусное: сметанную кашу, копчёную солонину, картофельные лепёшки, сливки, да к тому же непременно разнюхают, где припрятаны водка и жевательный табак. Сколько ни ругайся, ни бранись — всё попусту. Лучше уж сразу схватить ружьё да выстрелить. Закричат тогда незваные гости и, будто клубки серые, выкатятся сквозь щели....

В прежние времена скрытый народец то и дело похищал новорождённых младенцев, а взамен подкладывал своих собственных. Такой подменыш, прямо скажем, не красавец. Голова у него большая, тело — маленькое; день-деньской лежит в люльке да ревёт во весь голос...

Вырос подменыш, борода у него появилась — ещё страшнее стал. Говорить не умеет, лает, как лисица, и ползает на четвереньках. Целыми днями сидит подменыш на табуретке у красной стены дома за зелёным столиком. Игрушкой ему служит столовый нож. Воткнёт его в трещину в ящике стола и бьёт по нему, а нож жужжит, как колесо прялки: «Бурр-рурр-рурр-рурр!» Порой подменыш оглядывался по сторонам и кричал своё имя:
«Ханс!» Это единственное, что он говорить умел. А после опять схватит нож и — «Бурр-рурр-рурр-рурр-рурр!»

— Это лесные эльфы. Держись с ними настороже! Они кажутся добрыми и приветливыми, но доверять им нельзя. И помни: не отвечай на их вопросы, а покрепче держись за мои рога и делай вид, что их не замечаешь.

И принцесса Былинка обещает.

Но вот эльфы увидели их и тут же устремились навстречу, закружились, заплясали, взмывая вверх и слетая вниз, прямо перед лосем. Но сколько они ни дразнили принцессу, она помнила, что ей сказал Скакун, и крепко-крепко держалась за его рога.

— Кто ты такая, кто ты?..

Эльфы нашёптывают ей сотни вопросов. Их холодное дыхание совсем близко. Но Былинка продолжала молчать. Тогда эльфы расходятся не на шутку, дёргают девочку за длинные золотистые волосы, тянут за платье, да только ничего у них не получается. А лось лишь фыркает да мчится вперёд.

Но вдруг принцесса чувствует, как золотая корона соскальзывает у неё с головы. Она так боится потерять её, что забывает наказ лося, кричит и хватается одной рукой за волосы. Тут-то эльфы и получают над ней власть, но не безраздельную, потому что другой рукой она всё же крепко держится за рога. Со злобным ликующим смехом вырывают они у девочки сверкающую корону, и та падает на землю

— Ой, моя корона, моя корона! — всхлипывает Былинка.

— Почему ты меня не послушалась? — пеняет ей Скакун. — Вот и вини себя во всём! Никогда не получить тебе назад свою корону. Радуйся, что ещё хуже не вышло.

Принцесса не смела говорить громко, лишь шёпотом разговаривала она со звёздами и всё спрашивала их:

— Когда же прилетят лесные эльфы? Когда же прилетят эльфы?

И вот появились лесные эльфы — целая процессия. Они проскользнули сквозь окошко и поцеловали принцессу в глаза и щёки. Гости принесли принцессе вдоволь ягод и фруктов, забрали нетронутую еду троллей, попрощались и улетели.

С большой долей вероятности, можно сказать, что все коронования проходили 6-10 веках, но никак не в 11 веке как фигурирует во многих источниках.

Самое раннее упоминание о собаке-короле можно прочитать в "Хрониках конунгов из Лейре" (Chronicon Lethrense) (*1) .
Узнав о смерти датского короля Халга (6-й век), полумифический шведский король Эадгилс (Eadgils) послал небольшую собачку собачку датчанам, которую им следовало принять в качестве короля и предупредил, что тот кто расскажет ему о смерти собаки будет казнен. Однажды во время драки больших собак эта псина решила вмешаться и была разорвана. Встал вопрос как об этом сообщить шведскому королю. Идея пришла местному пастуху по имени Сноу (снег) при посещении пивоварни. Он пошел к шведскому королю и заболтал его, получилось так, что король сам сказал о смерти собаки. После этого швед назначил королем Сноу.

В своде «Как Норвегия была заселена» (*3) «О Форньоте и его родичах» в саге «О конуге Олове Дровосеке» (смерть Олава Дровосека — конец VII в).

Олав, сын Ингьяльда Коварного из Швеции, расчистил от леса Вермаланд. Его прозвали Олав Дровосек.

У Олава и Сёльвы было два сына, одного звали Ингьяльд, а второго — Хальвдан. Ингьяльд был конунгом в Вермаланде после своего отца, а Хальвдан воспитывался на Солейяр у своего дяди Сёльви. Его прозвали Хальвдан Белая Нога. Он стал конунгом на Солейяр после конунга Сёльви. Он взял в жены Асу, дочь конунга Эйстейна Коварного из Хейда. Этот Эйстейн подчинил себе Эйнафюльк в Трандхейме и поставил там конунгом своего пса по кличке Сор; в его честь назван Курган Сора (Саурсхауг ).
Получается, что события развиваются в начале 8 века.

В книге «Деяния Данов» часть VIII. Саксон Грамматик (*4) пишет:

Самый смелый шведский конунг Гуннар враждовал с престарелым конунгом северных земель Норвегии Рагнальдом. Гуннар слыл известным садистом. Убийства он предпочитал грабежам. Наибольшее удовольствие ему доставляло убивать мужчин. Рагнальд ввиду своего физического состояния (он ходил опираясь на плечи слуги) не мог участвовать в битве. Он находился среди своих войск, а когда было ясно, что его дружина терпит поражение, гибели на поле боя предпочел бегство. Но все равно был убит.
Норвежцы были разбиты шведским королем несмотря на отчаянное сопротивление.
Трусость на поле боя для короля Гуннара была сверхнизостью, но и упорство норвегов в сражении привели шведа в бешенство. И чтобы наказать норвежцев, он назначил собаку их правителем. Затем он назначил управляющих, чтобы руководить землями от имени собаки. Для пса из придворных он выбрал прислугу и если кто отказывался признать собаку своим королем, то им отрубали ноги.

События развиваются в середине 8 века.

Реальная причина войны конунга Гуннара и конунга Рагнальда (*5)

В крупнейшем памятнике скандинавской литературы «Хеймскринглы» («Круг земной») автором которой является Снорри Стурлусон (*2). В саге «О Хаконе Добром» (Хакон I Добрый 920–961 гг.) Снорри Стурлусон пишет:

Эйстейн, конунг в Упплёнде, которого одни называют Могущественным, а другие Злым, совершил набег на Трандхейм и подчинил себе фюльки Эйна и Спарбюггва, и посадил там своего сына, которого звали … . Но трандхеймцы убили его. Эйстейн конунг вторично пошел походом в Трандхейм и разорял страну и подчинил ее себе. Он предложил трандхеймцам выбор: взять в конунги его раба, которого звали Торир Гривастый, или пса, которого звали Саур. Они выбрали пса, так как полагали, что тогда они скорее сохранят свободу. В пса они вложили колдовством ум трех людей, и он лаял два слова, а третье говорил. Ему был сделан ошейник и поводок из серебра и золота. А когда было грязно, его свита несла его на плечах. Ему был сделан престол, и он сидел на кургане, как конунг. Он жил в Эйин Идри, а его обычное местопребывание называлось Саурсхауг. Рассказывают, что смерть ему пришла от того, что волки напали на его стадо, и свита понуждала его защитить свой скот, он и сошел с кургана и бросился на волков, а они сразу же растерзали его.

Саурсхауг — значит «Курган Саура» (Saurshaugr, современное Sarhougen). Само имя пса (Saurr) значит грязь, экскременты, говно.

Во всех рукописях на месте имени лакуна (пропуск, пробел, недостающее место в тексте.) Но в своде «Как Норвегия была заселена» в саге «О Форньоте и его родичах» этот сын конунга Эйстейна назван Энундом.

Гудрёд был конунгом после своего отца, и конунгами были все мужчины из его рода. Эйстейн Коварный был его сыном. Он поставил над Инн-Трёндами конунгом своего пса по кличке Саур за то, что они убили его сына Энунда, которого он поставил там для защиты страны.

В каталоге поэтов-скальдов Skáldatal упоминается еще одна история связанная с псом Саурром. Скальд по имени Эрпр Лутанди (Erpr lútandi) совершил убийство в святилище, но избежал казни за составление драпа (хвалебная песня) в Саурра. Согласно каталогу Эрпр был скальдом короля Швеции Эйстейна в начале 9 века.