Далар |
|
|||||||
|
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Далар » Воспоминания » Пророчество о медведе и клевере
Время: зима - лето 1455 года
Место: Эрхольм, Блэкфорд
Действующие лица: Куин Маккена, Олаф Сильный
Примерный сюжет: конунг Олаф получает нежданное пророчество вёльвы и, дав ему ошибочную, но милую своему сердцу трактовку, совершает путешествие в Тару с целью заключения военного союза.
Статус: Завершен
[AVA]http://s5.uploads.ru/n3AuM.jpg[/AVA]
Угрюмая, матерая зима старой хромой волчицей перекинулась через острые пики Северного хребта и пошла на убыль, рыча меж каменных громад суровыми метелями и свергая могучие снежные лавины на беззащитные предгорья.
В скальной толще, в тепле узких лазов веками поют свою гулкую песню кирки троллей, покрытые древними письменами. Молчаливые исполины изрыли горную твердь и не осталось, кажется , уголка, куда не вели бы их старинные шахты. Но и для них есть места заповедные, заговоренные, дурные места, что из суеверной боязни обходят стороной. Какие предания отворачивают горный народ от этих мест северянам не сказывают, сами же норды складывают свои дивные и пугающие легенды, предают их из уст в уста. И никакие запреты Ордена не в силах унять любопытства детей, у вечернего очага ожидающих от своих стариков холодящих душу преданий о потайных пещерах и спрятанных там драгоценностях, охраняемых горными духами и Древними богами. Мало кому известно, в каком из этих сказов кроется зерно истины, а какие для собственного развлечения сочиняют хеские рудокопы. Есть среди них и сказание о вёлве, древней ведьме, что прорицает будущее королей и умеет рассказать о судьбах мира на закате времен.
Молвят, много веков спит она в своей пещере, высоко в горах. Истлела ее постель, истлели одежды и тело ее – тлен, где даже черви не находят себе пиши. И ни лавины, ни грозы, ни стальная трель горного инструмента не нарушают сон пророчицы. Но когда явится в недосягаемую ее обитель тот, для кого хранит ведьма свои ответы, разбудит ее древний боевой рог и магия урд.
Рог же этот, Бальгейр, висит нынче над троном конунгов Хестура рядом с братом своим по пролитой крови, могучим мечом Ойниром, а некогда принадлежал он самому Гуннару, носившему имя Кровавый топор, объединителю племен. Глас Бальгейра собирал армии нордов в прежние века, и по зову его соберутся они и ныне, когда дано будет предсказание и солнце нынешних королей упадет в закат.
Так говорят у теплых очагов, пока шерсть снежной волчицы серебрится за окно в тусклом лунном сиянии. И когда та встряхивается во сне, доносится до ночных селений гул тяжелой, снежной глыбы, упавшей в далекое ущелье. Тогда тушат лучины и подтыкают для тепла медвежья шкуры под ребячьи пятки. Да мало ли, что старики сказывают…
Сколько лет прошло с тех самых пор, как он впервые увидел эту рыжую ведьму? Много. Достаточно для того, чтобы заставить его задуматься о том, что на самом деле происходит и решить, что нужно принять меры. Уже не первый раз взгляд северного правителя натыкался на древний рог над троном. Вроде случайно и висит он там со дня сотворения Хестура, но всё чаще и чаще в голову закрадывались воспоминания - старый скальд, рассказывающий древнюю легенду. И слова той легенды с каждым днем становились все отчетливей, и уже рука простила прикосновения к оружию и рогу, а Олаф словно видел себя на башне, трубящим общий сбор.
Зима выдалась суровой, морозы одевали горы в ледяную броню, ломали деревья и зашивали воды рек в дикое, прозрачное кружево. Олаф стоял возле окна, за спиной трещал и искрил камин, а он смотрел за горы и не видел неба. Видимо пришло его время. И мужчина был готов. Как бы не было страшно в детстве, как бы не было любопытно в юности, сейчас было решительно и необходимо, и даже недоверие к легендам не могло остановить хеса от намеченного похода. Плащ на меху укрыл плечи, корона осталась на троне, а тяжелая дверь за мощной спиной конунга закрылась совершенно бесшумно. Путь был неблизким и совершенно небезопасным, но пройти его Олаф должен был в одиночку. Ни посвящать в свои мысли кого бы то ни было, ни доверять слишком близко он никогда не умел, не хотел и не планировал, и видимо вопрос доверия встал сейчас поперек горла рыбной костью. Эсме змеей заползла в сердце, в постель и в душу, и становилась ближе, чем правитель мог себе позволить, и его, бесстрашного воина, это пугало. Не всегда пугает мощь и сила врага очевидного, когти, клыки и клинки - порой пугает слабость, румянец на щеках и слезы на ресницах.
Горы встретили Олафа тьмой, колким снегом и завыванием ветра, который пел свою вечную песнь о утраченном. Мужчина стряхнул с волос снег и шагнул в коридор. Шел он по памяти, карта отчетливо была запечатлена в сознании и стоило закрыть глаза, как следующий поворот рождался из небытия. Сколько уже прошел? Ход то становился уже и приходилось сгибаться почти до земли, то делался похожим на коридор замка, то выныривал в темный, залитый призрачным светом, зал, а потом снова уходил в неизвестность и тьму.
Время замерло и казалось, что вовсе остановилось. Здесь оно просто не существовало. Не было ощущения движения, затхлый воздух забивался в ноздри вековой пылью, паутина свисала с потолка седыми лохмами и вылизывала лицо и плечи отвратительными языками. Мужчина стряхнул с волос паука и шагнул в плохо освещенный, полуразрушенный зал. Здесь. Битые веками статуи, неясные знаки на стенах, молочно белый туман под ногами - он не мог ошибиться.
- Ну здравствуй...
Мужчина скинул в угол плащ и осмотрелся. Прошелся по пещере, провел ладонью по стене, снимая пыль.
- Эваз.
Олаф снял короткий клинок и порезав левую руку, стал рисовать знак на стене своей кровью. Странным образом кровь мгновенно становилась черной и знак словно врастал в камень, становился больше и витиевато расползался дальше неприятными трещинами.
- Отал.
Второй знак правитель начертил на полу, и в тот момент, когда последняя капля крови завершила рисунок, под ногами дрогнула земля. Едва различимо, гулом и вибрацией, на границе сознания.
- Уруз.
Белая, мраморная колонна подернулась сеткой кровавой вязи, а знак мягко засветился раскаленным солнцем. Теперь оставалось ждать. Олаф перетянул ладонь куском тряпицы, прихваченной заранее и внимательно всмотрелся в темное, словно отгороженное от зала туманом, углубление. Вероятно она там и если проснется, он хотел быть готовым встретить ведьму лицом к лицу. Ровно билось сердце, взгляд оставался ясным и требовательным, и только ожидание прохаживалось по позвоночнику нетерпимой лихорадкой.
Отредактировано Олаф Сильный (2013-08-16 15:07:56)
[AVA]http://s5.uploads.ru/n3AuM.jpg[/AVA]
Поступь просителя отдается шелестом эха под сводами горных зал, шепотом каменной пыли под подошвами. И затихает в узких лазах, освещенных мутно настенной плесенью. Сгущается влажный холодный воздух, подтекают из незримых расщелин капли талой снежной шапки, образуя у ног правителя ледяные ручейки. Пещера вёльвы встречает его дыханием плена. Так пахнет в старинных заброшенных склепах – сыростью, плесенью и косной пылью. Парит горячая кровь, поднимаясь в глубоком порезе, и возжигает сакральные письмена. Катится дрожь по скальной породе. Кажется, встряхнется и встанет в полный рост каменный исполин, сминая в утробе крошечную человеческую фигурку в крошево костей и плоти. Но вместо того, за спиною конунга с гулом обвалилась стена снега, скрывавшая много веков темное убежище пророчицы. Хлынул в нору ослепительный лунный свет, многократно отраженный льдом и инеем, преумноженный, яркий и студеный; залил гранитные стены, высвежил воздух до лютости вершинных ветров. А в провале – пропасть без дна и пики камней ощеренными гнилыми зубами глядят из густого тумана.
Прах вдыхает ночной воздух и звездный свет, взвивается, собирается в кости; кости крепчают, обретает форму грудная клеть, выравнивается хребет, блестят зубы в пасти черепа; плоть возрождается из небытия, забирает скелет кровавой массой, эластично протягиваются связки, наливаются алой юшкой новые мышцы. Змеями вьются седые космы, нарождаются цветом, темнеют в зрелую рожь. Дрожат новорожденные ресницы, оживают веки, бегают под ними зрачки, как в тяжелом сне. Темная ткань собирается из сотлевших нитей, словно незримая пряха водит призрачным своим челном. И балахон укрывает тело ведьмы до того, как следы старения исчезнут, и разгладятся скомкавшие его морщины и складки, так что король севера не найдет здесь ни откровения, ни прелести.
И когда поднимается вёльва с каменного своего ложа, она жива уже вполне и дышит, тяжело вздымая грудь впервые за долгие лета. Плоть ее еще щурится на жутковатыми прорехами, являющими живые, подвижные, ткани. Но очи ее слепы, скрыты мутными бельмами, ибо смотрит ведунья не в этот мир, и не здесь является ей истина. Незрячая выходит из своего пещерного чертога и предстает пред хозяином севера во всем своем ужасающем величии. Взглядом впивается в лицо конунга и будто бы держит, не отвернуться от белеющего в черепа в ошметках срастающейся плоти, не отойти, не отвести глаз.
- Зачем поднял меня, сын Олаф, древа Гуннарова? – голос скрежетом слепленной сном гортани, и в мыслях будто громче слышен, чем в яви, что ознобом берет под шкурой.
А дева эта без возрасту, смотрит снизу вверх на мощного норда, а чуется, сверху вниз смотрит, словно мать на дитя, будто парит воздухе. И воздух-то замер, и тишь, и безветрие, которое не сразу и заметишь.
Отредактировано Куин Маккена (2013-08-16 19:51:51)
И он дождался. Не с той сторону, куда был обращен взгляд. По дуновению ветра, по едва различимым намекам Олаф обернулся ровно тогда, когда рухнула последняя преграда между этим миром тем, что считается ложью и легендами. Потустороннее, странное и страшное, это оно сейчас собиралось из песчинок пространства, вилось в воздухе взвесью крови и пыли, смотрела жуткими, слепыми глазами из лоскутного черепа. Она - вёльва. Та, которой не должно быть. Та, которой нет. Та единственная, которая может ответить на все вопросы. Правитель отступил на шаг назад. Он не преклонялся перед женщиной, но уважал ведьму. Склонил голову словно он могла разглядеть, а после уже не смог оторвать взгляд от серых, молочных бельм.
- Я пришел спросить тебя, великая вёльва.
Странным образом его голос, обычно громкий и сильный, здесь казался глухим. Не было в этой обители праха и тлена ни отзвука эха, ни раскатов отражений. Только тишина и покой, и дыхание живого человека против невидящих глаз немертвой женщины.
- О моём будущем и настоящем.
Олаф твердо стоял на ногах, уверенно вглядываясь в лицо своей неожиданной собеседницы. Понимал, что всего лишь одно её желание и от него останется мокрое место. Те силы, которые таила в себе эта хрупкая женщина, не поддавались осмыслению и были столь велики, что даже сравнить их было не с чем. Только правитель не боялся. Он был в своем праве просителя, он пришел с миром и знал - она ответит, иначе бы не пели скальды свои сказания.
- Не опутывает ли меня сетями любовными дева с острова?
Вопросов было много, и многое можно было выспросить у древней колдуньи, но хотел ли сам мужчина знать на всё ответы? Пока нет, но ведь он пришел, а значит готов услышать всё, что женщина готова ему сказать. Олаф никогда не страдал чрезмерными предчувствиями и не верил магам, которые говорили о шестом чувстве, но теперь, стоя среди гор, в пещере, наполненной лунным светом, напротив ведьмы, чей возраст исчисляется веками, хес ощущал неприятное ощущение на загривке - будто шерсть вставала дыбом и хотелось скалиться.
- Не слепну ли я от её молодости и красоты?
Олаф замолчал, обдумывая слова. Верно ли поняла его вёльва? Понимание её ведьмачества не добавляло доверия и конунг решил подождать. В конце концов всегда есть шанс уйти. Или попытаться.
[AVA]http://s5.uploads.ru/n3AuM.jpg[/AVA]
«Глаза беспокойных голодных богов
Зеленятся бедой и тревогой…»
Вельва между тем не слушала слов правителя. Словно сзади из-за гор, где лежать неведомые земли недолюдков, и из-за пределов этих земель, ибо всякая земля имеет свой предел, издали из-за небесного свода окатил ее поток образов. Дуновение звездного ветра в макушку. Окатил и, захлестнув, вымыл из сознания все; притушил разум, и только виделись ей теперь, словно с выси птичьего полета, земли даларские. Вся карта как на ладони и дальше, и четче видно, где не хаживали еще скромные картографы, и не ступала пята путешественника. Загорелись куполами столицы и замерещилась твердь за обоими океанами. И светлая эти карта будто золоченая лежит перед ведьмой, а после вспыхивает костер у гор на севере, и огонь этот полыхает веселехонько, перебрасывается на зеленый остров по ту сторону штормового пролива и греет, сияет, а после ураганном несется на юг, пожирает тамошние земли - в пепел обращается карта, и нет более ничего: ни сияющих куполов, ни людных столиц , ни пустыни, ни Кряжа, только ледовитое тело северной земли, дома мужчин, чей дух полнится медвежьей силой и малый, по левую руку его, зеленый остров, Тара, забранная клевером, словно дева свадебным венцом. А после и это видение взрывается светом - и там конец. И там новое начало.
-И разольется сияние над куполами столиц, и падет снег, и погибнут посевы, и оголодают люди, и восстанут; и муж, в ком живет дух медведьев, и одержимая Древними дева в венке шамрока испепелят южные земли и будет конец. И будет новое начало.
Гулкий, утробный глас пророчицы эхом раскатился под каменными сводами. Уронила себя с вершины влажная снежная шапка, застлала вход в склеп.
И миг не двигался воздух. Ни звука больше, ни шороха пока не отзвенело эхо.
А после ведьма будто ожила, сделалась хрупкою, тонкокостной и прозрела. Глянула на конунга растеряно, опешила. И глаза у нее нежно-васильковые. Без бельм вовсе. Смотрит будто дитя. И впрямь все нежнее и моложе ее черты, набегает на щечки отроческая пухлость. Только зрачки - черные омуты. И смотрит - душу из глаз пьет.
- За ради девки разбудил меня? – мотонула головой гневливо, полыхнула взором детским. – Кто путает нити судеб, что ткут надгорные девы, тот должен сам рубить узлы или искать начал и от начала расплетать. Поди отсюда!
И тут на глазах потрясенного северного владыки обратилась ребенком, а после младенцем и снова истлела в прах. Улеглась к ногам его незримой пылью. Тогда наполнился склеп вонью разложившегося тела и смрадом, и гулом, и погасли урды, и в дальнем переходе покатится камень заваливая навсегда опустевшее ложе пророчицы.
Отредактировано Куин Маккена (2013-08-17 13:55:20)
Он молчал. И пока она говорила молчал, и после. Молчал и не мог отвести глаз от места, где совсем недавно стояла эта древняя ведунья. И только спустя минуты, а то и часы, тряхнул головой словно прогоняя наведенный старухой морок. Старухой?
- Дура - баба!
Олаф сплюнул себе под ноги, понимая, что его провели как мальчишку. Пришел он за одним, а получил совершенно иное, но он был бы не собой, если бы стал отказываться от пророчества той, кого нет.
И разольется сияние над куполами столиц, и падет снег, и погибнут посевы, и оголодают люди, и восстанут; и муж, в ком живет дух медведьев, и одержимая Древними дева в венке шамрока испепелят южные земли и будет конец. И будет новое начало.
- Кого ты имела ввиду, старая ведьма?
Ожидать продолжения было бессмысленно и правитель двинулся в обратный путь. Ожидал на каждом шагу ловушек, да только никто не пытался его задержать или остановить, и это показалась мужчине добрым знаком. Значит...
- И будет новое начало. Верно ты сказала, верно.
Пока хес шел запутанными переходами в замок, всё проговаривал про себя сказанное вёльвой и всё больше понимал о чем она говорила. И про тарийку свою забыл, зато про другую вспомнил. Леди Куин. Жена заточенного в Империи принца Джеда, уж не про неё ли говорила старуха? Кто ж ещё может положить начало новому и отсечь старое жестко и непоколебимо? Раз речь идет о женщине, то выбирать не приходится. Жена короля Тары по мнению Олафа не подходила, Эсме была молодой и жила не на острове, оставалась только Куин. И конечно он. О нем, о Олафе, говорила ведунья когда вела речь о медведе. Значит пришло время.
Сборы не заняли много времени, причина визита была оговорена ещё ранее Сигмаром, но тем не менее отправился Олаф в Тару лишь поздней весной. Налаживать и укреплять торговые отношения. И просто нанести визит вежливости Кеннету. Путь был неблизок и у северного правителя было много времени на раздумья. Он перебрал множество вариантов, выпил не одну флягу славной браги, да только всё больше и больше верил в хороший исход своего похода. А раз верил, то и не мыслил поражения. И отказа не мыслил, и принимать не собирался. Он всё решил и раз даже древние пророчества говорят об этом, значит так тому и быть, и задуманное свершиться. Мысли о сепарации Хестура уже давно и довольно прочно засели в голове Олафа, и мужчина искал пути и возможности, и видимо всё, что ни делается, делается к лучшему - даже связь с невестой сына оказалась полезной.
Тара встретила северного владыку солнцем, но промозглым, морским ветром, теплом, но набегающими на скалистые берега волнами. Неприступная, дикая, как и её обитатели, буйная и непримиримая. Олаф улыбнулся. Скоро, уже совсем скоро всё встанет на свои места и Император получит то, что заслужил - Хестур и Тару поперек горла, как острую кость. И не сможет не проглотить, не выплюнуть. Плясать на костях старого Карла хес не планировал, но отвоевать своему королевству свободу и независимость желал страстно.
Подобные мысли поднимали настроение и встреча с Кеннетом прошла в теплой и дружественной обстановке, плавно перетекающей в пир. Тарийцы, как и северяне, любили пиры и знали толк в хмельных напитках, так что через пару тройку часов после Олаф был достаточно навеселе чтобы пройтись по коридорам чужого замка и выйти под вечернее, чужое небо.
Визит северян вызывал у Куин затаенные опасения еще зимой, когда о нем только повелись речи. Уж не вздумали ли вернуть Эсме? Что с них станется? Вон в Халифате полно невест! На юге растет наследница с прекрасными перспективами. А тара… Тара – одно проклятье. Нас не забояться, не постесняются. Оружия нет нынче, да и денег особых на приданое. У нордов же всегда в закромах водилось, ой как! Откупятся. Мы бреши заделаем, а стыд проглотим. И куда после девку, которая при муже 4года жила? Да кто поверит, что честной? В монастырь разве. Позор. За кого-то из своих отдавать придется и, видно, в придачу дать все, что конугн отвалил за мировую. Ох. И союзу нашему с Севером не бывать. На них ведь одна надежда. Норды, они, внезапные будто медведь-шатун, зимой встречный . Или берсерки, говорят, у них живые люди, а потом как будто морок находит – и рубит в кровь почем зря. Страсть. Вот и эти. Если их взвести, то и Империю под себя подомнут… Если бы не их горные воины, давно бы подмяли. Милостив Создатель, все видит! Только опасения на два фронта биться Север и останавливают. Как бы накрутить, нашептать конугу. А девку назад не возьмем. Тут уж я как-нибудь подумаю. Кеннета-старика нельзя позорить. Помрет, тогда пиши пропало. Всколыхнуться горцы, поморские лорды им разве что фору дадут. А Шон пока ни при кроне и без права своего. Тут нам головы не сносить, надобно старика беречь…
Мысли ее были темны и тревожны. Темны и тревожны были они долгие годы. Но годы эти бежали в заточении из тесного круга придворных, интриги, которых видела принцесса как на ладони. Сама умела заплести их и сама после милостиво разрешить. Большая же политика была ей пока не по зубам. Но всему, видно, придется учиться. Люди - они везде люди…
А потом по приезде северного владыки держалась она скромно и в тени, как подобает невестке в свекровом доме. Всю беседу конунга со стариком Кеннетом выслушала сквозь тайный лаз, стоя за стеной у трона. Намерзлась во влажном каменном мешке, но толку… Как будто ни о чем говорили. Не поедет конунг лично, чтобы про пуды шерсти толковать. Или мир уж прост больно для ее скудного понимания. Может после, на второй день что дельное молвят?
Больше приглядывалась, прислушивалась за пиром и вышла рано, до того как знатные мужи обратятся в пьяный скот, прозывая это доблестью застольной и взаимно похваляясь. Все раздумывала, как подступиться. Не одеться ли горничной, когда вовсе свистопляска пойдет, не поносить ли виски, не послушать ли, когда станут разговорчивее. Мысли шальные, рисковые. Да чем не шутит Провидение?
Конуг это не по нраву пришелся тарийке. Уж больно здоров и словно не по возрасту крепок. Такой сыну трон не скоро уступит. Почитай до старости ждать. И как будто что не доброе в глазах. Таится чего-то, хитрит.
Но пока думала думки свои, занималась простыми делами рутинными. Вот мешочек сушеной травы понесла к старику в спальню, заложить в подушку, чтобы спал крепче. Меняла их раз в неделю. Осторожно шла. Тихо. Прислушивалась, всякий раз готовясь свернуть в новый темный коридор…
Звезды драгоценной россыпью украшали низкое, бархатное небо, но Олафа волновали мало. Было бы странно увидеть правителя Хестура, любующегося на созвездие Дикого Пса или Млечный путь. А вот воздух Тары пришелся хесу по душе - вкусный, наполненный ароматами диких трав и цветов, воздух будущей свободы, его он мог вдыхать полной грудью. И дышал пока не понял, что хмель выветрился и можно возвращаться в зал. По коридорам незнакомого пока замка мужчина шел не таясь и только однажды, заплутав, остановился прислушаться, не доносятся ли откуда веселые тарийские песни и не раздается ли топот ног от забавных их танцев. И остановился, как оказалось, не зря. Права была старая ведьма, всё верно сказала...
Рыжую женщину он заметил сразу, яркое пятно на фоне молочного марева лунного света. Заметил и замер, всматриваясь. Леди Куин. Именно она и была нужна Олафу, но подойти к ней раньше не было возможности. Он исподтишка наблюдал за ней весь день и вечер, только странным образом женщина ускользала. Была неприметной, хорошей невесткой, неплохой хозяйкой, правда словно вода сквозь пальцы и хес начал сомневаться в словах вёльвы. Откуда в этой тихой леди возьмется дух бунтарства и неповиновения? Или про омут и чертей верно говорят, и просто стоит приглядеться получше? Но времени нет! И нет права на ошибку. Хес криво усмехнулся. Он никогда не ошибается и не допустит подобного теперь тоже.
Рядом с Куин мужчина оказался на удивление тихо и незаметно, умел ходить так, чтобы не спугнуть тварь даже в лесу, наполненном скрипучим снегом и ломкими ветками, и сейчас умение пригодилось. Пальцы мужчины сомкнулись стальными обручами чуть повыше локтей на тонких, девичьих руках и дева неожиданно для себя могла лицезреть улыбающегося правителя севера ровно перед собой, хотя можно было поклясться - секунду назад его точно не было.
- Мне кажется это не ваша спальня, миледи.
Улыбка, да и взгляд, как говориться не предвещали. Впрочем пока Олаф ничего больше не предпринимал, только нежно придвинул даму к стене, позволяя холоду камня пробраться под одежду, да встал настолько близко, что воздуха теперь хватало на одного. Мимолетный взгляд за двери, из которых вышла Куин, добавил правителю фантазий об этой женщине и прежде чем предлагать ей сотрудничество, можно было их проверить. Или использовать - как пойдет.
Вздрогнула в жесткой хватке и выдохнула безмолвно. Давно привыкла держать рот на замке в доме, где на каждый «ах» найдется по соглядатаю. И только смотрелась теперь против света в диковатые грубые черты норда, выщербленные лунным резцом в ночном мраморе. Смотрелась будто в зеркало. Ворожила взглядом. Укутывала от мира напряженной тьмой распахнутых в душу зрачков, так что глаза ее на бледном лице открывались черными дырами. И если северный варвар в этот момент тешил себя мыслью, что потряс молодую хозяйку внезапностью и статью, но принцесса занята была внутренним борением, силясь смягчить свое сердце, чтобы лаской и вежливым обращением отвести ссору, которая миг назад едва не взрезала тишину коридора. Ибо что за манера этого гостя подкрадываться к мужней жене и хватать, как девку уличную!
Это что за гостевание, волчий ты потрох! Или так на севере принято: отдавать гостю любую бабу в доме?! Небось свою жену никому не уступить, хоть бы сам десяток лет к ней не хаживал!
Только зубы стиснула и чудом на ногу не наступила правителю пребольно. Сдержалась.
Сдержанности очень учит девушек вышивание. Бывает наколешь палец и не пикнешь, чтобы придворных дам не собирать. Только от работы подальше руку и слизнешь тайном кровавую каплю. В наперсток - и дальше шить.
- Ваше Величество заплутали в поисках своих комнат?
Не моя, но почем тебе знать, северный боров? Не твоя – и этого довольно!
Но очи долу - и присела в достойнейшем реверансе, давая понять, как неуместно при этом продолжать удерживать ее силой.
- Для меня будет честью проводить вас до ваших покоев.
Где на дверях стоит стража, и ты вынужден будешь со мной раскланиваться по добру и обычаю.
И смотрела выжидательно. Только ножкой притворила дверь тайную в королевский чертог, что прямехонько вела под альков.
Нечего там смотреть чужакам!
Все, что ему было необходимо, Олаф увидеть успел, а большего и не нужно. Всё прочее после, дева сама расскажет так или иначе, в этом правитель не сомневался и поэтому отпустил руки принцессы, рассматривая реверанс со снисходительной, холодной улыбкой.
- Для меня будет честью, если вы прогуляетесь со мной, леди Маккена туда, куда я вам укажу.
Взгляд полоснул по красивому, точенному лицу принцессы стальным лезвием. Да, она может закричать, может позвать на помощь, может попытаться оклеветать хесского короля, но что-то в его глазах говорило о том, что так просто девка не выпутается, и может сама лишиться всего, что имеет.
- Мне кажется история о том, что невестка спит со своим свекром очень быстро станет притчей во языцах и будет передаваться из уст в уста обрастая всё новыми, более стыдными, подробностями.
Хес ловко поднял Куин и ей могло показаться, что даже над полом приподнял, а после весьма уверенно повел в сторону от спальни и ближе к выходу в сад. Чужой замок и чужие стены - Олаф не был наивен, верил: и в стены, имеющие уши, и в шпионов короля и принцесс, и в простое любопытство вездесущих слуг. И ему совсем не улыбалось быть казненным за подстрекательство к мятежу на чужбине даже не начав то самое, зачем он прибыл в Тару.
- Тебе стоит быть со мной поласковей, драгоценная, и тогда, если мы сумеем договориться, я промолчу о том, что видел.
Он не был чрезмерно настойчив, но был предельно честен и откровенен, и если леди не дура, как и положено быть женщине, а умница и та, о ком твердила колдунья, она всё поймет правильно. Олаф был в этом уверен. И поэтому уверенно вел принцессу дальше.
Северянин, надо полагать, считал, что не был чрезмерно настойчив, принцесса же предпочла остаться при своем мнении о манерах седого конунга, но поднялась, не желая привлекать лишнего внимания к происходящему. И готова была уже пойти следом… Не снасильничать же ее вздумал старый хес. Верно, чего его пьяной башке надо. В замке бабы есть покрасивше и помоложе, специально собранные с окрестных земель ненавязчиво развлекать северян : гостям потеха, а девки замуж, может, выскочат. На севере жизнь побогаче да посытнее. Не будь дурой, можно удачно подвязаться. А честные да наивные от королевских гонцов в лес а попрятались, чтобы, стало быть, чужакам не достаться. И то не грех. Лишь бы после со своими холостой не засидеться.
И повелась было за нордом, когда новые слова его заставили замереть. В пол ухнуло сердце, и в один миг по телу жаром прокатилась волна ужаса, облизала спина жаркой испариной, ударила холодом под колени, подкосила. Так что дева прихватила плечи конунга, чтобы под ноги ему не упасть. Задержала дыхание, заострились черты, растеклась по щекам болезная бледность, глянула в лицо норду посмертная маска. А когда через вдох обрела неловкое равновесие, отшатнулась и звонко хлестанула короля по лицу. Как комнатных девок била за грехи, наотмашь, неласково, чтобы самой ладонь засаднило.
- Не смей золовку позорить! – полыхнула взглядом. – Что тебе нужно от меня, боров северный?
Иди речь о ней самой, Киун в лицо бы рассмеялась, а, может, молча стерпела бы. Терпеть умела. Но мысль, будто речь о собственном ее свекре, даже не посетила принцессу за абсурдностью. Кеннет был нездоров и вряд ли способен, а невестка незатруднительно нынче обходилась с ним и без того, чтобы ходить в спальню. Потому прежде слов конунга эдакая дикость и не приходила ей в голову. Так что угрозу она поняла пусть и ошибочно, но уж очень хорошо объясняло это задержку с браком, которая давно бросала тень не только на королевскую семью, но и на всю Тару. Принца держат в заложниках в Даларе, а принцессу – в Эрхольме. Не иначе Император повелел. И заключится ли брак – неизвестно.
- А коли сболтнешь, язык у тебя отсохнет. Да уд отвалился. Есть у нас волжба и не та, что лечит.
Щека полыхнула от казалось бы легкой руки тарийской принцессы, но губы правителя покривила усмешка: ледяная, опасная, как горный перевал лютой зимой - смертельная.
- Слушай меня сюда, девочка.
Легко, словно и не весила ничего леди Куин, конунг сгреб её в охапку и уже не предлагал идти, тащил куда то в темный угол. Если бы не знать, что хес приехал совсем недавно, можно было предположить отличное знание им закоулком тарийского замка. Пол словно провинившийся стелился под ноги, коридор крал тяжелые шаги мужчины и не отдавал эхом, прятал в темных углах и старой паутине, оказался пособником и сообщником.
- Пикнешь и я сверну тебе шею.
И ведь мог, и наверняка после будет метаться неприкаянный призрак молодой женщины по мрачным замковым коридорам, сложат про леди Куин песни и легенды, будут передавать из уст в уста страшные рассказы и пугать маленьких детей подробностями жутковатой истории, получившей такой недобрый конец.
Пинком открыл двери в сад, Олаф удивительно тихо для своей комплекции вышел под темнеющее небо и быстро скрылся на тропинке, ведущей в самую темную часть. Теперь деревья укрывали северного правителя ветвями, небо и звезды становились молчаливыми свидетелями творящегося, но не могли ни воспротивиться, ни помочь, и просто равнодушно взирали на две человеческие фигуры внизу.
- Итак.
Олаф огляделся и поставил Куин на ноги. Прямо перед собой. От усмешки не осталось и следа, но смотрел хес спокойно, правда так, что от взгляда мороз продирал до костей.
- Угрожать мне себе дороже, но ты, вижу, девка смелая и на редкость умная, правда руки держать при себе не умеешь и они вперед тебя думают. Придется научиться.
Конунг вглядывался в глаза своей будущей... Кем она ему будет? Им придется вместе обдумывать дела, строить планы, вершить судьбы. Странно было понимать, что делать это надо будет с женщиной. С незнакомой женщиной.
И не ойкнула. Хорошо хоть не прибил. А мог бы. И изуродовать мог, если по лицу, как это водится у добрых хозяев. Фрейлины на весь замок разнесли бы ветром к утру. Завсегда видно, когда кулаком, а когда на лестнице о шлейф спуталась ножкой. Тут никого не обманешь. Чего уж прятаться?
Так что без охоты позволила молчаливо нести себя. Не то чтобы мертвой дОбытой тушкой висела на плече, а уперлась острыми локотками в могучую спиняку и голову подперла в задумчивости, чисто дева у окна в ожидании принца о среброгривом жеребце.
- Каменистая дорожка здесь. На право сверни, там беседка близ ручья.
Поболтала меланхолично ожидая, когда же гостю надоест ноша, и тот спихнет ее обратно на земь. То же мне придумал, батька северный! Куин, не смотря на весь ее нелегкий нрав, на руках нашивали изрядно, и привычка была попорченная, не без капризов. Видно, что-то мужики находили в ней ладного.
- Ладонь пониже пусти. Нечего щупать там чужое!
Повела бедрами, освобождаясь от хватки, и ласково врезалась серебреными ноженками столового ножа по волосатому нордову уху. А когда приземлили, огляделась… Темень. Только небо звезды пучит - диву дается. Ну, не бьет конунг, так снасильничать, поди чего, не успеет. В своем саду деревья помогают. Сбежит. Уперла ладошки решительно в бедра и воззрилась гневливо на варвара.
- Ты свои лапы прежде научи при себе держаться. Ты чего про мою золовку болтаешь, тролль горный?! - взъелась! – Ты почто девку взял и 4 года невестой соломенной держишь? Что за стыд?! Нешто моего позора жены безмужней Имперской короне не довольно?!
Жаром полыхнул по скулам матовый румянец; небосвод отразился в черноте под ресницами. Так и смотрела на норда звездными этими, ночными глазами чернущими – вопросительно, требовательно. А после родилось в складке губ болезненное, тревожное выражение.
- Что за шалости с ней затеял? Говори сейчас, жеребец хеский!
И ведь прекрасная порода тяжеловозов, что не боятся каменистых горных дорог!
- Во что впутал девку? Чего тебе?
Пока тарийская дева говорила - обвиняла!? - Олаф молчал. Пытался не убить сразу, одним ударом вогнав по горло в податливую, сырую землю. И чуял, как вместе с нетерпеливой дрожью поднимается из глубины души дикая, темная ярость. Так всегда случалось, когда ему кто-то начинал перечить. И дело было не в правде или лжи, не в обоснованности обвинений этой рыжей, маленькой женщины, а в том, что она посмела поднять на него голос, посмела упереть руки в бока и сверкать глазами так, словно он и есть её законный супруг, а не мальчишка, сидящий за стенами императорского замка в столице.
- А ну цыц! Что за баба!?
Хриплый, глухой бас, больше похожий на сердитый рык медведя, разбуженного в неурочное время придурковатыми охотниками камнепадом раскатился по саду. Да и похож был северный правитель сейчас не то на зверя, не то на тролля - возвышался над Куин неприступной скалой, с вершины которой уже стали падать первые предвестники лавины. Девчонка! Нахальная, непослушная, вздорная! О, он любил таких, но сейчас, когда мужчина приехал решать судьбу своего Хестура меньше всего его волновали другие игры и то, что нравилось дома, в кровати, совершенно не принималось в жизни. Кулак врезался в дерево рядом с личиком принцессы и показалось, что земля дрогнула, сорвались с ветвей потревоженные птицы, понеслись вверх с испуганными криками, а к ногам медленно падали слабые лепестки... Вот так и она могла оказаться у ног северянина - слабая и сломанная.
- Шалости мои тебя не касаются. Знать тебе надо, что верну девку домой пустую и ненужную, опозорю на весь Далар. И о тебе королю добавлю, что шастаешь в его спальню через не те двери. Небось не знает он, как ты его любишь, а вот как узнает, так не обрадуется.
Конунг украл расстояние одним шагом, придавил девицу к дереву, навис сверху черной, неотвратимой тучей.
- Никогда не смей говорить мне ничего подобного, маленькая, рыжая дрянь. А если говоришь, подумай, хочешь ли после иметь со мной дело.
Рука стальным кольцом сомкнулась на хрупкой шее девушки, пальцы сжались и дышать стало нечем. А тем временем в глаза смотрели штормовые, дикие глаза северного правителя, дикаря и варвара, и взгляд этот говорил о многом. Во всяком случае очень четко о скорой кончине если спеси хватит на ещё один заход. О том, что не стоит портить чужих невесток и вообще убивать тех, с кем собрался поднять бунт, в данную секунду Олаф не очень помнил.
Куин и сама без напоминаний понимала, что так не надо, но уж больно дерзкий этот их северный правитель! Мало, что таскает по саду, как мешок с соломой так еще девку портит, сестру мужнюю, и условия ставит. Это с чего же это? Надо тебе дела, скажи просто. А лучше вежливо. Кто тебе откажет? Ан нет. Дома у себя командуй, тролль горный. И здесь вздумал!
Вон и норды, думают, что на них в Империи нет управы! Ну, погоди миленький! Погоди мне!
Увернулась, только снежною ароматной метелью осыпались с яблони-дички невесомые лепестки. Поплыли нежными лодочками в воздушном потоке, понеслись прочь по саду в сторону каменистой дорожки. Отшатнулась. Ужасом налился болезненный взгляд. Дерево ударил! Дерево в Таре ударил глупый человек! Мыслимо ли?! И чего он ждет нынче?
Леди Маккена, к печали своей, была не из тех нежных дев, что в течный восторг приходят от диких варваров. Потерпеть могла. Вот и терпела больше. С завистью прислушивалась к камеристкам своим, когда те ворковали, что де и защитит, и прокормит, и зверя дикого отловит, и беду отведет. И с печалью припоминала хескую песнь о прекрасной воительнице кенигин Брюнхильд, которая обещала себя и северные свои земле лишь тому, кто победит ее в бою. А зачем это? Разве нынче когда стены крепостей укрывают нас, а егеря добывают дичь, нужно радоваться дикарю на собственном ложе? Разве не разумнее, не вернее избрать себе просвещенного спутника, мудрого, прозорливого политика и ловкого дипломата? Благо времена наши не те ветхие года, когда каждый сам водил свою дружину? Нынче есть для этого обученные и послушные офицеры…
Справедливо будет сказать, что конуг был тарийке неприятен и доверия не внушал. Зато внушал опасения. Особливо, когда стиснулась под пальцами нежная гортань. Дева потянула прохладу тонкою струйкой меж разомкнутых губ и смотрела колко, выжидательно. Может, молвит уже дело?
Вероятно в другой раз и при других обстоятельствах Олаф просто сильнее сжал пальцы. И... Звук ломающейся шеи не такой громкий, а сад довольно темный. Куин найдут хорошо если под утро. При других обстоятельствах - да. С другой женщиной. В другом месте. Олаф усмехнулся, вглядываясь в глаза пленницы. Ожидал увидеть там страх, набегающую волнами панику, мольбу, но видел лишь ожидание, неприязнь и может чуть опасения. Остановился. Прислушался, как течет кипящая кровь по венам, как бурлит, выжигая себе дорогу, как клокочет яростью в горле и как стискивает крепче руку и отпустил. Иногда так надо.
- Оставим.
Победить себя тоже означает победу. И дается она с трудом, особенно тем, кто обычно завоевывает и пленяет других. Правитель размял сведенные судорогой пальцы - пусть девка будет ему благодарна за снисхождение, за понимание и за молчание. Порой и он может быть мягким, податливым, уступчивым.
- Внимательно меня слушай.
Хес не опасался мести сейчас же, не станет девица хвататься за клинок, не справиться же, а дурой принцесса явно не была, значит можно ждать диалога. Во всяком случае сейчас. Дальше нужны гарантии.
- -И разольется сияние над куполами столиц, и падет снег, и погибнут посевы, и оголодают люди, и восстанут; и муж, в ком живет дух медведьев, и одержимая Древними дева в венке шамрока испепелят южные земли и будет конец. И будет новое начало.
Мужчина слово в слово повторил Куин пророчество старой ведьмы. Оказалось совсем не сложно, ведь сколько раз он повторял его мысленно, представляя себя всё в красках и картинах. И как над городами пылает ледяное зарево, и как выкашивает колкий град посевы, и как гибнут сотни, тысячи людей голодной смертью. Падают на полях, бледные, костлявые и пожирают их после падальщики с воронами. И как после поднимают люди головы, и идут за ним и этой женщиной, за свободой!
- Понимаешь о чем я говорю?
С каждой минутой Олаф успокаивался всё больше, брал верх разум, прогоняя ненужную сейчас спесь. Другой тарийской девы ему не видать как своих ушей, можно быть поласковей. Во всяком случае пока, до поры, а дальше видно будет. Доверия к Куин у северного владыки не было ни капли, а вот сомнения имелись, и теперь ей было в пору их или развеять, или подтвердить. Впрочем хес готов был подтолкнуть деву в нужном направлении, ему это было выгодно и возможно ему в большей степени, и поэтому тоже стоило укротить своего берсерка.
- Такие слова просто так не говорятся. Особенно древними прорицательницами. Время пришло.
Ослабла северная хватка, и Куин зажала горло ладонями, не то запоздало желая защитить хрупкие хрящи, не то унимая боль теплом рук. Или хотела увериться, что норд и впрямь отпустил ее, и больше уже места его ласкам на шее не будет. Задышала, часто хватая воздух, уминая дробный стук сердца, дрожащий в висках пульс. Смахнула со лба прозрачную капельку пота. Бояться не привыкла. Только тело зашлось жаркий ознобом.
И триумфа не испытала. Лишь облегчение, тревожное, недоверчивое. Раз пустил, значит, есть у конунга более важное дело к ней и это, Бог весть, может быть куда как хуже. Слушала теперь с напряженным внимание. Снег? Посевы? Восстание? Что он несет?.. Дух медведя… Что?
Тут же вспомнила Джеда и отметины когтей на плече. Так никогда после и не поняла, было ли ей и впрямь видение, или все это игра растревоженного девичьего воображения. Гадала. Много раз возвращалась памятью к ужасающей этой сцене. И тогда в юности все этот казалось таким естественным, правильным; шло так гладко, само собой. События уносили ее мощным потоком, увлекали и вдохновляли естественностью. Позже со стороны сцена представлялась ужасающей, болезненной. Было в тех давних делах и впрямь что-то дикое, языческое, пугающее, что стоило скрывать и прятать, пока история не достигла ушей инквизиторов. А нынче является хеский конуг и вещает некое пророчество, в точности напоминавшее о событиях ее ранней юности. Уж не выдумал ли он все это& Ведь узнать ему не от кого… А если выдумал… то зачем?
Вжалась холкой в яблочный ствол. Женское дерево, символ плодородия, охраняющий всякую деву и всякую мать. Вглядывалась в лицо старого норда. Что тот имеет на уме и отчего решил, будто ей нужно знать о чьем-то предсказании?
- Время для чего?
Пусть он и выдумал все это, чего добивается от нее хозяин Эрхольма? Пророчество, как и все они, пестрело смыслами, служило сосудом для любой интерпретации и домысла и влекло любителей доброй наживы. Уж если кто-то в этой Империи и не бедствует, то это Олаф, не считая, конечно, имперской мумии в Даларе. А стало быть, планы его немного более раскованы, чем мародерство - традиционная забава его пращуров.
И что это за разговоры о Древних. Древние? Никогда не слышала. Того гляди подвязался у инквизиторов вывести Тару на чистую воду. Тогда вовсе припишут остров к имениям Д'Эсте, как Най-Туа. И огнем пройдутся по рощам. Или нет… Глянула с прищуром. Решил расширить земли Хестура? Алацци далековато, неловкая вотчина. А Тара здесь, под боком. И дочке приданное, а то больно в девках засиделась. Цены ей не сложат. А то вот ярмарочный день: «Эй, кому полутроллька и мятежная Тара в придачу?! »
Женщина его слушала и это уже было неплохим началом. Слушала внимательно, ловила слова и впитывала словно губка. Не пропускала, не отмахивалась как от назойливой мухи. Может и не понимала пока о чем речь, но внимала и это внушало надежду на хороший исход.
- Время для тебя и для меня. Время для девы в венке Шамрока и для того, в ком живет дух медведя.
Олаф снова приблизился, снова взял за руку, только теперь совсем иначе - укрыл хрупкую ладонь принцессы в своей, огромной и теплой.
- Время для Тары и Хестура. Для того, о чем и ты, и я мечтаем уже давно.
Мужчина, на удивление, говорил совсем не громко, но ощущение надвигающегося камнепада не проходило. Хес черной, огромной тучей смотрелся рядом с хрупкой Куин и заслонял собой не только солнце, но и вообще свет, и да, вполне было похоже - проглотит, подавит, разотрет в порошок. Вот только наивная мягкость будущей королевы никак не обманывала северного правителя, он видел в этой женщине то, что могли пропустить прочие - стальной стержень. Хотел видеть и потому видел железную волю. Он уже успел свыкнуться с мыслью о сотрудничестве и ему она давалась легче, когда о Куин он думал словно о воине. Неловкости меньше, условностей почти никаких, да и границы довольно размыты, а с принцессой этикет соблюдать приходится, думать о выражениях. Не на войне о них думать, а теперь грядет война!
- Время для свободы. Ты же хочешь её так же, как и я? Я не ошибся?
Если бы не пронзительный, ледяной взгляд, то можно было бы вспомнить о мягкости северных снегов, когда те словно пуховым платком укрывают горные вершины и вековые ели. Да только под пеленой скрываются ощерившиеся каменными клыками скалы и дикие звери, готовые порвать вам глотку за любой шаг.
- Я не ошибся?
А если ошибся, то... Предполагать, видимо, стоило всевозможные варианты, только верным был один: сейчас не было места ошибкам, даже случайным, даже крошечным. Речь идет даже не о короне, не о троне - о будущем двух королевств и о возможностях, которых ждали оба больше пяти сотен лет.
Свободы. Никогда прежде не помышляла об это так. Вот значит, как Империя видит Тару. Прислушалась к полыхнувшему нутром гневу. Думают, мы не свободны. Можно отнять у нас принца, посадить диким волком на цепь у трона Д'Эсте, и все мы окажемся заключенными в клетку, все будем тянуть эту цепь… Нет. Тара свободна. Свободна, потому что дух ее свободен. Дух ее волен гулять зелеными долами, вышними отрогами до самых кудрявых туч. Дух ее горит в каждой груды, выстукивает задорный рил в каждом сердце, течет ручьями к Внешнему морю, где ничего не остановит его уже, и яростными водопадами срывается с края мира! Тара свободна! И потому мы продолжаем жить и после восстания, оно не погасло в нашей крови. Затаилось тлеющими углями, изумрудными переливами во взглядах, которые мы научились опускать в пол, но разве глаза наши скрылись бельмами? Тара свободна. Она оскорблена и унижена, стреножена, ранена, но свободна.
Куда более свободна, чем Хестур, связанный своей вечной войной на Хребте. Добровольно вступивший в Имперский предел и возносящий хвалы Старику, богатеющий на своих копях и давно растерявший ту дикую кровь, что позволила ему некогда дойти до Далара. Дойдет ли теперь?
Не свободы жаждала Тара. Независимости. Своего права. Своего закона. Освящения своих границ. Как было это в прежние времена. Возвращения старой веры, что творила чудеса исцеления. А нынче иссякла настолько, что зеленые наши земли поддались пришлому Мору!
Но к чему объяснять это северному варвару. Это духовные тонкости, старые раны. Чего хочет сам Конунг? Сепарации? В одиночку любоваться добычей своих рудников, корпеть над своим золотом?
Не скромно ли? Почему бы ему не желать имперской короны? Неужто прикинул, что ему это не по силам. Как верить ему?
Сжала переносицу тонкими пальцами, прикрыла глаза в раздумье. А после сделала несколько неспешных шагов по тенистой аллейке в сторону каменной беседки. Присела на край хранящей солнечное тепло скамьи.
- Я слышала на материке есть люди, готовые разделить земли, если придут к власти…
Обернулась, выкроила взглядом из густого сумрака тяжелую фигуру северного правителя.
- Они тоже говорят о Свободе. И просят немного. Денег и воинов.
Горькой улыбкой покривились губы.
- Но у Тары нет нынче ни того, ни другого. Император сделал все, чтобы мы не восстали снова. Чего уж говорить о большем.
Помолчала.
- Чего север ждет от нас?
Не смотря на кажущуюся изоляцию Тары принцесса довольно много знала, слышала и была совсем неплохо осведомлена о неких людях, жаждущих свободы от оков Империи. Олаф мысленно воздал похвалы богам - женщины бывают проницательными и ему, кажется, повезло на самом деле!
- У Тары есть то, чего нет ни у кого. У Тары есть ты, - та, о ком говорится в пророчестве и у Тары есть... - Конунг задумался на мгновение, подбирая слова. - У вас есть дух.
Проследив за женщиной хищным взглядом и задержавшись чуть дольше, чем просто, хес отвел глаза и стал прохаживаться, подминая тяжелыми сапогами мягкую траву и землю. Что на самом деле можно ждать от королевства, которое старый Император высосал практически досуха? А ведь всего. И пусть сейчас кажется, что ничего на самом деле нет, в действительности именно Тара могла бы оказаться самым верным и преданным союзником. И именно тарийцы могли бы оказаться бесстрашными воинами. Ненависть делает людей жестокими и непримиримыми. Желание свободы и независимости - решительными и жадными до возможностей. Север мог дать возможности взамен на поддержку.
- Мы справимся.
Конунг остановился перед Куин, вглядываясь в красивое лицо молодой женщины. Смотрел спокойно, уверенно и можно было неожиданно почувствовать ту невидимую силу, уверенность и мощь, исходящие от этого человека. В них можно было завернуться словно в плед. Теперь, когда северянин окончательно успокоился и легендарная ярость нордов улеглась обратно, уснула волком на дне души, Олаф мог полностью сосредоточиться на собеседнице.
- Пришло время, но не надо спешить. Мы начнем изнутри. Знаешь, как червь изъедает яблоко? И как земля кажется неплодородной и грязной? Мы удобрим землю, мы породим червей и когда настанет час, мы восстанем. И не будет тогда у старика ни единого шанса против нас.
И говоря, северянин чувствовал, как поднимается вновь древнее, темное желание. Встают за спиной тени свободных предков, качают головами. Не будет больше Север под каблуком Далара ходить!
- Он ждет от нас поклонения и подчинения, и пока мы не поднимаем головы - всё будет спокойно, но тишина не значит покой. Мы подорвем изнутри этот монолит, он ведь и так почти истлел, хотя по прежнему довольно крепок и поэтому я здесь. Ты права, есть люди, готовые на многое и просят они всего чуть, и это есть у Севера. И я готов им дать воинов. А ты мне дашь обещание.
Куин слушала, и пока угрюмый чужак вытаптывал ее сад, и когда он загородил плечами новорожденный месяц, возвышаясь над аккуратно сидящей перед ним заговорщицей – теперь уже, да – каменным големом, из тех, о которых рассказывают северные легенды. Говорят, такие человекоподобные глыбы можно увидеть расколотыми где-то на заснеженных плато Великого Хребта. О, она бы с легким сердцем была той, кто вкладывает ему в уста каменные таблички. Но к несчастью, урды не поддавались тарийке. В наших зеленых долах говорят, что женщины чужды магии Создателя, потому что Природа наградила их волшебством совершенно иного свойства. Им подвластны тело и разум живых. Им подвластен мир нематериальный, когда мужчины правят вещной юдолью.
А потому выращивать червей в буквальном смысле принцесса не умела, как не желалось бы ей вырастить их непосредственно в теле Его Величества. Но их вырастит время. Рано или поздно все мы пойдем на корм.
Какой бы забавной ни казалась ей метафора, черви были выходом из - временного! - бессилия их гордой земли.
- Выращивать мы умеем более всего.
Но хотелось бы гарантий. Даже купцы не заключают сделок без обязательств. Пусть и на столь выгодных условиях – деньги и армия в замен… чего? Нет, дух, пожалуй, тоже не более, чем обаятельная идея, которой норд стремится ее прельстить. Не дух его интересует. Обстоятельства. Тара пребывает в том напряженном моменте, когда раны восстания уже затянулись, но память о потерях еще свежи. Когда выросли, возмужали сыновья, потерявшие отцов в той войне. Не далеких пращуров, память, о которых, несомненно, наполняет сердце гордостью, но годится лишь на бражные напевы. А родных, которых помнят еще, на чьих коленях успели посидеть, под чью ласку подставляли вихрастые макушки. Тех, чья смерть поджигает кровь горечью. Если это обстоятельство, эту способность подать зачин любому беспорядку, называть духом, то да. Дух – удачное приобретение для армий севера.
- Чего ты хочешь?
Из-за спины норда поднялся парным ягненком розоватый молодой серп, разлили нежное сияние на макушку Олафа, и теперь черты его четче выступали из мглы, бликами вспыхнули лисьи зрачки.
Он не купец и никогда им не был, торговать не умел. Только условия мог ставить, порой жестокие, порой неприемлемые и отказов не слышал. А если и слышал, то кто теперь вспомнит о тех, кто отказал?
- Хочу твоего согласия. Хочу гарантий. Хочу тебя в залог, пойдешь?
Олаф усмехнулся, оглядывая свою неожиданную сообщницу. Не о том думал, но смотрел жадно. Может на прочность испытывал, может не мог и не хотел по другому, всё таки перед ним, как ни крути, не воин, а всего лишь баба, пусть и с головой.
- Хочу полной твоей поддержки и обещания, что Тара будет на стороне Севера. Сделаешь? Справишься?
И скорее конунг утверждал чем спрашивал. Справится, ведь не зря именно о ней, о Куин, он подумал тогда, в пещере, рядом со слепой старухой. Не просто так вспомнил о жене пленного принца. Если бы не так, то и пророчества не было бы.
Тара восстанет, Олаф был уверен. Дай ей воинов, дай ей возможность и они снова поднимут свои рыжие головы. И в этом раз возможно всё будет значительно хуже для старика Императора, ведь восстать могут все, и равнинные, и горные кланы. Вместе. Не дробя силы на междоусобицы. И если так, то Далар будет взят быстро - нет у Империи достойного флота и таких воинов, как у северян и детей клевера. Конечно есть другие, те же грифоньеры со своими зверями, но что они против копившейся веками ненависти и желания свободы? Пыль! Конунг отлично знал свои силы и силы своей армии. Примерно догадывался о силах Тары - те, кто верой и правдой служил Северной короне на острове, не спали и докладывали.
- И хочу залог твоих обещаний. Перстень, тот, что у тебя на пальце пойдет.
Девица не казалась правителю опасной, но ни одна женщина в здравом уме не будет показывать мужчине клыки прежде, чем ужалит. Он слишком долго уже живет на этом свете и довольно повидал разных женщин, чтобы верить им на слово и тем более доверять. На вид они все кажутся нежными, хрупкими, ласковыми, но вот приходит момент и она обвивается вокруг твоей шеи удавкой, и выбора у тебя практически не остается. Не хотелось повторять своих же прежних ошибок, только с другой тарийкой.
Взгляд северянина Куин не понравился. За многие годы одиночества она привыкла жить без лишнего мужского внимания. Попытки придворных ухаживать и пробиваться в фавориты бережно пресекала, будучи глубоко уверенной в том, что сама она, будь принцесса простой крестьянкой, не вызвала бы интереса. А чужой интерес к власти не вызывал в свою очередь доверия в ней. Да и зачем ей конкуренты? Много легче поддерживать порядок, если никто рядом его не оспаривает. Поражение и потери научили быть недоверчивой.
Вот и теперь она невольно отодвинулась, прильнула лопатками к остывающему камню и следила внимательным напряженным взглядом за сменой выражений на лице северного правителя.
- Я не вполне являюсь платежным средством, Олаф.
Помолчала. Паскудные намеки, пусть и в шутку. Так и не поняла, что связывает старика и Эсме, и это тревожило.
- Тара будет на стороне Севера, если Север будет на ее стороне.
Повела плечом, будто укрываясь от холода. Покрутила на пальце перстень, привычный оберегающий жест, как женщины касаются симболона, невольно, неосознанно, призывая поддержку супруга или желая обратить внимание собеседника на свое положение мужней жены. Симблон Куин не тревожила уже много лет, а родовой перстень – все, что осталось у нее из оберегов.
- Я отдам тебе перстень. Но Эсме выйдет замуж в течении года. За Сигмара. Или за тебя. Уж не знаю, что ты там завел… Не важно. Она получит северную корону до следующего летнего солнцеворота. Как вы называете этот праздник? Мидсоммар? До него. Это будет мне порукой и залогом союза. Чем скорее, тем лучше. Тем быстрее ты сможешь рассчитывать на меня.
Неспешно огладила подушечкой родовой перстень О'Райли, что достался от матери, а той от бабки, а той от ее бабки - и сняла с пальца. Положила на каменный стол перед конунгом. Поймала силком взгляда тяжелую фигуру северного владыки.
- Если свадьбы не будет, я приду и заберу перстень.
Ничего, кажется, не изменилось ни в тоне ее, ни в сумраке под ресницами. Но звучало отчего-то складно «с пальцем заберу», а то и «с жизнью». Не вызывало сомнений. Оберег должен вернуться и достаться дочери. Или внучке.
- В любом случае... когда мы закончим начатое, я хочу получить его обратно.
Отредактировано Куин Маккена (2013-08-25 20:06:50)
Отчего же? Тобой уже пару раз расплатились, чем этот раз хуже?
Говорить не стал, пока женщина не отдала перстень, да и вообще говорила слишком много, и требовала. Любая девка является платежным средством. Любая. И принцесса ничем не отличается от крестьянки: обеими расплатятся отцы или старшие братья, продадут выгодно, обменяют. И так всегда было, и сам Олаф раз был бы поиметь вместо Дэвина дочку. Но не вышло...
- Если бы было не так, я бы не пришел. Верно? Север на вашей стороне.
Он пришел просить. И не сейчас, и не позже никто не посмеет упрекнуть правителя в грубости. Просить - не приказывать. И пусть условия женщины ему совсем не нравились, он готов был их принять. В конце концов Эсме может стать и разменной монетой. Он избавит себя от зависимости и не нарушит договоренностей. А угроз принцессы тарийской Олаф не боялся. Впрочем разумно опасался, понимая, что рассерженная женщина сродни рассерженной змее - бесшумная, смертельно ядовитая и незаметная до самого последнего момента. Заполучить себе такую в спальню хочется меньше всего, конечно если нет желания пощекотать нервы. У конунга не было.
- Эсме выйдет замуж. Я обещаю.
За кого Олаф не уточнил. Зачем? Пусть Куин думает. Но разговор тронул, злость на сына за его любовь к Эдит вскипела. Мальчишка! как будто не понимает, что жениться ему не по любви надо, а по приказу! а ведь упрекнуть пока нельзя, служит, границы защищает, молодец! А девка бесится...
- Но ты можешь прийти, я буду рад тебя видеть.
Мужчина подхватил перстень и тот сразу стал крошечным в его огромной ладони.
- Придешь и заберешь. Когда всё будет законченно. Сама.
Двусмысленность сказанного Олаф даже не скрывал. Пусть приходит и пусть забирает. Не испугается? Не станет ли после просить уступки? Впрочем сейчас думать о далеком будущем было бессмысленно.
- Я пришлю к тебе джинна если захочу поговорить, ты сможешь послать его обратно с ответом. А пока мы договорились, верно?
Мужчина замер перед сидящей женщиной, но не надолго, протянул руки и поднял её, выставляя на ноги, вгляделся в лицо, в глаза. Казалось заглянул дальше, в душу.
- Залог.
И смял губы сообщницы жестоким поцелуем. Не спрашивая, а повелевая и завоевывая.
Вы здесь » Далар » Воспоминания » Пророчество о медведе и клевере
