И ведь найдет.
Смутно напоминал ей этот разбойник давнего ухажера, тот, правда, оказывался в занятных ситуациях со своей горячностью. Но ведь в паломничество к святым местам уехать на десяток –другой дней - дело всякий раз обязательное и зуботычен не насовать девице за религиозное рвение. Пощурилась улыбчиво, воспоминаниям о давно ушедшей юности, выслушал джина. Выслушала и соглядатая. Курт-разбойник. Шайка-лейка. Дело опасное. Но слух об этом Курте шел тот еще, как запашок от скотобойни. И это не дурно. Очень недурно, коль есть желание кого припугнуть. Тут бы самой не испугаться и с испуга не выпустить из рук повод.
Так и сидела раздумчиво перед зеркалом, обняла пальцами подбородок и смотрела мимо отразения в алеющее марево за светлым окном скромной своей спальни в Цитадели клевера, тарийском представительстве. А говорят Хаммерсхоф - точная копия эрхольмского дворца.  Надо бы глянуть хоть глазком, откуда родом был прежний ее подельник. Если повезет, и путь там мимо ляжет, любопытно присмотреться к миниатюрному оплоту Севера. Олафа не любила за прыть не по годам, но жалела, что нынче потеряла в нем опору, пусть шаткую и своевольную, рискованную, но все же кто-то должен был держать палицу во главе ее войска. Ее. Впрочем, старый Бирген, наверняка, был иного мнения.
Глянула в зеркало, проверила в новый раз свой скромный вечерний образ, потупилась, как крестьянке-мещанке надлежит, повела подбородком; зародилась в изгибе губ смешливая гримаска. Из зеркала смотрела на тарийскую принцессу горожанка без возраста. Платье простое, даром что чистое, аккуратно позаимствовала из запасов Келли, которая всякий гардероб с собой возить привычна. Серое. Льняная домотканая рубаха. Стирана многократно. Нагини, знать, нарочно сушила и перестирывала, придавая наряду достоверность. Волосы собраны под чепец, так что и не узнать в них лисиц хвост. И ничто нынче не отвлекает от усталости черт, от печальной морщинки меж бровей, от улыбчивой сетки лучей у глаз, ясных все еще прозрачной своей проточной зеленью неспешной реки. Без белил и румян Киун не хороша и не дурна, не слишком приметна. Вознесла Древним обережную молитву и вышла в сумерки. Одна. Не без джина, чтобы точно уж добраться через пьяный веселый город, вспоротый то взрывами смеха, то гневливой бранью, что перед  дракой, то девичьим кокетливым визгом. Попросилась на грузовую телегу, что спешила к закрытию северных ворот, и удачно проделала нехитрый свой путь до хеской вотчины. Лишь пару раз окликнули ее, предлагая поразвлечься, но с повозки рвать не стали и то ладно. Больше провожали праздными взглядами.  А северян и сама рассматривала пристально.  Может, слишком. Может, кому и лестно было, пусть баба не первой свежести. Но невольно видела в них воинов. Те самых, своих воинов. Всякого пыталась представить с мечом, воображала, рисовала себе, как перевалят через южную границу в даларские земли. И больно любо делалось, так что и засмотреться могла невзначай.
- Слезай здесь. Вон тем проулком третий дом отседа.
Хрипатый бас возницы вернул в реальность. Тот  останавливаться не стал, только притормозил у ворот,  остановится, когда странники окликнут. Спрыгнула. Вдохнула городскую вонь, что тянулась от конюшен при гостевых домах, которые у стены водились в изобилии, и нырнула в названую улочку. Третий дом, так и есть: разухабистые пьяные голоса из-за двери, а над дверью табличка деревянная на цепях, и на ней три желудя - не то выжжены, не то намазаны черною краской. И скипа петель не слышно  от людского гомона, а в лицо дыхнуло потом и брагой. Задержала дыхание, вошла тихо по-над стенкой в теньке лестницы, что на второй этаж, где обычно гнездятся хозяева или сдают комнаты на ночлег.  Присела у края стойки, что к двери ближе, у подоспевшей развеселой и поддатой наливахи запросила брагу. А чего здесь еще просить-то? И аккуратно  взялась присматриваться, выискивая среди затылков и распахнутых гоготом ртов знакомые багровые шрамы.