Иголка чуть неловко соскользнула с шелковой вышивки, ударилась на край драгоценного пяльца и странным образом вильнув в пальцах Эдит - вдруг глубоко уколола нежную подушечку указательного пальца. Набухшая стремительно тяжелая багровая капля упала с руки на шитье, расплескиваясь по прелестному узору нитей и безнадежно окрашивая его в мельчайшие кровавые брызги.
Какая жалость - а ведь казалось бы, узор почти закончен!...
А теперь на нежнейшей пасторали, изображающей мирный восход солнца над заснеженными горами, точеные башенки укреплений и крошечные фигурки людей, были эти быстро въедающиеся пятнышки. Мелочь - а досадно. Мелочь - а стиснуло сердце тревогой отчего-то.
Хотя чему бы ей грустить, Императрице Эдит?
Шесть лет уж миновало, как отгрохотали над золотой головой ее зловещие штормы жизненных испытаний, из которых удалось ей выйти с честью, доблестью и женской хитростью. Канули в забытье что престарелый Император, что алчные любовники, что завистливые враги... Многие и многие из тех, кто мнил, что сможет, грезил, что праве использовать прекраснейшую дочь народа хессов как разменную фигурку на доске своих амбициозных ходов! О, как глубоко ошибались они, как пришлось поплатиться за это заблуждение, прежде чем сдаться смерти или же подчиниться той, которую ныне звали Сиятельной и Благодетельной Императрицей!
Красота которой с годами расцветала лишь сильнее, и поговаривали, что нет на землях Империи мужчины, способного взглянуть на Императрицу и не отдать ей свое сердце в тот же миг навеки. Быть может, было и так - стоило лишь взглянуть в людей зеркало ради подтверждения...
И впрямь - прошедшие годы были полны даров природы и милости Создателя, который словно наглядно стремился показать пастве своей, что был сделан верный выбор, и легла на золоченые кудри императорская корона по праву. Снимались богатые урожаи, полнились леса добычей, счастливый и сытый крестьянский люд не уставал возносить хвалу владычице и споро платить богатую дань, летели легкокрылые корабли по морям, заключая пакты о мире и союзе, богател далекий, но не ставший менее родным Хестур, но это не было главным.

Главное чудо Империи свершилось девять месяцев спустя после бракосочетания Императора и принцессы хессов – родился наследник Империи и будущий великий Император. 
И воистину, чудеснее малыша было не найти!
Он никогда не болел, а потому не доставлял никому забот, характер у него был такой милый и вел он себя так очаровательно,что всех только радовал, и стоит признать, он был на удивление хорош собой.
Он появился на свет с чудесными волосами, мягкими, тонкими и золотистыми, что вились на концах, а когда ему исполнилось полгода, они уже на зависть всем модницам дворца завились крупными кольцами. Были у него и большие карие глаза, длинные-предлинные ресницы и очаровательное личико. Ну а спинка и ножки и вовсе были такие крепкие, что в девять месяцев он уже начал ходить, удивляя мать и нянюшек! Прелестный малыш вел себя всегда столь хорошо, что невозможно было не любоваться им. Казалось, он всех считал друзьями, а когда его выводили погулять, он всегда внимательно и любопытно смотрел своими карими глазами по сторонам, жадный до чудес большого мира, а потом так приветливо улыбался, что не было по соседству ни одного человека, который не радовался бы, завидев его. Когда же мальчик подрос и начал активнее бегать по дворцу, то и подавно он вызывал всеобщее восхищение, так был юный принц мил и ладен собой.
Более всего пленял он тем, что умел без труда подружиться с людьми. Происходило это скорее всего из-за его сообразительности и доброго сердца - он был расположен ко всем и хотел, чтобы всем было так же хорошо, как ему. Он легко угадывал чувства людей, и всегда был с ними бережен и чуток. Не было среди самых холодных сердец дворца человека, кто посмел бы обидеть его или оскорбить - его всегда любили, о нем заботились, и детская его душа исполнилась доброты и открытой приязни.
Но как не ласков был маленький принц с людьми, невозможно было заметить, что мать любил он более всех, и по-детски пылко и искренне старался сделать ее счастливой.
Он был еще совсем ребенком, и мог пока еще вольно ластиться к ней, выражая свою любовь и нежность на коленях Эдит, целуя ее нежные щеки с серьезной трогательностью и укладывая доверчиво свою кудрявую головку ей на плечо, и когда показывал ей свои игрушки и книжки с картинками, и когда влезал на постель в вечерних сумерках, чтобы прилечь рядом с ней. Он был еще мал и не знал, что бы еще ему сделать, но делал все, что мог, и даже не подозревал, какое он для нее утешение.
Вот подходил к концу еще один благостный день, и верно, скоро должны были распахнуться створки покоев Императрицы, и затопотать по мозаичным полам маленькие ножки ее сына, вернувшегося с прогулки – и все было бы просто чудесно, исключая эту досадную мелочь с каплей крови.
Отчего же только так тягостно стало на сердце?...

Отредактировано Найтмара (2012-10-26 23:20:04)

Впору было уже обеспокоиться, ведь чаще всего дурные предчувствия обуревают сердце именно матери, и именно в тот миг, когда...
БДЗЫДЫЖ!!!
...грохот, раздавшийся позади Эдит, мог воистину довести до остановки сердца от неожиданности женщину, с нервами хоть чуть-чуть послабее чем у прекрасной Императрицы!
Благородная ваза, украшавшая собой ранее широкий подоконник, у которого сидела Эдит несколькими минутами ранее, пала первой жертвой этого дня. А быть может, ей довелось видеть еще прапрадеда малыша Вегарда! Однако ныне изысканный фарфор представлял собой лишь груду осколков, которую уж точно не соберут воедино никакие ловкие пальчики служанок - с такой-то высоты, да на каменный пол, точно между толстым ковром и стенкой...
- Ой... - Замер вскарабкавшийся было на дубовый простор подоконника благородный "защитник дома" и перепугано распахнул карие глазенки. Выглядел он, как и следует выглядеть мальчишке его лет, подвижному и озорному, что провел предыдущие пару часов вдосталь наслаждаясь целебным свежим воздухом просторного парка вокруг дворца, развивая под бдительным оком гувернеров дух тела и азарт детства. Беленькая рубашка с закатанными рукавами была в зеленых подтеках травы, пятнами выделялись покоренные неугомонным сыном Эдит деревья на ладном жилетике, ну а штаны и вовсе держались лишь за счет добротности материала. С здоровым румянцем во всю щеку, с сияющими глазами и смешно встопорщившимся хохолком золотых кудрей, нечаянный нарушитель спокойствия Императрицы стремительно начинал выглядеть виновато - вот захлопали реснички часто-часто, вот он с неподдельным сожалением взглянул на "труп" вазы, и тут же замотал головой по сторонам, пытаясь углядеть, где же мама?...

Отредактировано Найтмара (2012-10-27 00:29:45)

Приблизившись к окну, госпожа Императрица могла заметить, аккуратно притащенную из парка по всей видимости лесенку, по которой ее бравый юный сын очевидно и взобрался к окну. С одной стороны, можно было бы покритиковать его за отсутствие риска и азарта, с другой - похвалить наверное за смекалку и практичность. Даром, что первый этаж, все равно стены во дворце довольно высоки...Не всякий ребенок в его возрасте догадался бы не карабкаться к окну не как "настоящие геройские герои" из саг и легенд, а перед тем как сделать - приостановиться и подумать, как это сделать более удобно.
Брошенный поверх взгляд мог так же зафиксировать факт, что лесенку держали - один из приставленных к наследнику гувернеров видимо удостоился чести быть приглашенным в "заговор", и заметив приблизившуюся к окну статную фигуру с золотом волос, которое невозможно было узнать, склонился почтительно...
- Прости мамочка, я не хотел испугать тебя.  Я совсем не заметил вазы, как жаль, что она разбилась! Может быть, ее еще можно будет собрать? - Неподдельно раскаиваясь, произнес Вегард, часто-часто заморгали длинные как у девочки ресницы. О, безусловно он подавал все признаки того, что когда-нибудь вырастет в истинного мужчину, высокого и мужественного (хоть и безусловно унаследовавшего куда как немало красоты своей дивной матери!), однако сейчас все еще был хорошеньким, словно добрый дух, воплощенный в детском теле.
- Мне стыдно, что я сбежал от нянюшек, но я сбежал с охранниками! Они мне помогали сбежать - знаешь, мамочка, это было довольно трудно. Я кажется, не очень-то хорош в убегании и прятании, наверное мало практиковался. Мое прев... передрев... передреварительное планирование еще нуждается в работе. Но я буду стараться еще!- Посмотрело на Эгин ясными карими глазками ее сердечное дитя, явно стараясь делиться с ней "серьезными замеченными жизненными проблеммами". Похоже, заодно попытавшись продемонстрировать полезное пополнение словарного запаса будущего Императора, обретенное сегодня.
Удалось спокойно миновать длинный коридор и войти в величественную портретную галерею. Здесь, с тяжелых и богато украшенных рам, взирали на проходящих под ними и перед ними Императоры прошлого. В конце был и портрет последнего - написанный куда как раньше дня смерти супруга Эдит... Однако теплая детская ладошка чуть приостановила ее шаги, и смущенный Вегард радостно сверкнул глазками, глядя на красавицу-маму рядом с собой куда больше, чем на своих давно погребенных предков.
- Но я ведь принес тебе подарок, мамочка! Я нашел сегодня дивное место в глубине парка, настоящую заброшенную беседку! И там были везде эти красивые цветочки, и я... вот! - Из-под жилетки маленькая ручка споро извлекла неплохо сплетенный венок из простых полевых ромашек. Немудрено, что для ребенка они показались незнакомы - среди благородных селекций дворца, эти бутоны казались удивительно хрупкими, словно стеснялись своей простоты и беспечности.
- Это тебе, мамочка! Тебе нравится? - С надеждой спросило дитя, протягивая свой чуть помятый, но благоуханный дар Эдит.  И тут же радостно поделилось дальше. - А еще я нашел в беседке настоящее украшение! Старинное! Я правда никому про него не сказал пока, потому что я тебе его принес!

Отредактировано Найтмара (2012-10-28 00:03:31)

- И я люблю тебя, мамочка! Больше всех на свете! – В первую очередь, обняли склонившуюся к нему женщину теплые детские ручки. А ведь скоро, скоро уже минет несколько весен, и он вырастет.
Вытянется ввысь и вширь пойдут плечи, огрубеет звонкий детский голосок, обретет мужскую бархатность и властность. И тогда, быть может, уютно будет уже самой Эдит прятать лицо на плече у своего сильного и надежного, словно родные хесские скалы, сына.
- Взаправдашняя тайна! – Обрадовалось дитя, и тут же торопливо покивало золотой головенкой, соглашаясь. И – добыло из-под жилеточки вышеупомянутое украшение, показывая его матери с немалой гордостью. Как будто, он сам его добыл или сковал например…
Найденной драгоценностью оказался довольно массивный кулон на толстой, явно мужской цепочке. Наверное позолоченной, но сразу разобрать было тяжело – немало видать ему пришлось пролежать под дождем и снегом. Как бы не прапрадед смешливого Вегарда правил во дворце в то время, когда кто-то позабыл эту вещь в никому не нужной беседке – одной из десятков в огромном этом парке. Вычурный вензель, похожий на змею, распахнувшую широко пасть украшал лицевую сторону кулона. Оскаленные клыки ее даже потемнев, выглядели опасно.
- Красивый, правда? – Счастливо выдохнул мальчик, показывая матери штуку и так и эдак. Чтобы поскорее заслужить ее одобрение.  Скользнули тонкие пальчики по кромке, и Вегард любопытно ойкнул вдруг:
- Ага, он открывается! Смотри, мамочка, может там будет картинка!
Короткое усилие розовых ладошек.
Щелчок – слишком резкий для вещи, что не использовалась веками.
- Ай! Больно! - Обиженно выгнул бровки Вегард, отдернув левую ладошку и затряс ею в воздухе.  Внутри, глубоко войдя в мягкую детскую плоть, торчала смертоносной занозой крошечная, не больше ногтя, иссиня-черная стрелка.

Вегард доверчиво кивнул и послушно притих, отчетливо насупившись. Наверняка ему было больно – не так чтобы очень, но карие глазки окрасила скорее обида тела, ни за что ни про что наказанного болью, чем действительное страдание. Ну и потом – само присутствие матери,  ласковый и уверенный голос, теплые прикосновения обещающие покой, действовали на мальчика всяко получше, чем могли бы иные целительные настои.
Он даже качественно зажмурился, чтобы не мешать процессу! Смешная и сосредоточенная мордашка…
Эгин действительно не занимать было опыта, вот через миг буквально кончики крепких и аккуратных ногтей Императрицы подхватили кончик стрелки, вот стремительно и бережно она покинула розовую плоть маленькой ладошки…
…розовую? Но ведь прямо на глазах Эдит, кожа вокруг крошечной пустяшной ранки светлела, приобретая странный, нездорово-сероватый оттенок. Расползаясь дальше медленно, но неумолимо.
- Мамочка, уже не болит! – Не раскрывая глаз, радостно поделился с ней Вегард. – Я ее даже не чувствую совсем! Ой, и пальчиков почему-то – тоже… Это так надо, мамочка?
А Эдит вдруг вспомнила, где видела этот символ. Случайное, почти забытое упоминание в хрониках – какой-то весьма мало проживший орден заговорщиков, существовавший добрых две сотни лет тому назад. Жаждали свергнуть правящего тогда Императора и поплатились за это головами – некоторых ловили прямо тут, близ дворца.
- Мамочка? Тут стало вдруг так холодно…

Отредактировано Найтмара (2012-10-29 21:49:53)

Все закрутилось, словно безумная, бешеная воронка, эпицентром которой была собственноручно уложенная на постель Эдит драгоценность. Примчался и схватился за голову на миг дворцовый лекарь, тут же бросившийся определять – что был за яд, и как хотя бы приостановить его пагубное воздействие на молодого наследника. Помчались во все концы советники и вестники, пытаясь поднимать всю подноготную событий двухсотлетней давности, трясти бедных потомков выживших линий на хоть малейшие подробности того, чем и как когда-то давным-давно должен был быть отравлен предок малыша Вегарда…
Все это напоминало шторм, взбесившееся море, чьи волны с ревом и рокотом накатывали на скалу спокойствия и выдержки Эдит, пытаясь даже не поколебать ее – раздробить в осколки и клочья.
День промелькнул, словно липкий, давящий на душу и разум кошмар. Он принес удачу, этот день, и принес гибель. Ибо неимоверным усилием людей, ужасающихся столь чудовищной участи, которая нависла над последним потомком Императорской семьи, удалось раздобыть почти канувший в бездну времен рецепт противоядия.
И добыть все ингридиенты к нему, какими бы вычурными и редкими они не были – бездонная казна Империи и беспощадно эксплуатируемые связи знати, позволили все.
Но…спасительное зелье даже в кратчайшие сроки, готовилось сутки. И будет приготовлено, без сомнений. Но…
А лекарь, белый как мел, не сумел солгать своей Императрице – этот яд, рассчитанный на взрослого мужчину, сожжет хрупкое и слабое тельце ребенка самое меньшее, к рассвету.
На что надеяться было? Лишь на чудо…
Словно и впрямь вознамерился Создатель за что-то покарать всех отпрысков этой линии власти – даже его, такого нежного душой и чистого сердцем, обновленного и похожего на лучик надежды Вегарда.

Ночь окутала Империю своим тяжелым лунным покрывалом, но успокоения – не принесла. В покоях Эдит было ныне сумрачно, едва-едва теплилась жизнь в вычурных светильниках. Точно так же тиха и прерывиста была ее искра в маленьком тельце, что лежало на просторной постели. Опоенный укрепляющими настоями, Вегард спал, и сон его был глубок и спокоен. Но стоило лишь взглянуть на него, чтобы иллюзия мирности рассыпалась прахом – за сутки впали детские щечки, пугающе заострились черты личика, темные круги пролегли вокруг закрытых глаз. Белее снега была его кожа, и лихорадкой горели пятна на скулах, крошилась кожа на маленьких губах. И словно паразит, белесый спрут обвивал под кожей распухшую, болезненно-белую ручку, покоящуюся на покрывале. Уже добравшись почти до плеча, стремящийся к груди и сердцу…
Тихим-тихим, почти неслышным было дыхание умирающего ребенка.
И время, жестокое время, неумолимо текло.

«Говорят, нет такой цены, которую мать не заплатила бы за жизнь своего дитя…» - шепнула вдруг темнота в мысли Эдит, отчетливо и ясно, словно кто-то проговорил эти слова за ее спиной. – «А что ты отдать готова за него, Императрица Эдит, полукровка Эдит?...»

Смешок, раздавшийся в комнате, прозвучал уже отнюдь не так призрачно и негромко, как этот предыдущий шепот на ухо, в мысли. Колыхнулись тяжелые портьеры, укрывающие узкое, покрытое цветной причудливой мозаикой окно.
- Я не боюсь. – Раздался голос в покоях. Спокойный, мужской, властный. Богатый оттенками настолько, что можно было представить – какой силой он может наливаться на поле брани, подымая с колен раненых и ослабевших, зажигая сердца верой и отвагой, повергая врагов в священный трепет.
Можно было легко представить – как этот голос говорит слова любви и страсти, окутывает плечи пушистым покрывалом нежности и заботы. Или напротив – оглашать приговоры и обличать виновных, словно карающей секирой разрубая сложносоставные узлы людских судеб.
А потом портьера отошла в сторону, являя говорившего глазам Эдит, и он шагнул в покои с грацией хищной кошки. Несомненно, он был человеком, однако лишь…большей частью. Движения выдавали его с головой, они завораживали так, что что-то сжималось внутри, когда он двигался. Статный и стройный, с белой кожей и вьющимися золотыми волосами, с удивительной красоты карими глазами под углем ресниц, он был очень красив.
Настолько же выделяясь среди мужчин людей, как сама Эдит затмевала собой любую человеческую красавицу – но ведь говорили все, что не бывает полукровок-мужчин! Что же, ныне Эдит предстояло узреть своими глазами, что те, кому досталась лишь четверть тролльской крови, могут быть ничуть не хуже своих родителей.
Потому что перед ней стоял Вегард. Таким, каким он наверняка стал бы по прошествии лет эдак двадцати – зеркало ее прекрасных черт и томительное воспоминание о его отце.
Он не был ледяным, холодным и равнодушным. Казалось, этот мужчина пребывал в полной гармонии с самим собою и с окружающим его миром. Отсюда и его отрешенность, и полное пренебрежение условностями, которыми люди так стремились себя окружать.
- Так лучше? - Он чуть развел руки в стороны, словно демонстрируя, что исполнил ее пожелание в точности.

Отредактировано Найтмара (2012-10-31 20:18:18)

Ночной гость позволил прикоснуться к себе, чуть склонив голову набок, чтобы Эдит было удобнее. Даже более того – теплая, не слишком широкая для мужчины, но определенно таящая в себе немалую силу ладонь накрыла изящную руку женщины. Жест этот вышел поразительно оберегающим, нежным. Он был теплый наощупь, ничуть не похожий на призрачного духа или ниспосланное видение, текла под гладкой светлой кожей горячая кровь, пощекотала кончики пальцев Эдит мягкая прядка волос, так похожих на ее собственные…
- Я будущее, которого может не быть. Одна из веток судьбы, что может закончиться сегодня на рассвете. Возможность, которая может стать реальностью. Я многое – но пока ничто. – Глянули близко-близко эти пронзительные, темные глаза. Словно в самую суть не то, что души, женского естества глядящие, пробуждающие давно казалось бы похороненные под пылью времени воспоминания, сладостные и болезненные, жаркие и леденящие изнутри…
- Жизнь Вегарда утекает из него, как вода из треснувшего кувшина. Он умрет на рассвете, такова его судьба, написанная и предрешенная. Однако нет того деяния, которое нельзя было бы изменить – каким бы малым не был шанс. Но знай, что цена за его жизнь будет великой.
Он не сказал – большой.
Он не сказал – страшной.
Он сказал «великой» - как говорили бы о величайших Императорах прошлого, которые бывали как великими созидателями, так и великими злодеями, кровью умывали Империю или взращивали на ней сады многолетней благодати.
- Ты можешь отказаться слушать, и тогда я уйду. И груз любого решения не будет давлеть над твоими плечами, и Судьба пойдет как предвершено, но уже лишь в твоих руках находясь. Это будет тяжелее – и легче одновременно. Выбирай, мама, я подчинюсь твоей воле. – Теплые губы запечатлели на высоком лбу Императрицы целомудренный поцелуй, полный нежности и горьковатого понимания.
Он спокойно смотрел на нее сверху вниз ныне, ибо был высок и статен.

- Ты даешь себе десять минут. – Не возразил, не возмутился, мягко лишь исправил ее странный ночной гость. - Но, воля твоя...
Эдит отошла – и он не пошел за ней, не попытался поймать вновь за нежную руку или обнять за тонкий стан, которому ничуть не повредило время.
Так и остался стоять – чуть резковатым, по-мужски пленительным профилем на фоне медленно, неотвратимо восстающей полной луны. На черных, словно разлитые чернила, небесах кроме мистического небесного светила более не было ни единой звезды – посему такое вознесение смотрелось мрачно и торжественно.
Он помедлил немного, рассматривая Эдит, и ничего нельзя было прочесть на красивом лице молодого мужчины – ни горечи, ни злорадства, ни жажды жизни, ни стремления к небытию. Он просто смотрел на нее, не отрываясь – как будто мало было того, что когда-то эти глаза жгли ее сны подобно раскаленным углям!
- За то, что Вегард будет жить, заплатит Империя. – Прекрасный и сильный голос золотоволосого наполнил тихие покои вновь. – Ее сила станет его силой и растворится. Ее благополучие войдет в него. Жизни подданных Империи станут платой за каждый его вздох. Все, что будет забрано у этой земли – будет отдано ему. Он будет счастлив – и пойдет по этим землям шторм. Он будет влюблен – и раскроет над миром под властью Императора крылья мор и болезнь. Чем сильнее будет становиться Вегард, как мужчина, чем взрослее он будет, тем больше жизни будет забирать он у Империи. Жизнь за жизнь, шанс за шанс. Империя - Императору.

Отредактировано Найтмара (2012-11-03 14:05:06)

Прекрасный и опасный, юноша стоял недвижимо, глядя в столь близкие глаза Эдит. Разъяренная, словно горная росомаха, золотоволосая красавица бросала в него горсти слов, призванных жалить больнее раскаленных углей – но карие глаза смотрели в ответ так мягко, так понимающе, так… любяще.
Да – именно это чувство могла читать Эдит в его взгляде в эти мгновения. Видеть свое отражение, два маленьких, но не менее смертоносно-грозных от этого лика в темных зрачках, и ощущать, как его сильные, оказавшиеся необычайно теплыми ладони ложатся ей на талию.
Не жестом властвующего и могущественного мужчины, сгребающим добычу. Не движением опытного любовника, несущим в себе трепетность соблазна и разъедающую, словно кислота, всякую стойкость негу. Нет – это было совсем, совсем иное прикосновение, обратившееся в такое же удивительное объятие.
Сродни тому, как когда-то давным давно, обнимала маленькую Эдит мать, прежде чем поцеловать горькое горе глубокой и страшной царапины на коленке. Давно уже никто не прикасался к Эдит так – чутко и бесконечно заботливо, словно она была не могущественной Императрицей, не прекраснейшей и желаннейшей женщиной земли Имперской, а  лишь хрупким цветком пред лицом жизненных бурь, который нуждался в защите, в опеке, в доброте укрывающих уверенными обещаниями тихих слов…
Он ничего не говорил, этот странный ночной гость, поставивший настолько безжалостное условие – лишь положил руку на поясницу Эдит, лишь коснулся ее шелковистой щеки тыльной стороной ладони, погладив так упоительно-бережно… И смотрел на нее, словно пытался насмотреться впрок, так, как не могут надышаться даже самые храбрые люди перед неминуемой гибелью, только его воздухом была эта синеглазая женщина напротив.
А сбоку, в воздухе, появилась вдруг клепсидра, словно сплетенная из тончайших нитей лунного света. Быстро-быстро бежал сверху вниз ручеек кроваво-красного песка, неумолимо отсчитывая мгновения. Словно оброненный Эдит срок в десять минут обрел вдруг ясность и плоть.

Отредактировано Найтмара (2012-11-06 00:53:56)

Эдит упала на колени, и молодой человек не стал удерживать ее силой, хотя наверняка мог бы – слишком велика была разница в физической подготовке между ним и ею. Но по какой-то причине светловолосое видение не стало вынуждать Эдит даже в том, чтобы стоять прямо и под ударил в подол платья, похолодил ноги почти могильным дуновением…
- Я знаю, дорогая, я знаю… - Коснулись распущенных золотых волн ее волос теплые пальцы, погладили их, в словно нерешительной даже сейчас попытке ободрить ее, утешить, осушить катящиеся по нежнейшим щекам алмазы слез, что были дороже любых сокровищ Империи.
Он все-таки подхватил ее на руки – так легко, словно Эдит была соткана из мягчайшего и легчайшего лебединого пуха, да солнечных лучей. Позволил опустить голову на свое теплое и крепкое плечо, затянутое в дорогой бархат камзола. Сделал несколько шагов к окну, где развевались тонкие занавески ныне, уступив тяжести бордовых гардин.
- И я уже поведал тебе все, что знаю… - Прошелестел его голос на ухо Эдит, все такой же мягкий, сердечный, когда мужские надежные руки ссадили Императрицу на широкую гладь подоконника.
Тихая летняя ночь расстилалась перед ними. Был виден город, мерцающие в темноте огоньки домов, смутные очертания расходящихся в стороны едва различимых ныне улиц. Далар спал, не зная, что ныне из окна смотрит на него синими глазами та, что как никогда ранее крепко держит в нежных ладонях его судьбу. Далар был в эту ночь таким же тихим и обманчиво-мирным городом, как и его будущий возможный владыка, что недвижимо лежал в огромной кровати позади Эдит и ее собеседника.
Кто-то из них будет смертельно ранен в эту ночь. Кто-то не доживет до рассвета.
- Тс-с-с… Осталось совсем немного. Всего десять минут, ты же так желаешь...– Прошептали горячие губы в затылок Эдит. – Смотри туда, дорогая, на небо и звезды. На столицу и мир, смотри лишь туда, где лежит твой выбор…
Было это, быть может, своеобразным проявлением заботы – заслонить ее от темного, маленького, напитанного ароматами лекарств пространства комнаты за спиной. Там, где едва было можно слышать тихое, словно падающие бессильно на землю осенние листья, дыхание ее ребенка…
Или сжав ее между молотом и наковальней решения.
Неумолимо струился вниз песок в клепсидре. Сколько осталось минут? Семь? Пять? Две?...

Отредактировано Найтмара (2012-11-07 01:06:30)

Теплые пальцы перебрали золотые волосы на затылке Эдит, ласково поглаживая ее голову, потом спустились на шею - тем же мягким, массирующим движением. Где-то там, на небосводе, вспыхивали ярко-ярко и медленно гасли те звезды, что первыми уходят с неба, не желая в гордости своей соперничать с рассветом и его силой.
- Знаю, моя дорогая, я знаю. - Вновь повторил ночной пришелец, почти прошептав это в золотую макушку Эдит. А потом вдруг - обнял ее сзади, прижав к себе, так крепко, так...отчаянно-нежно! Словно пытаясь укрыть в этом надежном объятии от им же самим произносимых ужасающих слов, от зазубренным клинком режущего нежную и сильную женщину требования сделать столь чудовищный выбор. Словно эхо послышалось, будто бы чем-то, что тоньше слуха смогла ощутить Эдит вдруг шепот сзади: "Эдит, Эдит, родная моя, мамочка..." - будто бы вырвавшийся вопреки всем оковам его безмятежного, улыбчивого, нежного спокойствия.
Он чуть вздохнул, сжались объятия крепче на единый миг, меньше удара сердца, и вдруг - отпустил Императрицу вновь. И холодок, проскользнувший сквозняком между ними столь внезапно, лизнувший узкую и ладную спинку Эдит, подарил женщине ощущение одиночества и безысходности.
- Но перед тем как дать выбор тебе, я сделал свой. - Золотоволосый юноша отступил на шаг от женственной фигурки у окна.
И еще на один, и еще.
- Ты молода, моя дорогая, и до скончания веков будешь все так же прекрасна. И будешь любима - пускай, пускай не мною! Но это та цена, которую я счастлив заплатить - ведь твой ответ я ощутил. - Пространство между прекрасным юношей, призраком прошлого, иллюзией несбыточного будущего и Эдит, Императрицей, становилось все больше.
- Так просто - пожертвовать собой, чтобы спасти того, кого любишь... Что же, я сын своей матери, раз решения наши совпали столь ярко.
А расстояние между ним и огромной постелью, в которой уже чуть метался в подступающем, темном, тяжелом лихорадочном жаре маленький и несчастный Вегард, все уменьшалось.
Карие глаза взглянули на Эдит с любовью, спокойствием и решимостью - и тишь комнаты нарушил стальной шелест покидающего ножны меча.

Казалось бы – что есть хрупкая, изящная женщина, на голову, а то и две ниже, чем этот страшный ее ночной гость? Откинул бы с дороги ее, словно к каменной стене прильнувший тростник, сгибающийся под ураганным ветром, но никак не поддающийся ломке. Но верно ведь говорят – имеет женщина над мужчиной куда как большую власть, чем даровано ей в силе телесной, и отчаянный зов Эдит взымел действие, ибо спасение ее и кара в одним лице, остановился.
Остановился, опустив матово блестящий чернильной темнотой клинок вниз, вдоль своего тела, дабы не задеть ее и краем отточенного до бритвенной остроты лезвия. Эдит цеплялась горячими пальцами за его камзол, а позади нее, словно за последним бастионом, зашелся в страшном, раздирающим ему маленькие легкие и матери сердце, затяжном приступе кашля малыш Вегард – дышать ребенку с каждым мгновением становилось все тяжелее.
- А будет ли этому миру, этой Империи и Вегарду счастье – без тебя? – Негромко, словно превозмогая немалую душевную муку, проговорил золотоволосый молодой мужчина. Коснулся золоченого затылка Императрицы ладонью вновь, словно жидкое золото зачерпнул в горсть, приподнял ее прекрасное лицо, и тронул вдруг чистый лоб женщины поцелуем.
- Взгляни же…
И черным отчаянием рассыпавшийся мир, расцветился иным видением для Эдит. Она узрела, как входит над спящей Империей неумолимое солнце, и сонные, недовольные, беспечные люди высыпают на улицы, дабы предаться повседневным делам и сиюминутным наслаждениям. Она увидела, как морщится во сне Вегард, вновь здоровый и румяный мальчик, с чьего тела бесследно растаяла уродливая, сосущая жизнь белесая клякса смертельного яда. Поморщился, сонно захлопал ресничками, и сел на постели, удивляясь – отчего ему было вновь позволено ныне спать в материнской опочивальне, и осматриваясь…
…Она увидела, как ведомые отчаянным, пронзительным детским криком врываются в распахнутые двери спальни Императрицы верные стражи, и застывают, ибо некуда больше спешить – ибо воет от бесконечного горя над давно уже остывшим телом своей прекрасной матери маленький принц. Познавая смерть, познавая невозможность что-либо изменить, познавая впервые вот так жестоко – холод и двуличность мира, ранее казавшимся столь безоблачным и добрым. Мира, в котором для него зашло навеки золотоволосое любящее Солнце.
Она увидела, как погребальная церемония уносит то, что когда-то было ею, а прислуга и знать, стоящая за спиной маленького наследника, страшится взглянуть в его глаза – из которых разом вдруг ушел весь согревающий свет. Оставив лишь затягивающую, разьедающую сердце и душу тоску и пустоту, до побелевших костяшек сомкнутые пальчики и отчаянный, верный шепот ломким детским голоском: «Я отомщу, я отомщу, я отомщу…»
И он отомстит – всем.
Посмевшей встрепенуться знати, едва минует порог детства, даст захлебнуться в крови и казнях. «Где вы были, когда она умерла?» - и летели головы, словно опавшие листья, и чернь, что радовалась сперва бедам аристократии, все ниже и ниже склонялась, ибо молодой правитель ценил их жизни так же мало.
Подавшему голос крови, напомнившему о наследии и каком-то долге перед родиной матери Хестуру, ответив так, что копоть от горящих крепостей и деревень покрыла густым слоем горы, а вокруг городов жирный пепел устилал пространство на полмили вокруг – на две трети вещи, на треть люди. «Где вы были, когда она умерла?» -  и железная длань молодого Императора наизнанку вывернула казавшиеся ранее неприступными тоннели, заливая свинцом и вбивая раскаленными кольями эти слова в быстро перестающую существовать расу троллей.
Прахом и пеплом пали под копытами безумствующей черной конницы прекрасные оазисы народа шази, напоили своей кровью пески досыта, и пустыни багровыми стали от горизонта до горизонта. За то, что среди халифатцев были великие маги. За то, что они славились лекарскими умениями сквозь все века. «За то, что вы ничем не помогли ей…» - и стонала, корчилась под властью Императора благословенная раньше земля, остатки выживших которой и поминать боялись свою проклятую родину.
Вереницей тянулись в небытие народы, заслонял дым костров солнце, забыли люди что есть чистота небес.
А во дворце, в том, что когда-то было фамильной галереей портретов, а ныне было давно уж смешано с песком и пеплом, стоял перед единственным оставшимся портретом своей возлюбленной матери, немеркнущей красоты Император Вегард, Жестокий и Смертоносный.
И отражения пятиста его властвующих бессердечных предков, тьмой ночной расцветившие зрачки глаз, смотрели на ласковую, застывшую улыбку той, которую столь безжалостно отобрала у него судьба – и мир платил, платил, платил…
За НЕЕ.

…ощущение покинувших ее лоб губ обрушилось, словно водопад ледяной воды.
Когда успела смениться ткань камзола под ее пальцами холодом лат из черной стали?

Наверняка, он мог бы уклониться. Дернуться в сторону, отвести голову, хотя бы повернуться так, чтобы вскинулся повыше воротник, заставил стремительный удар молодой Императрицы обернуться не таким смертоносным, пройтись по касательной, хотя бы выиграть еще несколько секунд для жизни себе…
Наверняка, он мог бы. Ведь воином был, в каждом движении сильного и ловкого тела пела мрачную боевую песнь выучка немалого количества лет, та что достигается лишь прохождением изнуряющих, затяжных боев, а не изящного фехтования в благоуханных садах при дворце.
Наверняка, он мог бы.
…но не сделал ни единого движения, чтобы остановить карающую ручку Эдит.
Клинок вошел в теплую плоть, словно раскаленный нож в податливый кусок сливочного масла, вскрыл вену, метнулось лезвие глубже в горло, содрогаясь в омывшем его тот же миг потоке горячей крови, согревая ею что точеную рукоять, что нежные пальцы золотоволосой женщины. Расцветая  царственным багрянцем бутонов на гладкой розовой коже.
- Я люблю тебя, моя дорогая… - На том чистом еще от крови выдохе, что у него оставался, с щемящей, упоенной нежностью прошептал безжалостный ночной гость. Наверняка – в тот же миг после этого подступила к его губам кровавая волна, но они уже были плотно сомкнуты, хоть и таили на себе легкую, слабую, прощальную улыбку.
До пробирающей вдоль позвоночника дрожи – понимающую…
Его ладонь накрыла ручку Эдит на рукояти кинжала, вторая коснулась волны струящихся чистым золотом волос – так, словно он отчаянно и безнадежно желал вновь обнять ее, тронуть еще раз точеные, любимые черты прекрасного женского лика поцелуем, и уже знал, что ему не хватит на это времени.
…беззвучно растворилась где-то позади него предательская клепсидра, роняя последние алые капли песка в нижнюю половину.
И он, тот кто назывался Вегардом, сыном, Императором, возможным будущим – отступил от Эдит, отходя спиной к простору окна. На один лишь шаг – и содрогнулся вдруг всем телом, словно получив еще один сокрушительный удар.
Еще шаг – и вновь эта предательская дрожь.
И еще… и еще…
Карие глаза не отрывались от синих очей Эдит, а его фигуру все ярче и ярче расцвечивали стремительно светлеющие небеса. Он бледнел… нет! Темнела кожа, приобретая характерную смуглость, свойственную народу шази, на глазах у женщины насыщенный золотом цвет локонов сменялся на густую черноту, грубее и жестче становились его черты лица. Словно бы незримый художник водил влажной кистью по картине, стирая с лица молодого мужчины всякое прикосновение сродственности с Эдит, оставляя лишь чуть размытые, но до слез узнаваемые черты его отца, измененные лишь дыханием молодости.
Вот еще один шаг – и он почти уперся спиной в подоконник, содрогнулся вновь, и замер. Такой узнаваемый, такой любящий, такой пронзительно одинокий, пугающий и ненавистный одновременно.
Эдит отражалась в его глазах вся, целиком – гневная, прекрасная, с алмазами слез на щеках.
«Эдит…» -  не шевельнув губами, одним лишь взглядом темно-карих глаз шепнул ночной гость.
И упал ничком.
И торчащие в его спине, глубоко всаженные в плоть клинки, алели в первых лучах восставшего на рассвете солнца. Грубоватым руническим орнаментом хесов, вычурной вязью шазийского узора, простотой и строгостью линий даларской ковки, изяществом и убийственной грацией тарийских мастеров, причудливой практичностью Алацци, тонкостью и обманчивой легкостью мечей Най-Тау…
Черно-багровым ореолом, до суеверной дрожи схожим с короной, расплывалось вокруг головы его кровавое пятно.