Даже в самых смелых своих фантазиях Эсме никогда не воображала себе подобного: совместная жизнь с хеским кронпринцем, помимо свадьбы и брачной постели, представлялась ей крайне смутно. Сигмар всегда был слишком… недосягаем, чтобы видеться своей нареченной иначе, как державным мужем в короне и латах. В лучшем случае, он представал перед внутренним взором принцессы смутно различимой нагой фигурой, склоненной над ней в сумраке спальни. Леди Маккена никогда не посещали картины их совместного будущего, где Сигмар был бы прежде всего не кёнигом, а заботливым супругом или нежным влюбленным.

В своем стремлении выйти за него замуж девушка уподоблялась беглецу, который на последнем дыхании минует порог святилища и без сил падает к алтарю, ища защиты от преследователей.  Супружество значило для нее безопасность и менее всего связывалось с простыми радостями вроде совместных прогулок, чтения вслух или катания на коньках. Эсме полагала, что брак с Сигмаром никак не нарушит ее привычного одиночества, и даже мысли о материнстве связывались у нее не столько с желанием иметь ребенка, сколько со стремлением утвердиться в роли будущей королевы, подарив династии наследника.

Слова Сигмара не просто звучали восхитительно – в его силах было каждое из них сделать реальностью, если только она этого пожелает.

«Если только проклятие не убьет его раньше».

Осознав, что восторженно таращится на кёнига широко распахнутыми глазами, как деревенская дурочка на майский шест, Эсме быстро сморгнула, отгоняя соблазнительные картины, нарисованные принцем. В это прекрасное будущее никак не вписывался Олаф – а между тем, старый конунг оставался фигурой, с которой следовало считаться Сигмар не мог просто отмахнуться от того факта, что его отец снова среди живых. Судя по всему, новость эта не слишком обрадовала почтительного сына, но догадаться, что у кёнига на уме, было мудрено. Эсме припомнила, как он принял известие о нанесенном ей бесчестье – не походило на то, чтобы Сигмар собирался если не мстить, то хотя бы требовать возмещения. Следовало ли понимать это как признак будущего мирного соглашения между Олафом и его преемником? В противном случае всем членам королевской семьи будет не до увеселений. Да и сейчас у Биргенов есть дела поважнее, чем пиры и охота.

Странным образом эти размышления подействовали на Эсме успокаивающе – удобные, привычные, как разношенные башмаки, мысли. Скверные, мерзкие мысли, которые не должны приходить в голову женщины, когда ей объясняются в любви. Знали бы Рагнар и Сигмар, какая она дрянь, стали бы спасать такое порочное создание?

«Неправда. Я не сделала никому ничего плохого. Намеренно, во всяком случае».

Принц бережно обнимал ее, нежно поглаживал по лицу и волосам, казалось, это не доставляло ему никаких неприятных ощущений. Эсме некстати вспомнилось поверье о том, что ши теряют свою силу от холодного железа – пусть в ее случае принадлежность к дивному народу была лишь игрой, может быть, металл, разделявший их с кёнигом, в самом деле как-то ослаблял действие проклятия?

- День, когда я снова увижу Тару, будет самым счастливым в мой жизни… Но сейчас важнее всего излечить вас, - тихо проговорила она, не пытаясь отстраниться от ласкающей руки. – Возможно, было бы разумным теперь обратиться к самому Зенице? Разве не он величайший маг во всей Империи, от Най-Тау до Хестура? Должно быть, ему одному под силу найти выход, если все остальные, вместе и по отдельности оказались бессильны.

Идея чистосердечно покаяться перед Зеницей и впрямь была не из лучших, особенно после того, как принцессе Тары довелось лично повстречаться с имперским первосвященником, который показался ей на редкость неприятным человеком. Да человеком ли? Девушка вспомнила пламя, в одно мгновение охватившее Олафа с ног до головы – нет, она не желала бы принцу Сигмару участия в подобном опыте. Зато теперь Эсме куда лучше понимала, отчего отца Александра полагают всемогущим: наравне с развитым магическим даром он умел ловко распорядиться полученными от доверчивой паствы секретами. Тайна исповеди, очевидно, распространялась только на мирян, а орденцы, пожалуй, были обязаны докладывать вышестоящей братии о самых любопытных признаниях прихожан.

Приятно было, что кёниг мягко разъяснил своей нареченной, почему ее предложение неуместно, вместо того, чтобы коротко и емко помянуть бабью глупость, как это, бывало, делал его отец, хотя принцесса никогда не решалась давать Олафу советы напрямик. Ей самой казалась странной эта утрата осторожности – может, все дело в усталости, может, в обаянии принца… Тем временем Сигмар оставил высокие материи и заговорил о вещах будничных и простых, словно давая понять, что ставит точку в истории со  свадьбой Эсме, и это тоже было чрезвычайно любезно с его стороны, но заставляло ее тяготиться двойным чувством вины, перед самим принцем и перед Рагнаром. Долг повелевал ей вспомнить о подписанном брачном контракте, государственных интересах и союзе двух династий; долг же требовал как-то ответить за обеты любви и верности, принесенные сознательно и по доброй воле.

Что можно было сделать, чтобы не оскорбить памяти лорда Инея? Уйти в монастырь и посвятить себя заупокойным молитвам? От одной мысли об этом у Эсме чувствительно свело скулы, будто она откусила от лимона, щедро сдобренного красным перцем. Потребовать у Биргенов свое приданое и удалиться в глухомань, чтобы жить на хуторе с Сиобхан, в окружении птицы, скота и вилланов? Но можно ли назвать жизнью подобное унылое существование? За минувшие пять лет у леди Маккена уже была возможность поближе взглянуть в бледный лик одиночества, и увиденная гримаса показалась ей столь страшной, что даже противостояние с Олафом делалось желанным, придающим смысл однообразным дням и неделям.

Рагнар спас Эсме, чтобы она жила, а не убивала время за надуманными хлопотами вроде вышивания алтарных покровов или заготовки солений на зиму. Ни его, ни ее вины не было в том, что Создатель дал ей родиться дочерью короля и тем самым предназначил иные границы, чем те, которые  определяли жизнь мещанки или крестьянки. Маги ведь тоже отличны от простых смертных и не могут избежать своего предначертания…

Принцесса поддернула плед, сползающий с ее плеч под собственной тяжестью, чуть прикусила губу, наблюдая, как Сигмар избавляется от доспехов. Почему-то это казалось ей более откровенным, чем если бы принц разделся донага. Он подпустил ее к себе ближе, чем она когда-либо могла вообразить, и, возможно, ближе, чем она когда-либо желала, а теперь явно рассчитывал на взаимную открытость. Молчание Эсме с каждым мгновением делалось все более неловким – каких речей он ждал от нее? Она дичилась принца хуже, чем та пятнадцатилетняя девочка на помолвке, и даже его видимое расположение мало помогало делу. Это не был страх остаться наедине с мужчиной, который некогда вселил в нее Олаф и нынче благополучно изгнал Рагнар – пока Эсме не могла дать названия этому чувству. Все, что вертелось на языке, касалось политики, а не личных отношений, Сигмар же дал понять, что с него на сегодня довольно бесед о престолонаследии, мятежах и вассальных клятвах. 

- Вы устали, милорд, - тихо повторила она. – Это был длинный день. Мне кажется, он начался еще вчера на турнире, но лишь теперь подошел к концу. Вам нужно отдохнуть и подкрепиться.

Эсме хотела еще сказать, что завтра Эдит будет с нетерпением ждать встречи с братом, но вовремя поняла, что это прозвучит неискренне. Ей было наплевать на переживания золовки, которая наверняка уже развернула бурную деятельность по поиску союзников для Биргенов на имперском троне. Тарийка не понимала до конца, какой линии намерен придерживаться во всем происходящем сам Сигмар, но казалось очевидным, что он с готовностью устремится на помощь вдовствующей императрице, неважно, понадобится ли ей перерезать членов Высокого совета или найти закатившееся под комод колечко.

- Могу ли я сделать что-нибудь для вашего высочества?

«Открыть мне ваше сердце». Наверное, это было бы справедливо после всего, что поведал принцессе Тары сам кёниг, не стыдясь даже нелицеприятных подробностей, и девушке почудился мягкий упрек в его голосе. Да, наверное, он заслуживал искренности – но вряд ли понимал под нею то же, что сама леди Маккена. Сигмар был бы рад, если бы она перестала упорствовать и взглянула на свой внезапный брак другими глазами: не обольщение, а морок, не любовь, а иллюзия, не свадьба, а кощунство… Он с охотой утешил бы ее, если бы Эсме вслух признала себя опутанной злыми чарами беззащитной жертвой, но она не хотела ни обманывать, ни обманываться.

Или принц толковал совершенно об ином, когда просил не отталкивать его?  То, что он пока не позволял себе ничего более откровенного, чем объятия и поглаживания, вовсе не отменяло плотских желаний, которые и так ожидали своего часа сверх всякой меры терпения. Можно было только гадать, повлияло ли проклятие Ветлида на способность его подопечного обладать женщиной… Сегодня Эсме чувствовала себя слишком измученной, чтобы правдоподобно изображать отклик на ласки, но даже если бы от нее требовалось всего лишь закрыть глаза, раздвинуть ноги да полежать смирно четверть часа, она содрогалась от одной мысли об этом. Олаф научил ее изображать желание, и когда-нибудь ей придется вспомнить эту науку, чтобы отблагодарить Сигмара за деликатность и выдержку. Но не сегодня. И даже не завтра.

- Я… не отвергаю…   - едва слышно прошептала Эсме. – Не отвергаю вас, - повторила она уже тверже, стараясь отвлечься от ощущения его рук, касающихся ее тела. – Прошу, будьте терпеливы, милорд. Вы для меня все еще незнакомец.

Девушка нисколько не кривила душой: по большому счету, о принце она знала ненамного больше, чем о человеке, оставившем ее сегодня вдовой. Любящий мужчина способен на чудеса и подвиги, в этом принцесса уже успела безоговорочно убедиться. Но как долго Сигмар будет готов отдавать себя, ничего не получая взамен? Эсме могла сколько угодно строить коварные планы за его спиной, но стоило посмотреть в лицо кёнига, как все ее хитрые расчеты таяли, будто снег под солнцем. Принцесса решительно не могла лгать ему, даже понимая, что на кону стоит будущее ее... и их детей.

- Моя голова переполнена мыслями – я не могу ни есть, ни спать, хотя, кажется, падаю с ног от усталости, - улыбнулась она. - Если вы желаете трапезничать, я, разумеется, с удовольствием составлю вам компанию.

При мысли о еде девушку отчетливо затошнило – после свадебного пира, обернувшегося побоищем, ей уж точно еще нескоро захочется чего-нибудь мясного.

- Было бы замечательно, если бы у вас нашелся бокал вина с пряностями. Давайте посидим у огня, и вы расскажете мне, какие новости из дворца я пропустила.

Нелегко было сесть на пол так, чтобы это выглядело пристойно, в куцой мужской рубашке, одной рукой удерживая съезжающий плед, а в другой сжимая бокал, но Эсме почти справилась с этим, лишь на пару мгновений сверкнув перед принцем голыми коленками.

Сигмар настойчиво пытался растревожить старые раны, и можно было только догадываться, чем вызвано подобное упорство. Было множество насущных вопросов, которые следовало бы обсудить неотложно, а он снова возвращался к тому, что она пообещала забыть.

- Об одиночестве нечего рассказывать, милорд. Это скучная повесть, в ней один день похож на другой, и все они нестерпимо длинны. Меня привезли издалека, чтобы отдать за вас – свадьбу отложили, пока вы не возвратитесь с Хребта. Я не знаю, почему так, и что на этом выгадал ваш отец. Вы тогда, хвала Создателю, еще не были прокляты, и могли до отъезда зачать со мной ребенка. Это было бы полезно и для Хестура, и для Тары, и для меня. Помолвку легко расторгнуть, брак – сложнее. Биргены показали, что не слишком-то дорожат своим союзом с Зеленым щитом. Я могла дожидаться нашего брака и дома, в Балликенне, среди друзей и родных, вместо того, чтобы призраком слоняться по Эрхольму. Поначалу со мной была тарийская свита, и мне было не так грустно, потому что хески предпочитали прислуживать кёнигин Эдит. Ваш двор не принял меня, что я могла сделать? Только не принять его в ответ. Я была и остаюсь для них никем, потому что кёниг, мой жених, пренебрегал мною, а конунг позволял ему это делать. Моя воспитательница, леди Канмор, не уставала повторять, что я должна быть хорошей девочкой, а когда принц вернется, то сразу женится на мне, ведь я слушалась старших, прилежно вышивала и вела себя скромно. Потом леди Айфе захворала, и муж увез ее в Тару. Домой. За ними лорд Олаф отправил и моих фрейлин с пажами, потому что мой отец не мог платить за содержание свиты, а ваш считал это излишеством. Я продолжала вышивать и вести себя скромно, мечтая о дне, когда вы вернетесь. Я читала ваши книги, пытаясь лучше узнать и понять вас. Я постепенно превращалась в бесполезную приживалку, которую нельзя было даже назвать соломенной вдовой. А после вы возвратились – к сестрице Эдит.

Эсме устало покачала головой – все это она сотни, если не тысячи раз проговаривала про себя, воображая, как яростно бросит свои обвинения в лицо принца. Сейчас ее голос звучал ровно, будто речь шла о ком-то другом, о принцессе из старой сказки, конца которой уже никто не помнил, а потому каждый раз придумывал на свой вкус.

- Вы сами сказали, что любите ее. Я знаю, это любовь мужчины к женщине, а не брата к сестре. Все мое прилежание и хорошие манеры не имели смысла. Да, теперь я знаю, что вы несете бремя проклятия, но оно и сейчас не мешает вам любить Эдит. Мое ожидание завершилось чудовищной катастрофой. Что я могла сделать, кроме как спасаться бегством? Я пришла к вашему отцу и потребовала вернуть меня в Тару. Намекнула, что знаю о преступной страсти, которая связывает его детей. А он изобрел отличный способ удерживать меня от опрометчивых поступков – сделал своей наложницей. Он отдал мне вашу фамильную реликвию, ожерелье Биргенов. Если бы я захотела, то могла бы стать вашей мачехой. Моя вера в вас слабела с каждым днем. Вы превратились в тень на стене. В имя без лица. Ненависть к Олафу давала мне больше душевного тепла, чем любовь к вам, - девушка поморщилась с легкой досадой, сожалея, что поддалась на просьбу Сигмара и вообще заговорила об этом.

- Мне ничего не известно о том, как умер конунг и как он воскрес. Но я добровольно сопроводила его к Зенице и засвидетельствовала личность Олафа Биргена, потому что он был моей единственной защитой все эти годы.

«Ты же понимаешь, что увязла в этом дерьме по самые сладкие свои губы? И хлебать его будешь вместе со мной. Понимаешь, что теперь ты со мной до самого конца? Пока смерть не разлучит нас?»

- Я уже сказала, что не держу зла ни на кого из членов вашей семьи. Мне все равно, что вы еще испытываете или уже нет к Эдит, хотя я бы посоветовала вам искать мира со старым конунгом, а не затевать склоку. Вы всегда рассуждали здраво, милорд, и я знаю, что все еще представляю ценность как дочь Кеннета Маккены, через сколько бы постелей не прошла. Если мой брат умрет бездетным, мои дети наследуют трон Тары, неважно, будут они зачаты в любви или нет. Это то, что вы хотели услышать, милорд?

«Теперь вы чувствуете себя счастливее?» 

Слов было сказано более чем достаточно, и наступило то мгновение, когда они начинали терять свой вес и смысл, как палая листва, которую кружат осенние ветры. Спрашивать и отвечать можно было до бесконечности, толкуя одни и те же неосторожные фразы во имя оправдания или обвинения – книжники или судьи могли находить в этом подлинное удовольствие, но положение, в котором оказались принц Хестура и принцесса Тары, требовало чего-то большего, чем простое избавление от обиняков. Сигмар мог поступить иначе, но не мог поступить лучше, чтобы положить конец сомнениям Эсме.

Поцелуй был долгим и нежным – поначалу она не отвечала, только принимая ласку, нелепо вскинула руки, отказываясь предавать память о Рагнаре, которую еще отчетливо хранило ее тело, и бокал выпал из пальцев, разбрызгивая на лету багровые капли, слишком похожие на кровь, чтобы на них можно было смотреть без содрогания. 

Тонкий стеклянный звон странно и внезапно напомнил ей слова среброволосого хеса, которых она не поняла тогда до конца.

«Шрам теперь на моём запястье, но под ним до сих пор жива урда. Райдо. Дорога…»

Шрам останется на сердце, когда время даст зарубцеваться ране, но под ним навсегда сохранится память о чуде, которое случилось с ними обоими – навсегда, до самого конца жизненного пути, отпущенного Эсме.
   
Даже если бы она пыталась обмануть себя, убеждая, что это Рагнар целует и обнимает ее, то не сумела бы – все чувства бунтовали против глупого подлога. Иначе. Все мужчины делают это иначе, насколько принцесса могла судить по своему опыту. Можно сейчас зажмуриться и задержать дыхание, но все равно это будут руки Сигмара, губы Сигмара, его дыхание, его запах, тепло его тела… исподволь, ненавязчиво, он продолжал приучать ее к  себе, веруя, что она связана с ним чем-то большим, чем клятва. 

«Ты жив в моей душе, Рагге. Ты всегда будешь со мной. Но я должна дальше идти по той дороге, какую назначил мне Создатель».

Разве не ждала бы она, если бы ее супруг ушел не в Валльгаллу, откуда не возвращаются? Разве не умела она бесцельно просеивать часы, дни, месяцы сквозь пальцы, как песок? Надежда на его возвращение изменила бы все - но надежды не было.

Ладони Эсме почти неощутимо скользнули по затылку Сигмара, легли на плечо мужчины – то ли робко отталкивая, то ли признавая его право ласкать ее. Нет, он не был ей противен. И поцелуй его было очень похож на те, что воображала себе влюбленная девочка. Следовало бы чувствовать себя счастливой – разве не сбылись сегодня ее мечты о прекрасном принце?

- Давайте начнем все с начала, милорд, - тихо проговорила она. – Будто все, что было, это только сон, и вам некому мстить и не за что ревновать. Вы помиритесь с отцом. Поможете Эдит удержать корону. Я зачну от вас сына. Так будет хорошо и правильно.